Уроки советской «химии»

Почти два десятка лет назад тогдашний Верховный Совет России наложил вето на условное освобождение из мест лишения свободы «с обязательным привлечением осужденного к труду». В народе это называлось «химией»…

Волчий месяц декабрь

Этот сон посещает его постоянно. Волчий месяц – декабрь. Ветер раздает налево и направо ледяные оплеухи. Телогрейку просвистывает насквозь. Развод на работу.

Музыканты порой фальшивят, часто отплевываются – мундштуки труб примерзают к губам. Шаркая тупорылыми ботинками по шершавому насту, строем прут в промзону отряды. Скорей туда, где можно согреться в работе, пусть даже ей придается характер совершенной бессмыслицы. Бодро ковыляет в свою промерзшую халабуду отряд инвалидов. Шествие замыкает «моторизованная пехота» – безногие на тележках.

Убогая, выхолощенная жизнь. Жизнь, которая не подчиняется законам разума, где нет торжества справедливости, где все – и «хозяин» зоны, и председатель совета отряда (его называют «рогом»), и воровская сходка – все без исключения следят за тем, чтобы эта справедливость не восторжествовала.

Зона…

Этот сон томит его с тех самых пор, как он освободился. Вот раздаются глухие удары. Кого-то молотят в умывальнике.

– Садисты! – кричит шустрила Филька Матрос. – Сами бьют, а мне не дают! Подбери мослы, я его сейчас упакую.

Барак погружен в дрему. Но даже тот, кто проснулся, делает вид, что спит. Здесь, на задворках жизни, собственная беда делает людей безразличными к чужому горю.

Он силится стряхнуть с себя клейкий, как липучка для мух, кошмар, но он опутывает его паучьей паутиной.

Вот он, остриженный под нулевку, в засаленной робе, хлебает баланду. Если плеснуть это варево на собаку – наверное, шерсть облезет. Вот он несет за пазухой пайку волглого хлеба, раздевается, валится скошенным снопом на койку с одной лишь мыслью: забыть хоть на несколько мгновений эту жизнь без ничего, грязный сырой барак, где ночами возятся крысы в продуктовой каптерке, где страх, выползая из стен, змеиным ядом просачивается в поры и кровь…

Ему повезло. Он пробыл на зоне всего полгода. Потом – «химия». Это забытое сегодня слово означало, что заключенному даровано смягчение режима содержания и он направляется «на стройки народного хозяйства».

Великий исход

Пора назвать нашего героя: Сергей Жарков. Сегодня он – нижегородский предприниматель, а тогда, весной 1985 года, был зэком, осужденным за хулиганство (так квалифицировали деяние, которое сейчас можно истолковать как необходимую самооборону).

Той весной обитатели колонии общего режима, где находился Жарков, «вместе со всем советским народом» торжественно отмечали 40-летие Победы в Великой Отечественной войне. Но радость их была особой. Тогдашний Верховный Совет СССР, повинуясь трогательной хрущевско-брежневской традиции, объявил амнистию «для лиц, не совершивших тяжких преступлений».

Зэк Жарков мог рассчитывать на замену зоны «химией». Но стать «химиком» непросто. Особенно если у тебя нет родственников на воле, готовых выкупить тебе желанный глоток относительной свободы.

Судьбу заключенных решала комиссия, куда, кроме судей, входили и представители администрации колонии.

– Они пользовались моментом, – вспоминает Сергей. – Неугодных тормозили на зоне, а с желающих побыстрее выбраться оттуда собирали дань. Меня вызвал к себе начальник отряда (мы между собой звали его Красавчиком). Намекает: дескать, можешь уйти на «химию» одним из первых. Но денег ни у меня, ни у родственников не было. А такса по тем временам была приличной. Сейчас, кстати, цены возросли.

В общем, справедливости не было и тут. Первыми на «химию» отправлялись воры и прочие сильные того, зэковского, мира. Во-первых, они имели деньги. А во-вторых, существовало неписаное правило: работяг на зоне придерживать. План есть план, кому-то вкалывать надо, а вора попробуй заставь.

Частично оставались в колонии и «стукачи». Их тоже сразу срывать с места было не с руки – кто еще продолжит их дело?! Переквалифицировали в «химиков» прежде всего «засветившихся». Но и там, на новом месте, они входили в контакт с начальством и занимались своим прежним стукаческим ремеслом.

Красавчику ничего не стоило навесить на Жаркова парочку нарушений. Увидел, к примеру, что бирка с фамилией на груди затерта, – записал. Ботинки не почистил – еще один прокол. И всё, прощай, «химия». Но обошлось. Правда, отправился Сергей на Урал в числе самых последних.

Его Владимирка

Получив вожделенный статус «химика», зэк не мог рассчитывать на мгновенное послабление режима и приемлемое к себе отношение. Впереди его ждала дорога. Примерно такая же, как знаменитая Владимирка.

