Домодедово: герои и предатели войны с террором

В каждой истории есть герои и антигерои — те, кто сделал больше, чем от них ждали, или наоборот — не сделал того, что был обязан. После взрыва в Домодедово героями оказались простые люди — те, кто примчался в аэропорт, чтобы бесплатно развозить пребывавших в шоке пассажиров; кто сдавал кровь. Главными же «предателями» общественное мнение назначило милиционеров и охранников аэропорта, просмотревших террориста.

Корреспонденты «РР» попытались разобраться, считают ли себя героями одни и ощущают ли свою вину за трагедию другие.

Институт скорой помощи имени Склифосовского. Он же Склиф. Отделение трансфузиологии. Проще говоря, пункт сдачи крови. В народе — «кровососка». После каждого теракта или трагедии с большим числом жертв сюда приходят желающие сдать кровь безвозмездно.

Зов крови

Второй день после взрыва в Домодедово. Несмотря на утро рабочего дня, в кабинеты врачей народ вьется длиннющей, человек в шестьдесят, очередью. Разновозрастные люди дожидаются своей иглы терпеливо, без лишнего пафоса. Между собой почти не общаются. Кто-то читает Уайльда, кто-то убивает время сканвордами. Лица все больше «разночинные», с заметным налетом интеллигентности и вузовского образования. Напоминают распространенный сегодня тип «отказавшихся от телевизора». Не знать, куда стоят, можно подумать — в Пушкинский музей на выставку Дали. Или в ЖЭК.

Мадина Тогузаева, недавняя выпускница МВТУ имени Баумана, финансовый аналитик инвестиционной компании, первый раз сдала кровь сразу после теракта в московском метро прошлой весной. Собственно говоря, безвозмездно сдавать кровь стало теперь для нее чуть ли не второй профессией. По крайней мере она уверена, что будет продолжать: втянулась. Но надеется, что не по таким трагическим поводам.

А началось все три года назад, когда она узнала о лейкемии у мальчика в семье едва знакомых людей, тоже, как и она, балкарцев из Нальчика.

— Он в онкологическом центре на Каширке лежал. Ему нужна была кровь, тромбоциты, — вспоминает Мадина. — Я, как только узнала об этом, сразу туда поехала. Но кровь сдать не смогла: мне веса не хватило. Приезжаю домой — что за наваждение? Спать не могу, есть не могу — все думаю про этого мальчика, и так, будто есть в его болезни и моя вина. Стала обзванивать друзей, знакомых, однокурсников — всех, кто мог бы помочь своей кровью. Соберу несколько человек и везу их к семи утра в больничную лабораторию. Затем в социальных сетях специальную группу создала. Целый год так продолжалось. Сейчас ему необходима пересадка костного мозга — донора, к сожалению, пока найти не удалось. Но вся эта история на меня очень сильно повлияла, перевернула мои взгляды на себя, на людей, на жизнь в целом.

— Много встретилось таких, кто помогает?

— Я думала, их больше. Знаете, с чем приходилось сталкиваться? Человек отказывался ехать сдавать кровь только потому, что ему не хотелось рано вставать.

— Почему же вам захотелось? Почему вообще одному хочется, а другому нет? Ведь ваша специальность — прикладная математика. Вот и проанализируйте этот казус.

— Его законами математики не опишешь. Это скорее зов крови. Что-то метафизическое. Ну, вот как, скажем, объяснить с точки зрения логики то, что мы делали вместе с моей подругой? У нас обеих редкая группа крови: третья отрицательная. Мы рыскаем по интернету — ищем тех, кто нуждается в такой крови, предлагаем помощь. Я даже ездила сдавать, но у меня снова не взяли, и снова по весу. В результате мы решили поправиться, благо не хватало всего несколько килограммов. Гамбургеры покупали всякие, жирного поменьше, калорийного побольше. Даже по ночам ели. И удалось — набрали столько, чтобы нас на пунктах сдачи крови не заворачивали. Ну а потом взорвалось метро. Мы сидели, думали, что можем сделать. А что мы можем, кроме как кровь сдать?

— Отличается обстановка тех дней от нынешней?

— Тогда почему-то 350 граммов взяли, а сейчас на сто больше.

— А количество людей?

