Россия сегодня: Низкое искусство доноса

В советский период донос стал одной из обязанностей советского человека, проявлением гражданской сознательности и доблести, и детей приучали к доносительству с ранних лет. Владимир Войнович в «Москва-2042» пишет об этом в жанре гротеска, но мы-то хорошо знаем, что все антиутопии мучительно напоминают нам наше прошлое: В непринужденной веселой обстановке дети учатся следить друг за другом, доносить друг на друга и на родителей воспитателям и на воспитателей заведующей детским садом…

 «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.)

Как мы дошли до жизни такой, когда опрос, проведенный порталом работа@mail.ru в 2013 году, показывает, что каждый четвертый из ответивших (23% респондентов) признался в том, что шпионил за своими коллегами по просьбе руководителя, 9% могут это делать для продвижения по службе и более 50% готовы доложить начальству о неэтичном поступке коллеги? Власть часто использует эту готовность граждан «сообщить куда надо», но не столько для предотвращения возможных преступлений, сколько для выявления тех, у кого с ней идеологические или иные расхождения.

В 1937 году бегун Серафим Знаменский написал донос в НКВД на основателя общества «Спартак» Николая и его брата Андрея Старостиных, своих соседей. В документе, озаглавленном «О недостатках в ДСО «Спартак» и неправильном поведении спортсменов», речь шла не только о «плохо поставленной работе», но и о «несоветском подходе» руководителя Старостина и его родных: «…Я живу с ними в одной квартире. За последнее время, в связи с начавшимся обследованием общества, стали потише, первое время ночи не спал, каждый день была пьянка, откуда люди берут деньги? <…>

Я могу сказать, что у них была лишняя валюта, это знают все ездившие. Для ездивших в командировку отпускают валюты до 1000 франков. Что я мог купить на эти деньги: пальто, костюм, 1 туфли и 2 рубашки. Все входит в один чемодан. <…> Я знаю, у Николая было 4 чемодана, у Петра 4 чемодана, у Андрея 4 чемодана. Я сам видел на даче жену Николая Старостина, которая перебирала платья, их было штук 13…»

Русский историк Александр Горбовский в работе «Донос и доносчики в России» пишет о том, что одной из причин массового доносительства является тот фактор, что социальная зависть была всегда, но только Маркс и Ленин возвели ее в ранг добродетели, назвав классовой ненавистью.

 Паша и Оля

В советский период донос стал одной из обязанностей советского человека, проявлением гражданской сознательности и доблести, и детей приучали к доносительству с ранних лет. Владимир Войнович в «Москва-2042» пишет об этом в жанре гротеска, но мы-то хорошо знаем, что все антиутопии мучительно напоминают нам наше прошлое: «В непринужденной веселой обстановке дети учатся следить друг за другом, доносить друг на друга и на родителей воспитателям и на воспитателей заведующей детским садом. Примерно два раза в год такие заведения проверяет комиссия всеобщего коммунистического воспитания, членам этой комиссии можно доносить на заведующую».

Нет антиутопии страшнее реальности, в которой со страниц, например, «Пионерской правды» детей убеждали в необходимости доносить на близких и публиковали детские доносы на учителей и родителей. 16 марта 1934 года «Пионерская правда» опубликовала донос пионерки Оли Балыкиной, проживающей с отцом и матерью в деревне Отрада Спасского района Татарской АССР.

«В Спасск, ОГПУ. От пионерки Отрадненского пионерского отряда Балыкиной Ольги. Заявление.

Довожу до сведения органов ОГПУ, что в деревне Отрада творятся безобразия. Воровали и воруют колхозное добро. Например, мой отец Григорий Семенович вместе с Кузнецовым, бригадиром первой бригады, и сродником, кулаком Фирсовым В.Ф., во время молотьбы и возки хлеба в город Спасск воровали колхозный хлеб. Ночью, когда все засыпали, к отцу являлись его друзья — бригадир Кузнецов Кузьма и Фирсов В.

Все трое отправлялись воровать. Бригадир Кузнецов все время назначал моего отца в Спасск к колхозным хлебам. Воза все подвозили к нашему двору. Эти мошенники с возов брали хлеб. А в воза насыпали землю весом столько, сколько брали хлеба. Хлеб прятали в пустой избе, потом его продавали. Во время воровства они заставляли меня держать мешки. Я держала. На душу ложился тяжелый камень.