Жарков прошел через несколько пересыльных тюрем. Его в числе других везли общим этапом в «столыпинском» вагоне. Он испытал и бесчинства конвойных, и голод, и бесконечные шмоны. Его спутника, у которого обнаружили половинку лезвия бритвы, отделали так, что он попал в больницу, где у него удалили селезенку. Фамилия его была Уваров, звали Костей.

В пересылках – страшная антисанитария. В камеры вместо сорока–пятидесяти человек набивали по двести. Никаких спальных принадлежностей. Вши, клопы.

В Ярославской тюрьме вспыхнула эпидемия дизентерии. В камере находилось свыше ста человек. Каждый день заболевали пять-шесть. Начальство объявило карантин. Этап задержали на десять дней…

Единственный способ не заразиться – вообще ничего не есть и не пить. Жарков так и делал, хотя опасность обезвоживания приобретала вполне реальные очертания. Требование зэков вызвать хотя бы санитарного врача осталось без ответа. Про эпидемию высокие начальники промолчали – боялись ответственности. А болезнь протекала в крайне тяжелой форме: температура под сорок, от духоты и слабости зэки теряли сознание. Отправку же назначили только тогда, когда вся камера объявила голодовку. По дороге заболело еще несколько человек.

– В одном вагоне со мной ехал дед, – вспоминает Сергей. – Осудили его за убийство. А старика еще в тюрьме парализовало. Лежит, плачет. Увидит конвойного, просит: «Сынок, вон у тебя на боку пистолет, убил бы ты меня, Христа ради, чтобы не мучился. Сказал бы, что при попытке к бегству…»

– Нет, не могу, – отвечал конвойный. – Начнут разбираться. А как ты можешь совершить побег, если тебя парализовало?

Видимо, из гуманных побуждений не давали зэкам и ложек. Чтобы не проглотили невзначай, чтобы не переделали их в заточки и не перерезали друг дружке глотки. На радостях, что едут на «химию».

Аванс – пять рублей

И вот конечный пункт маршрута, Березники, город, знаменитый тем, что здесь родились кинорежиссер Станислав Говорухин и актер Георгий Бурков. Неподалеку вкалывал на лесоповале и писатель Варлам Шаламов. А в бытность Жаркова в Березниках имелось пять спецкомендатур, где содержались «химики», тюрьма и женская колония. Кстати, она функционирует и по сей день.

Обо всем этом Сергей узнал позже. А тогда, в конце сентября 1985 года, город встретил новое пополнение неласково – дождем и холодным ветром. Зэки же приехали кто в чем: «цивильная» одежда, которую они сдали на хранение в колонии, от сырости превратилась в труху. Многие были в обычных арестантских робах.

Выходные всегда считались в Стране Советов святыми днями. А новоявленные «химики» прибыли аккурат в субботу. Так и просидели почти сутки в отцепленном вагоне. Некому было с ними возиться.

Когда наконец-то прибыли в комендатуру, обнаружилось, что не все круги ада пройдены. Денег не было ни у кого, а чтобы получить законный аванс – пять рублей, – каждый из новичков должен был явиться в отдел кадров базовой для комендатуры передвижной мехколонны, пройти собеседование, а затем двухдневный медосмотр. Только после всего этого бухгалтер выдавал спецодежду и заветную пятерочку, на которую нужно было прожить как минимум две недели – до очередной зарплаты.

Целый месяц обитала сотня «химиков» под портретом Ильича в ленинской комнате. Спали на полу. Питались чем Бог пошлет. А посылал он ломоть хлеба да полсотни голов килек.

«Особой симпатии к нам никто не питал»

– С зоной «химию» не сравнить, – говорит Сергей. – Работали мы с «вольными», бывали в городе. Конечно, к нам особой симпатии никто не питал. Существовала и откровенная дискриминация. В аэропорт нельзя, на вокзал не суйся, иначе вернут в колонию. Платили гораздо меньше, чем «вольным», получить более высокий разряд было крайне трудно. Посылали на такие работы, от которых другие просто отказывались. И мы выступали в роли штрейбрехеров.

Листаю его дневниковые записи. Они лучше, чем самый мастерский пересказ, иллюстрируют будни рядовых «химиков».

«…Второй день работаем со стекловатой, изолируем помещение вентиляционной камеры убойного цеха. Все тело охватывает зуд: помещение неудобное, стекловата попадает за шиворот и в рукава. Повалился на койку, когда пришел в общагу и сразу уснул. А через полчаса вскочил и чесался всю ночь».

«…То дождь, то снег. Дороги развезло: ни пройти, ни проехать. Автобус буксует в непролазной грязи, приходится его толкать. Подъемы преодолеваем пешком. Сапоги утопают в глине – не вытащить. Нет подвоза стройматериалов, сидим в бытовках, маемся бездельем. Все ждут зарплаты и возможности залить глаза. Пьют всё без разбора: стеклоочиститель, политуру, денатурат, жидкость для снятия лака с ногтей, клей БФ-2 и т.д. Даже умудряются употреблять сапожный крем. Нагревают его, бросают туда очищенную картошку, и она вбирает в себя всю черноту. Остается спирт. Утром во время поверки буквально задыхаюсь от чужого концентрированного перегара».