— Такое же примерно. Я предполагаю, что ходят одни и те же. Сейчас, судя по всему, доноров более чем достаточно. По крайней мере медсестра, которая брала у меня кровь, даже сказала мне: «Вы что, не могли неделю подождать?» «Как это? » — спрашиваю. «Слишком много вас». «Извините, — отвечаю, — мы хотели как лучше».

— «Вас» — это в смысле кавказцев или вообще?

— Я не разобрала. Но могу напомнить, как было в прошлый раз. Журналисты сделали небольшой репортаж о том, что кавказцы тоже сдавали кровь. Его затем залили в YouTube. Я стала читать комментарии и пришла в ужас. Там было даже предположение, что пришли, скорее всего, только те кавказцы, у кого кровь зараженная.

— А сейчас как?

— Да так же, в сущности. Вот еду я сюда в метро. Рядом стоит мужчина, смотрит на меня в упор и громко, на весь вагон, начинает говорить: «Этих черно… — не буду произносить — надо гнать обратно».

— И что окружающие?

— Ну, кто с одобрением на него смотрел, кто с жалостью — на меня. Но ни один не вступился. Я промолчала. Просто вышла на первой же остановке и села в следующий поезд.

— И как после этого, не отпало желание кровь сдавать?

— Я не хочу винить этих людей. Ведь они жертвы пропаганды. Я сталкиваюсь в последнее время с тем, что люди, которых я давно знаю как абсолютно толерантных, уже начинают говорить: «Нет, ты-то, Мадина, нормальная, но все эти остальные ваши…» А ведь еще полтора года назад они себе такого не позволяли. Неужели подавляли себя? В любом случае я пытаюсь их понять.

— И опасаетесь?

— Опасаюсь. Понимаете, нам вдвойне тяжело. Мы тоже можем стать жертвами теракта, как и все. Плюс последствия в виде вспышек ксенофобии и агрессии. Не знаю, как будет дальше.

В отличие от кавказцев, лица славянской наружности на разговоры поддаются трудно. Большинство попыток выяснить, зачем им все это надо, наталкиваются на одну из двух реакций: либо на возмущенный вопрос «Разве и так непонятно?», либо на энергичную жестикуляцию — словно комары налетели, — означающую, по-видимому, что благотворительность не должна быть показной.

— Вы понимаете, что ваша кровь вряд ли попадет именно к тем, кто пострадал в теракте? — говорю я гражданину, который от скуки из своей анкеты, необходимой для процедуры, начал мастерить нечто вроде оригами. — Ее сначала будут долго исследовать, а уже потом пустят в дело.

— Я об этом не думал. Но, честно говоря, мне все равно. Пойдет моя кровь пострадавшим в теракте или в автомобильной аварии. Или тем, кто ложится на плановую операцию. Все равно ведь ее как-то используют.

— А еще говорят, что кровь налево толкают. Как раз те, кто ее собирает. И для них, дескать, все эти теракты как для артистов новогодние елки — пора чеса.

— Ну и пусть. Но я точно знаю, что хуже никому от этого не станет.

Короче говоря, в результате совершенно нерепрезентативного опроса удалось определить следующие основные мотивации.

Первая — мистическая: «Сдам я сейчас кровь — помогу кому-то. Бог увидит и пощадит меня, если я окажусь в подобной ситуации».

Вторая — разумно-эгоистическая: «Я сделал это главным образом для себя — чтобы потом не мучиться угрызениями совести».

— По-моему, угрызениями совести в данном случае должна мучиться власть, — замечаю я.

— Да черт с ними, пускай собирают! Не сейчас, так для будущих терактов пригодится. Я слышал: кровь, как консервы, годами может храниться, — отвечают мне.

Третья мотивация — материалистическая. Ее сформулировала пенсионерка Лариса Анатольевна. Она тоже из завсегдатаев. Наверняка у нее дома хранится книжечка «Почетный донор СССР». Как со старыми знакомыми, она беседует о том о сем с вахтершами и гардеробщицами, своими ровесницами. Разговоры их далеки от трагедии в Домодедово, так, традиционный набор — о ценах на провизию и ломоту в суставах.

— Я не в том возрасте, молодой человек, — говорит розовощекая пенсионерка, надменно осматривая бледных обескровленных студентов, прижимающих вату к сгибу локтя, — чтобы совершать бескорыстные поступки.

— А как же гуманизм?