Я чувствовала, что нехорошо, но сделать ничего не могла. Я еще не была пионеркой. Поступив в пионеротряд, я узнала, каким должен быть пионер…»

Доносчики поощрялись не только публичной славой, но и материально — так, один пионер, по чьему доносу двое взрослых отправились в лагеря, получил от благодарного государства именные часы, пионерскую форму и годовую подписку на детскую местную газету, а в книге Бенедикта Сарнова «Империя зла» рассказывается о том, как в пионерлагерь привозят целый отряд детей, таким образом отмеченных государством за доносительство на родителей.

Создатели недавней рекламной кампании «Центрального детского магазина» (в прошлой жизни — «Детского мира») демонстрируют, как прочно образ Лубянки, связанной с пытками и доносительством, внедрен в подсознание общества, если его можно использовать в коммерческих целях.

В рекламных роликах, впоследствии убранных с YouTube-канала магазина, дети допрашивают родителей, пытают плачем, а в конце слоган: «Любишь ребенка? Отведи на Лубянку!» Если молодое советское государство безбоязненно крушило старые устои, смыслы и традиции, то в наше время такие явления происходят по законам постмодернизма, часто как бы (тоже очень постмодернистский союз) не всерьез. Это еще одна характерная черта нашего времени — размывание смыслов, подмена понятий, стирание границ.

Акция в туалете на Киевском вокзале twitter.com/navalny

Навет публичный, газетный

Помимо частного, как правило, анонимного доноса «куда надо» существовал еще донос публичный. На страницах газет часто публиковались такие тексты, иногда коллективные, иногда анонимные, иногда подписанные. Рабочие завода выражали глубокое возмущение, жители села просили оградить их, сотрудники НИИ, все как один, осуждали. Как всегда, по просьбам трудящихся закручивались гайки.

«Литературная газета» от 25 января 1947 года в статье без подписи, но зато с говорящим заголовком «Высокая ответственность советского литератора» намекала на необходимость более строгого отношения профессиональных писательских организаций: «Любое обсуждение художественного произведения, любое писательское собрание должно быть школой большевистской идейности. <…> Автор хороших пьес, занявших прочное место в нашем репертуаре — «Офицер флота», «Глубокая разведка», — А. Крон выступил на секции драматургов со слабой пьесой, дающей неверное представление об идейном и моральном облике советских людей. Участники обсуждения не нашли ничего лучшего, как заняться славословиями, способными лишь повредить одаренному автору…»

А финал этого текста просится в окончание любой современной ругательной статьи о режиссерах Кирилле Серебренникове, Константине Богомолове или о спектакле «Тангейзер»: «Высокая принципиальность, нетерпимость к идейным слабостям, чуждым влияниям, вдумчивое, неторопливое, пристальное изучение сильных и слабых сторон художественных произведений, глубокое сознание ответственности за советскую литературу, за все, что мы делаем, — этого требуют от нас те великие цели, во имя которых мы трудимся».

Григорий Чухрай вспоминал, что во время съемок «Чистого неба» на него регулярно писал доносы бухгалтер его съемочной группы, в которых сообщал, что режиссер снимает антисоветское кино. Один из доносов ему показала Фурцева. И — редкий случай — все же приняла фильм на свой страх и риск, только попросила сделать водораздел между старым и новым временем, между сталинским и хрущевским, «а там — как народ скажет»…

Во время съемок фильма «Сорок первый» сценарист Григорий Колтунов писал «руководству» о возмутительном поведении режиссера, который не хотел осудить красноармейку за любовь к белому офицеру. Мол, под этой грязной белогвардейской стряпней сценарист не поставит свое честное имя. В сталинские времена доносы не только перечеркивали карьеры, но и «вычеркивали из жизни». Но и в более вегетарианские времена «письма наверх» и выступления с трибун по поводу деятельности Хуциева, Тарковского, Климова, Германа, Аскольдова перечеркивали судьбы. Директор фильма «Комиссар» Александра Аскольдова примерно раз в три дня писал кляузы на режиссера. Владимира Меньшова не пустили получать «Оскар» за фильм «Москва слезам не верит» из-за двух кляуз, которые «коллеги-недруги накатали в КГБ». Как вспоминает сам режиссер: «В одной бумажке на меня донесли, что я удивлялся внезапному снятию с должности Подгорного, а во второй — похвалил обилие продуктов в заграничных магазинах. В итоге за меня статуэтку получал атташе по культуре советского посольства, а все иностранные газеты написали, что за Меньшова «Оскара» взял кагэбэшник».

Один из последних резонансных скандалов вызвало письмо самарских патриотов, требовавших уволить главного режиссера театры драмы Валерия Гришко, сыгравшего в фильме Андрея Звягинцева «Левиафан». Одним из подписантов стал депутат Самарской губернской думы Дмитрий Сивиркин, известный в регионе своим воинственным православием и нелепыми законопроектами.