— Если государство прозевало террористов, пусть оно и расплачивается за свои ошибки. Почему я должна платить за ошибки государства? Оно-то меня разве жалеет? Видите ли, четыре года назад мне сложно удаляли кисту. Так вот, потребовалась кровь для переливания. И что вы думаете? Мне ее за здорово живешь дали? Как бы не так! Пришлось платить! …их мать!

«Бесплатно до Москвы»

Кого мы еще выделили из толпы, кто стали героями того вечера — это десятки добровольцев, помогавших вывезти людей из Домодедово. Во многом их поступок кажется нам если не подвигом, то уж во всяком случае действием достойным уважения на фоне разговоров о кровопийцах-таксистах, сразу после теракта якобы взвинтивших цены на проезд в Москву. Сами таксисты божатся — не было такого:

— Ну вы сами посудите, кто будет платить такие деньги, когда есть бесплатная электричка?! Вы сами поехали бы за 20 тысяч? — с жаром разубеждает нас один из них. — Да если бы мы узнали, что кто-то из наших такое делает, мы бы сами его побили!

Так или иначе, но система добровольного извоза сработала отлично. Одни волонтеры стояли у терминалов с табличками «Бесплатно до Москвы», другие координировали их действия эсэмэсками. Когда основной поток эвакуируемых иссяк, модератор из Якутска написал всем в «твиттере»: «Спасибо за участие, помощь больше не нужна».

И хотя мало кому из волонтеров пришлось сделать больше двух ездок до метро, это был очень важный опыт самоорганизации и непосредственного участия людей в трагедии такого масштаба.

— Даже если бы это было уже не нужно, я бы просто поехала, чтобы своими глазами убедиться, что все нормально! Я это делала для себя самой, чтобы совесть была спокойна, — говорит волонтер Светлана. — И меня потом неприятно удивило, когда в час ночи стали звонить журналисты, как будто я что-то особенное сделала.

Она действительно относится к тому типу людей, которые совершают добрые дела из чистого альтруизма, и хотя работает маркетологом, лицо у нее как у какой-нибудь сестры милосердия из старого фильма. Если она видит пьяного бомжа, вызывает «скорую». А когда разбогатеет, Светлана хочет открыть приют для бездомных животных.

Но далеко не все добровольные таксисты ассоциируются с типичным образом волонтера — их общий психологический портрет составить почти невозможно. Это совершенно разные люди — по происхождению, по профессии, по политическим взглядам. В обычной жизни они вовсе не обязательно отличаются особым великодушием, многие признаются, что не бросаются помогать каждому встречному, не подвозят бесплатно голосующих на дороге и раньше не участвовали ни в каких волонтерских акциях. Но на этот раз у них в голове «что-то щелкнуло», у каждого свое.

— Я вспомнил, как сам попал в похожую ситуацию во время теракта на «Автозаводской», — рассказывает 24-летний Александр, педантичный банковский клерк в такой белоснежной рубашке, что хочется зажмуриться. — Я был в поезде, который шел следом за взорванным. Целый час пришлось сидеть в вагоне, потом еще выбираться оттуда. И вот выхожу я на улицу, ничего еще не понимаю, что произошло, ловлю такси — и с меня требуют такие деньги, что глаза на лоб полезли. Ловлю другую машину, а там водитель говорит: «Ну наконец-то по пути!» И довез меня до института. Я ему до сих пор благодарен. Я это вспомнил и подумал: почему нет? К сожалению, никого подвезти не удалось — вечером сидел и расстраивался: блин, как же так?

— У государства есть свои схемы реагирования на чрезвычайные ситуации: медленные, неповоротливые, но отработанные. У гражданского общества их раньше не было. Теперь можно сказать, что такие схемы есть и у нас, — резюмирует в разговоре с нами профессиональный волонтер Ростислав. Он давно занимается некоммерческими сетевыми проектами — от экологического мусора до гражданского законотворчества, — но в этот раз впервые увидел, что вовлечь людей в некоммерческую деятельность можно действительно быстро и массово.

Тихие герои

Хотя, конечно, подвиг не обязательно должен быть массовым и в таких экстремальных ситуациях, как взрыв в Домодедово. Просто в спрессованный, эмоционально насыщенный момент, когда происходит подобная трагедия, самоотверженность проявляется ярче и попадает в объективы телекамер, на ленты «твиттера» и «ЖЖ».

Но если присмотреться, в нашей жизни полно тихих героев — тех, кто что-то делает тогда, когда никто больше не делает. Даже в станице Кущевская, годами находившейся под властью бандитов, были люди, которые пытались с этим бороться, пусть и в одиночку. А жители Кимр до сих пор благодарны священнику местного Преображенского храма отцу Андрею Лазареву за то, что он избавил город от «звания» героиновой столицы всего Центрального региона России, — пришел однажды в местный РОВД и сказал: «Или вы прекращаете крышевать наркоторговцев и начинаете с ними реально бороться, или я мобилизую весь наш приход и благословлю погром. Можете потом меня арестовывать, сажать в тюрьму, мне уже все равно!» И не отступился — и в конце концов победил.

Злодеи или герои «приморские партизаны», до сих пор спорит вся страна. Но среди очевидцев связанных с ними событий нет ни одного, кто сомневался бы в том, что один бесспорный герой в их истории все-таки был. Адвокат Татьяна Уварова — та, которая в самый критический момент взяла ситуацию в свои руки. Это благодаря ей сдался властям последний из «партизан» — Александр Ковтун. Сдался под искреннее обещание Татьяны ревностно защищать его на протяжении всего следствия и судебного процесса. И под «слово офицера», которое по требованию Уваровой дал Ковтуну руководитель операции полковник Мамед Терчиев: он пообещал, что не будет препятствовать Татьяне осуществлять ее адвокатский долг.

— Мы вместе пройдем с тобой этот путь! — сказала тогда Татьяна вышедшему на балкон подростку. — Ты должен жить, у тебя еще будет семья, дети, у тебя еще все впереди!

После этих слов Ковтун бросил вниз с балкона свой пистолет, из которого, если бы не Уварова, мог убить нескольких сотрудников милиции.

О данном «слове офицера» глава Уссурийского РОВД забыл в тот же день. Но Татьяна о своем слове адвоката не забыла. Избавив милицию от необходимости штурмовать жилой дом в центре Уссурийска, она в тот же вечер сама буквально штурмовала здание РОВД — проникнуть туда ей удалось повиснув на руке входящего офицера, благо габариты у нее миниатюрные.

Если бы не ее характер, про Татьяну можно было бы сказать, что ее хочется положить в кармашек и повсюду носить с собой: ее даже хрупкой женщиной не назовешь, к ней вообще не подходит ни одно определение, кроме слова «девочка». Но эта самая «девочка» была на слуху у всего Приморья еще до истории с «партизанами». У адвокатской конторы «Уваров и партнеры», которую она основала со своим свекром, непоколебимая репутация последнего прибежища «не красных адвокатов» в городе Спасске-Дальнем и одного из последних — во всем Приморье.

На современном юридическом жаргоне «не красный адвокат» — это такой адвокат, который никак не ангажирован милицией. Он реально работает в интересах клиента, а не помогает его расколоть, действуя в сговоре со следствием. Можно с уверенностью сказать, что, если бы в решающий момент на переговоры с Александром Ковтуном вышла не Таня, а любой другой адвокат, он бы ему не поверил. Уговорить его сдаться ей удалось лишь благодаря своей репутации. И жертвовать ею в угоду следствию она не собирается.

К правоохранительной системе у нее вообще много претензий, а азарт спортивного соперничества с обвинением за приговор уже давно уступил в ее душе место простой человеческой досаде. Она долго рассказывает мне о последних «подвигах» местной милиции, и в ее словах все четче звучат нотки одобрения действий ее подзащитного.

— Татьяна, а вам не кажется, что вы демонизируете органы правопорядка? — спрашиваю я.

— Я просто очень хочу, чтобы, когда мой собственный сын подрастет, ему не пришлось отстаивать собственное достоинство с автоматом в руках, — объясняет свое рвение Уварова. — Но чем больше я живу, тем меньше уверенности, что когда-нибудь так будет. Меня всегда мучил вопрос: почему из таких хороших наших людей получается такая не очень хорошая страна? И пока нашла лишь один ответ: это расплата за наш главный грех — безразличие.

Когда мы общались с Татьяной, мы еще не знали, что через месяц «не красного адвоката» отстранят от этого дела, а Александру Ковтуну назначат бесплатного защитника.