В 2012-м на круглом столе в Мосгордуме был зачитан по сути анонимный донос группы студентов и выпускников киновузов, обратившихся к Никите Михалкову за защитой от ужасной чернухи, якобы захлестнувшей наш кинематограф. Причем авторы утверждали:«Это не обвинение, не донос, это наши мысли по поводу той проблемы, которая существует в российском студенческом кино. Об этой ситуации знают все, и совершенно непонятно, почему наше обращение вызвало такой резонанс».

Авторы протестовали против очернительства действительности в современном кино, критикуя своих коллег. Они обещали снимать «позитивное кино».

 Низкое искусство доноса

Благодаря современным достижениям техники и развитию средств массовых коммуникаций мы пошли намного дальше унылых писем «от трудящихся» в газетах — в нашем времени осваиваются новые формы доноса и выражения общественного презрения. Погромы выставок, уничтожение картин стали обычным делом для «православных активистов». Так, в результате их действий в Краснодаре была отменена международная выставка «Тайны тела. Вселенная изнутри». Там же сорвана до открытия выставка Марата Гельмана ICONS, посвященная современному художественному осмыслению библейских образов.

Новой формой публичного доноса стала акция в туалете на Киевском вокзале, где на заплеванном полу были размещены фотографии лиц представителей «пятой колонны». К такому же новому оригинальному жанру можно отнести периодически появляющиеся на Новом Арбате огромные плакаты с фотографиями и цитатами все тех же лиц, причем некоторые цитаты выдернуты из контекста и не соответствуют действительности.

В марте 2013 года толпа возмущенных протестующих, одетых в казачье платье, вломилась в Сахаровский центр, на документальный спектакль швейцарца Мило Рау «Московские процессы» (спектакль посвящен судебным делам по поводу выставок «Запретное искусство», «Осторожно, религия!» и делу Pussy Riot). Спектакль, к слову сказать, был весьма взвешенный: давал слово и авангардистам, и консерваторам, и Екатерине Деготь, и Максиму Шевченко. Однако Рау был допрошен общественностью в лампасах на предмет «антиправославия» в спектакле.

А затем уже вполне законной московской милицией (вызванной в Сахаровский центр участниками спектакля) — на предмет законности нахождения в России (режиссер приехал, естественно, вполне легально, по рабочей визе). В сентябре 2013 года Рау вновь запросил визу в Россию, для работы над второй частью спектакля. Его в страну не впустили. Невъездным стал серьезный, с европейской репутацией режиссер, автор глубоких документальных спектаклей о геноциде в Руанде, о деле Брейвика, о тех молодых людях с европейскими паспортами, которые уезжают на Ближний Восток, чтоб стать боевиками ИГИЛ.

Своего рода представление разыгрывается на Москворецком мосту, где был убит Борис Немцов. Место, куда многие несут цветы, плакаты, свечи, было разгромлено инициативной группой, сфотографировавшейся в шарфах цвета георгиевской ленты с обрывками фотографий Немцова и обломками таблички «Немцов мост».

После этой акции цветы появились снова, но ночью приехали неизвестные на КамАЗе и все вывезли. Тогда оппозиционные лидеры и простые граждане, кому небезразлична память об убитом политике, понесли целые корзины — фирмы по доставке цветов принимали заказы на адрес «Москворецкий мост, Борису Немцову». Все это вызывает ассоциации с какими-то мистическими ритуалами, когда используют изображение врага или связанное с ним место, чтобы как-то ему навредить, однако цель тут не только навредить врагу, но и поиграть мускулами перед его сторонниками, показать, сколь жесткие и неприятные меры ждут тех, «кто не с нами».

«У каждого века свое средневековье», — сказал Станислав Ежи Лец. Неужели нам из него никогда не выбраться?

Новый Арбат, 2014 год. Немцов еще жив… glavplakat.ru

Изветы и наветы

ДО РЕВОЛЮЦИИ РОССИЯ НИКАКИХ ОСОБЫХ КАЧЕСТВ ПО ЧАСТИ ДОНОСИТЕЛЬСТВА НЕ ДЕМОНСТРИРОВАЛА

Традиция публичных обвинений от имени частного лица в России насчитывает более 500 лет. Как и в других странах, связана она с тем, что даже городское население средневековых городов было сплошь неграмотным. Не имея возможности записать обвинение и не доверяя грамотным чиновникам, человек делал свое дело достоянием толпы, и замять его было уже сложнее. Предположение, что население России исторически склонно к политическому доносу, воспитанное еще системой «Слово и дело», не выдерживает критики, если сравнить наши обстоятельства со столетней практикой инквизиции или, например, Венецианской республики, когда доносчик получал четверть имущества казненного.