Грех безразличия

Хотела того Татьяна или нет, но в нашем разговоре она высказала упрек, который сейчас чаще всего звучит в адрес тех, кто допустил теракт в Домодедово — в безразличии. Конечно, есть в этой истории и мелкие негодяи, делавшие пиар на несчастье, приезжая с табличками «До Москвы бесплатно» не по собственному желанию, а по разнорядке — для отчетности и «освоения бюджета», и эсэмэс-мошенники, забрасывавшие нас сообщениями: «Мама, я в Домодедово. Тут кошмар.

Срочно положи на телефон 500 рублей». Но этим людям порция нашего гнева достается по касательной. Основной же удар приходится по людям в форме. По тем, кто, как мы считаем, должен был, но не смог остановить террориста хотя бы у входа в аэропорт. Потому что среди них не оказалось старшего сержанта Алексея Егорова, остановившего в 2004 году террористку-смертницу у входа на станцию метро «Рижская».

На этот раз террориста не остановил никто. Почему? Общественное мнение объясняет все безразличием милиционеров. А еще корыстью, заставляющей их высматривать в толпе не террориста с бомбой, а гастарбайтера без регистрации — потому что с террориста ничего, кроме неприятностей, не взять, а каждый нелегал — это минимум 100 рублей в семейный бюджет.

Безусловно, борьба с террористами — дело не только и даже не столько постовых милиционеров и тем более частных охранников. Лучший теракт — это теракт, раскрытый еще до его совершения. Причем раскрытый спецслужбами, а не милиционером у турникета в метро. «Русский репортер» подробно разбирал эффективность работы наших спецслужб после прошлогодних мартовских взрывов в Москове. Но если спецслужбы совершили ошибку, должен быть кто-то, кто попытается остановить террориста на последнем рубеже. Есть ли у милиционеров для этого возможности и желание?

Работа за пенсию

— Вы хотите знать, почему произошел взрыв? Я объясню. — Алексей Саленов — в недавнем прошлом старший оперативник московского УВД на воздушно-водном транспорте, помощник начальника дежурной части Домодедово. Он ушел в отставку, поэтому может позволить себе критично оценивать работу милиции, но в нем еще силен дух корпоративной солидарности, поэтому он говорит и как прокурор, и как адвокат одновременно.

— Патрульно-постовая служба стоит в основном на досмотре уже после регистрации. А в общую зону аэропорта выходит всего семь человек на 12-часовую смену. Но, допустим, один заболел и не вышел, другой пошел обедать — остается пятеро. На несколько десятков тысяч пассажиров, встречающих и провожающих. Попробуйте контролировать все, что происходит в вашей зоне ответственности. Это абсолютно невозможно! Вот и получается, что есть входы, где вообще никто не стоит, например лифт, ведущий на улицу, на парковку. Нужно набирать людей, а они сокращают. За последние месяцы уволили уже тридцать два человека. Сокращают всех, кроме генералов. У начальника линейного УВД в Домодедово шесть заместителей. Чем они занимаются?

— А существует ли у рядового сотрудника милиции какая-то мотивация, чтобы работать эффективно?

— Абсолютно никакой. О какой мотивации вы говорите, если с людьми обращаются как с быдлом? Вот приехал генерал в duty-free: «Пропустите меня!» Ему говорят: не положено. Он сразу этого человека на увольнение. Зарплата — семнадцать тысяч рублей. Никаких бонусов, социальных пакетов, поощрений за хорошую работу. Начальников мало интересует, что «внизу» происходит. Они даже в лицо не знают своих сотрудников и чем эти сотрудники занимаются. Только приезжают бухие в duty-free. Абсолютно хамское отношение. Или вот, например, что-то случилось в аэропорту, просят подъехать, помочь. Я свою машину на парковку ставить не буду, потому что она платная. А бесплатной нет. Я ее припаркую за территорией и пойду пешком. А вы говорите — мотивация… Да людям вообще туда приезжать не хочется, не то что террористов ловить.

— Зачем же тогда вообще работать там, если нет ни желания, ни сил?

— За пенсию люди работают.

Деньги, недовольство начальством, негатив со стороны обывателей, снова деньги — вот стандартный набор то ли объяснений, то ли оправданий, который мы слышали в эти дни постоянно, беседуя и с отставниками, и с действующими милиционерами. У всех резкое неприятие реформы МВД: штаты сокращают уже сейчас, а зарплату обещают повысить только с 2012 года. Почему не сразу? Непонимание, возмущение…

— Если ты поймешь, что перед тобой террорист, остановишь ты его? — спрашиваем мы у одного из милиционеров в Домодедово.

— У меня семья… — красноречивое молчание. — …И зарплата семнадцать тысяч рублей. Мне это нужно?

Зарплата как у ФСБ…

— Зарплаты же реально маленькие, — это уже другой милиционер, который работает в патрульно-постовой службе.

— А сколько надо?

— Чтобы было хотя бы как у ФСБ.

— Это сколько?

— Тысяч сорок. И поощрения должны быть. Потому что сейчас поощрения — это вообще отдельная история. Вот есть у нас один экипаж, очень активные ребята. Они постоянно что-то делают, раскрывают, задерживают. За каждое такое дело нам должны выплачивать премию две с половиной тысячи. Но так как у нас безналичный расчет по зарплатам, то наличных денег в бухгалтерии нет. Ребята эти целый год старались, а им деньги не выплачивали, говорили: нет наличных. Только в конце, когда уже надо было год закрывать, они все же им заплатили.

— Но ведь заплатили…

— Да. Но получается, что каждодневной мотивации в виде поощрений нет.

— А с другой стороны, выходит, что для вас единственный стимул — это деньги.

— Нет, конечно.

— А что еще?

— Ну, например, страховка должна быть хорошая.

— Хочешь сказать, что ее нет?

— На бумаге есть. А так… нет гарантий. Кто-то ногу, например, сломал — они говорят: «не в рабочее время» или какие-то аргументы находят, что якобы страховка не может это покрыть, хотя это не так. Приходится всем отделом скидываться. Правда, госпиталь сотрудникам положен, это вроде выполняют. Или вот раньше я платил половину квартплаты, сейчас — полную стоимость. Льготную ипотеку обещали, под минимальный процент — этого нет. И потом, я рискую своей жизнью, я должен быть уверен, что моя семья, случись что со мной, будет обеспечена. Или ей хотя бы выплатят компенсацию.

— Хочешь сказать, не выплачивают?

— Я не могу ничего утверждать со стопроцентной гарантией, но то, что я вижу, заставляет лишний раз усомниться. По телевизору много чего говорят, но факт остается фактом: все эти страховки на деле не подтверждаются.

Недовольный зарплатой, работой, начальством — вот типичный портрет современного милиционера, готового получать больше, но не готового учиться. «Особенности визуальной психодиагностики террориста» — этот курс, рассчитанный на 78 часов, читается всем милиционерам. По идее, после него милиционер должен уметь вычислить террориста в любой толпе.

— Психология какая-то, вербальная, невербальная… — скептически отзывается об этой премудрости один из наших собеседников в милицейских погонах.

— Ну, приходит девочка молодая, по бумажке читает с ошибками эту психологию. Плюс курсы — в выходные. А кому охота свой выходной на это тратить? — подхватывает другой. — Да я сам лучше знаю, как шахидок высматривать. Я знаю, как их отличить. Например, у них белый цвет на самом деле траурный. Так что если видишь на улице мусульманина в белом, то он либо потерял близкого, либо идет взрывать.

— Этому вас на курсах учат?

— Нет, у меня товарищи в Чечне служили.

— 78 часов — это все-таки мало для такого сложного предмета, как психология, — пытается оправдать бывших коллег Алексей Саленов. — Сотрудник должен вникать в это, сам читать книги, интересоваться.

Не читают, не интересуются. Это тот случай, когда недостатки системы подготовки усугубляются тем, что сами милиционеры не стремятся к самообразованию. В итоге рядовые милиционеры с трудом переносят своих руководителей, а те, возможно, и рады бы найти новых подчиненных, да не могут.

— А есть у нас вообще достаточное количество людей, которые могли бы прийти в правоохранительные органы и не быть коррупционерами? — задает нам риторический вопрос профессор Академии управления МВД Петр Скобликов. — Если да, то почему они туда не идут? А если нет, то дело вообще безнадежно и надо сначала вырастить такое поколение, а до этого поменять ничего не получится. Так что сначала справедливое вознаграждение и моральная отдача от работы, а потом, да, обязательно повышение требований и ответственности.