Существовало два типа заявления: анонимный навет и гласный извет (от слова извещение). Изветчик (своего рода обвинитель) брал на себя ответственность за сказанное: чтобы подтвердить свою честность, он подвергался пыткам, как и ответчик (предполагаемый преступник) и все свидетели. Пытали всех.

Такова была обязанность гражданского лица (добровольного помощника, агента), в отличие о учрежденного Петром I фискала, официального доносчика (оперативного сотрудника). Устный извет назывался явочным. Явка при необходимости была конфиденциальной. В дальнейшем этот термин развился в явочное присутствие или квартиру — место, где неграмотный подданный мог не опасаясь произнести устный донос, который оформлялся соответствующим протоколом. Устные изветы породили знаменитое выражение «Слово и дело государево!», появившееся в обиходе политического сыска в начале ХVII века. Это публичное заявление ставило доносчика над серыми буднями: в ту же секунду он, добровольный помощник самодержавия, попадал в высшую политику и под охрану закона.

Постепенно термин «извет» исчез, превратившись в донос (от слова «донесение»), а проверка обвинения стала более цивилизованной: вместо дыбы ложный донос с ХVIII века карался кнутом и понижением в должности. Вместо пыток при проверке заявления оставили целование креста.

После череды реформ Александра II, в первую очередь судебной, подданные Империи начали понемногу приобретать черты граждан. Политический донос не исчез, но не был так востребован, как в предыдущую эпоху: борьбу с народовольцами и эсерами поручили профессиональному сыску и его агентурному аппарату.

После 1917 года в деле доносительства в нашей стране произошла своя революция. Сразу после Гражданской войны городские и районные партийные организации ВКП(б) начали создавать обширные аппараты добровольных информаторов: сначала во враждебной коммунистам сельской среде, чуть позднее в городах и на предприятиях. Надо понимать, что речь не об агентуре НКВД (о ней-то как раз написано очень много), которой политический сыск вменялся в служебные обязанности. Речь о малоисследованной пока части истории — работе массовой сети (десятки тысяч человек) доносчиков, работавших по поручению партийного аппарата.

Каждый райком партии руководил большими группами добровольных информаторов из числа коммунистов и комсомольского актива на местах, рассматривавших политический донос как партийную обязанность, род гражданского долга. Уже к 1926 году райкомы и горкомы создали по всей стране группы обработки и анализа донесений десятков тысяч молодых энтузиастов.

Все отношения с доносчиками были поставлены на конспиративную основу, гарантировавшую агентов партии даже от простого морального осуждения соседей. Вспомним, как царский изветчик первым поднимался на дыбу, доказывая свою искренность. В середине 20-х годов в СССР была возвращена средневековая практика, когда часть из конфискованного в процессе коллективизации имущества доставалась добровольным информаторам.

Накануне первой пятилетки в партии развернулись кампании чистки. Предполагалось, что руководить строительством новой жизни могли только коммунисты с незапятнанным происхождением и политической карьерой. Для сбора сведений о родственниках и подозрительных деталях биографии членов партии в райкомах были созданы отделы, читавшие, систематизировавшие и анализировавшие доносы на коммунистов.

По всей стране была развернута гигантская сеть доносительства, созданная и оперировавшая индустриальными методами. Государство, как бы подмененное коммунистической партией, не просто требовало политических доносов — оно в сотни раз расширило социальную базу этого явления. Политические уголовные процессы в XVII—XIX веках шли в дворянской среде (3—5% населения), а коммунисты сделали потенциальным объектом политических репрессий все население.

Знакомясь с доносами на деда (1933—1934 годы), я имел возможность посмотреть на образцы сообщений информаторов с производства. Их писали на любой бумаге, подвернувшейся под руку: оборот служебного бланка, упаковочный лист, старое письмо. Грамматические ошибки и корявый почерк говорили о том, что это работа так называемого «простого народа».

Вся история нашей страны свидетельствует, что именно советское государство и сросшиеся с ним псевдопартийные структуры несут историческую ответственность за сохранившуюся привычку к политическому доносу у части нашего населения. До революции Россия никаких особых качеств по этой части не демонстрировала.

Авторы: Валерий ШИРЯЕВ, Ксения КНОРРЕ-ДМИТРИЕВА, «Новая»