Что очереди желающих поступить на службу в милицию нет — это точно. Помните дело капитана Михаила Артамонова — милиционера, не досмотревшего как следует двух террористок-смертниц в том же Домодедово в 2004 году? Они потом сели в самолеты Москва — Сочи и Москва — Волгоград и взорвали себя в воздухе. Артамонов сел на шесть лет за халатность. Журналисты, копаясь во время суда в его биографии, выяснили, что в милицию он устроился чуть ли не от безысходности: трудное детство, ранняя смерть матери, отец-алкоголик, детдом…

Хотел работать в Домодедово, потому что жил близко. Но никуда не брали. Пока наконец не обратился в милицию. Может, потому что той самой пресловутой очереди не было? В мае 1999-го схлопотал замечание за «несвоевременное прибытие по сигналу тревоги в дежурную часть и срыв сбора группы “немедленного реагирования”», через несколько лет — выговор за то, что в служебное время сидел у игровых автоматов. А потом в какой-то момент ему доверили досмотреть будущих террористок…

Кстати, Алексей Егоров — тот герой-милиционер с «Рижской» — тоже давно в отставке. Получил за свой героизм несколько месяцев лечения, медаль «За отличие в охране общественного порядка» и цветной телевизор. Он так и остался старшим сержантом и так же патрулировал станции Калужско-Рижской линии, а через два года уволился. Почему? Никто не знает. «Житейское что-то, наверное», — говорит его бывший начальник Александр Бартомин. Где он сейчас, тоже неизвестно. Вроде вообще уехал из Москвы. В общем, был герой, да весь вышел.

Конечно, какие-то претензии милиционеров к обществу тоже обоснованны. — Прижали со всех сторон, — формулирует наш собеседник из ППС. — Сверху давят своими реформами, маленькими зарплатами, пустыми обещаниями, снизу общество постоянно трубит во всех СМИ, какие мы плохие. А мы действительно делаем много хорошего, проводим задержания, раскрываем дела, останавливаем в метро подозрительных людей, проверяем их на наличие оружия, взрывчатых веществ, наркотиков, рискуем своей жизнью. Где об этом можно узнать? В «Петровке 38» и только? Зато про коррупцию и сволочных ментов показывают все центральные каналы…

Любой теракт и любое обсуждение действий силовых структур упирается в извечный спор о курице и яйце: хорошая зарплата — залог успешной борьбы с терроризмом или ее увеличение нужно заслужить хорошей работой? Финансирование ФСБ увеличивается каждый год, но число терактов не уменьшается. Когда поднимут зарплаты милиционерам, вспомнят ли они, каково это — работать эффективно? Как возрастет их бдительность после увеличения зарплаты — пропорционально изменению суммы в зарплатной ведомости? Взаимосвязь здесь отнюдь не очевидна. Поэтому нам, обычным гражданам, всегда нужно быть готовыми прийти на помощь друг другу. И побыть хоть немного героями.

Анна Яблонская

В Домодедово погибла драматург Анна Яблонская. Она прилетела из Одессы на вручение премии журнала «Искусство кино».

Премию присудили ее последней пьесе — «Язычники». Те, кто был на церемонии, пытались ей дозвониться. Церемонию специально задержали, надеясь, что Аня просто застряла в пробке. Коллеги по цеху — драматурги, режиссеры — звонили ей на мобильный, звонили в аэропорт, в компанию «Трансаэро». Компания отвечала, что среди пассажиров этого рейса пострадавших нет. В конце концов дозвонился муж Ани, Артем. По телефону Ани ответил сотрудник ФСБ, стоявший рядом с ее телом. И сказал, что Ани нет.

Муж вылетел в Москву. Коллеги и друзья Ани не верили до последнего. Многие надеялись: ее имени не было в списках погибших. Не все знали, что Анна Яблонская — ее псевдоним. А Анна Григорьевна Машутина 1981 года рождения в списках погибших числилась.

Аня приезжала в Москву не то чтобы часто — по случаю: на фестивали, семинары или постановки своих пьес. Была очень привязана к семье, мужу Артему и трехлетней дочери Маше. Боялась летать. Месяц назад она должна была лететь в Москву на прогон пьесы «Язычники», но аэропорт Одессы был закрыт. В своем «Живом журнале» silkhat незадолго до гибели Аня написала: «Мне кажется, у меня осталось очень мало времени».

— Анна Яблонская была одной из самых талантливых в среде современных драматургов. Писала пьесы она последние шесть лет, и буквально каждый ее текст вызывал те или иные вибрации в театральной среде, — вспоминает критик Павел Руднев. — Ей всегда фартило на премии, от ее первой награды «Евразия» за «Монодиалоги» до последней — от журнала «Искусство кино», которую она так и не получила. Яблонская — одна из самых важных представительниц женской линии в новой российской драме. Притом что эта женская ветвь — жестокая и суровая, несентиментальная.

Парадокс в том, что, будучи гражданкой Украины, она была совершенно не востребована украинским театром, точно так же, как и ее соплеменники Наталья Ворожбит и Максим Курочкин. Москва, российская театральная система, конкурсная инфраструктура приняли и оценили драматурга Анну Яблонскую, помогли ей вырасти в крупную творческую личность. Но она ужасно стеснялась своей московской славы, была страшно благодарна и не верила в свой успех, словно бы извинялась за него.

— У нее все отлично складывалось. Впереди была прекрасная жизнь. Было ради кого и ради чего жить. Столько ненаписанных текстов! — говорит драматург Наталья Ворожбит. — У нее осталась маленькая дочка. Прекрасный любящий муж. Родители. Я все время вспоминаю, как она не любила оставлять свою Машу. На престижный семинар в «Роял Корт» я уговаривала ее ехать. А она, наверное, чувствовала, что каждая минута с семьей важнее и ценнее, чем все профессиональные радости. Безошибочно расставляла приоритеты.

Кроме профессиональных заслуг, которых уже было немало, про Аню помнят именно это: она была скромная, светлая, со счастливой и правильной семьей.

— Какие они были прекрасные с Артемом после премьеры в «Практике»! — вспоминает драматург Вячеслав Дурненков. — Я стоял угашенный, а там еще эти фонарики в полу светили, — стоял и смотрел, насколько эти люди созданы друг для друга. От Аниных волос какие-то нити золотые вились. И эта улыбка ее… Подлинный талант и красота даются не за что-то, а вот просто так. Господь отметил — и дальше пошел.

В интервью журналу «Современная драматургия» Анна Яблонская как-то сказала: «Да, я пишу на заказ, но у меня, слава богу, есть возможность выбирать, за какие проекты браться <…> Скажу честно: если бы я остро нуждалась в деньгах, работала бы на телесериалах в постоянном режиме. И ничего зазорного в этом не вижу и, кстати, не считаю, что поточная работа убивает дар. Дар убивает только отсутствие работы! Многие телесериалы именно благодаря авторам становились настоящими высказываниями в контексте искусства, они меняли реальность, делали этот мир лучше. С удовольствием согласилась бы работать на интересном кино- или телепроекте, просто их не так много и нужно иметь талант оказываться в нужном месте в нужное время…»

Анна Яблонская (Машутина) родилась в 1981 году в Одессе. Драматург, прозаик, поэт, журналист. Лауреат конкурсов «Свободный театр», «Премьера.txt» и «Евразия». Постоянный участник фестиваля «Любимовка». Печаталась в журналах «Октябрь», «День и ночь», сотрудничала с киноконцерном «Мосфильм».

Автор пьес: «Бермудский квадрат», «Видеокамера», «Выход к морю», «Дюймовочка и мотылек», «Заброшенное радио», «Монодиалоги», «Письмо в зоопарк», «Тепло», «Утюги», «Шоу ковбоя без собаки», «Где-то и около», «Семейные сцены», «Язычники» и др.

Постановки пьес: «Видеокамера» — Петербург, театр-студия СПбГУ, режиссер Антон Милочкин. «Где-то и около» — Петербург, лаборатория ON.Театр; Молодежный центр театрального и киноискусства «МИГ», режиссер Екатерина Максимова. «Где-то и около» — театр «Парафраз» (Глазов), театр «Практика» (Москва), театр «Сцена-Молот» (Пермь).

Авторы: Юлия Вишневецкая, Игорь Найденов, Дмитрий Соколов-Митрич, Саша Денисова, Павел Бурмистров, Елизавета Богомолова, Александра Соколова, РУССКИЙ РЕПОРТЕР

Tweet