«…Зарплату нам сегодня не выдали, и неизвестно, когда дадут. Мехколонна наша переживает тяжелые дни. Все объекты, которые можно было сдать, сдали, выбрали все деньги, а теперь никто нам ничего не платит. Колоссальный перерасход фонда зарплаты, в результате нашу организацию банк перевел на особый режим кредитования. А денег у меня осталось тринадцать копеек. И занять не у кого – все в таком же положении».

«…Вчера я писал, что зарплату не выдали. Сегодня наши ”вольные” забастовали, отказались работать.

Приехало после обеда начальство. Заверило, что деньги будут, только шума не надо. Уговорили, пошли вкалывать. А вечером обнаружилось, что нас нагло обманули. Приезжаем после работы в контору, а там никого нет и касса закрыта».

«…Четверть нашего контингента переводят в Губаху – там строят комплекс по производству метанола. Делают это почему-то очень спешно. Говорят, ”вольные” поувольнялись – сильная загазованность».

«…Холодно. Температура – под сорок. Всю ночь воевал с клопами. Они совсем озверели. Кусают даже при свете. Вся стена возле кровати в кровавых пятнах. Сказали коменданту, что нужна дезинфекция, но он абсолютно не реагирует. Дихлофос, которым я по вечерам поливаю свою кровать, на этих ”партизан” совсем не действует. Мои карательные акции они встречают повышенной боеготовностью и усиленным размножением. Жаль, что напалма нет».

«…Сегодня очень долго нас не выпускали на работу. Опять проводили опознание – в городе кого-то убили. Подозрение падает, как обычно, на ”химиков”. Заставили всех раздеться до пояса, потом каждого допрашивали. Унизительно все это».

«…Нас перевели на другой объект. Строим теперь очистные сооружения. Надо уложить шесть тысяч кубометров бетона, а самое страшное – вырубить сосновый лес на площади в несколько гектаров. Страшно не потому, что трудно, а потому, что жалко: такие красивые деревья. И такую красоту – под корень. Кстати, ”вольные” отказались работать на этом объекте, город тоже бурлит, ”зеленые” протестуют. А мы отказаться не можем. Откажемся – назад, в зону. В общем, если что – погубим и природу, и мать родную. И теперь совершенно ясно, зачем существует ”химия”.

«…Автобус, который должен был отвезти нас домой, не приехал. Ждали его на морозном ветру целый час. А потом пошли пешком. Шли километров семь, пока нас не подобрал какой-то ”левый” автобус. Я, хоть и закрывал лицо шарфом, все равно приморозил ухо».

«…Каждый день прибывает со всех концов страны по тридцать–пятьдесят человек. Набили нас как сельдей в бочку. Комнаты переполнены. Тяжелый дух. Новички без денег, попрошайничают. Воруют все, что плохо лежит. Заработки в январе конечно же упадут. Работы нет, а народу – навалом».

«…Пришел праздник, и такое сейчас ощущение, будто обманулся в какой-то смутной надежде. Один за другим возвращаются в зону новобранцы-”химики”. И неудивительно. Исправительные учреждения отнюдь не исправляют человека, а только наказывают. Эта атмосфера распада рождает в нем ненависть и злобу. Их он вымещает на ком угодно. А душа его превращается в мумию. И требуется очень много равнодушия, чтобы к этому привыкнуть».

«Химия» по-нижегородски

Были «химики» и на Нижегородчине. В Нижнем, как и в уральской «химической» столице, тоже имелось пять комендатур. Просуществовали они вплоть до июля 1993 года, хотя тогдашний Верховный Совет России ликвидировал «химию» как атавизм еще в феврале.

– Были у нас и женские комендатуры, – говорит бывший начальник третьей спецкомендатуры Владимир Торгашов. – Прибывали сюда из разных регионов бывшего Союза: из Молдавии, Азербайджана, Армении, Чувашии, Таджикистана. И нередко между «химиками» разных национальностей вспыхивала вражда. Нормализовались отношения только тогда, когда в городе остались одни нижегородцы.

Три тысячи «химиков» работали на автозаводе. И работали вполне нормально. Если в 1991 году за различные нарушения в колонии были возвращены 206 человек (это было как раз время, когда в комендатуре находились люди 28 национальностей), то в следующем году за решетку угодило всего 40 «химиков».

Владимир Александрович вздыхает:

– Мне кажется, «химию» ликвидировали совершенно напрасно. Она была достаточно эффективной. Нередко после освобождения люди оставались работать там, где работали. А сейчас освободился – и куда? Никуда не берут, не знают, как поведет себя бывший зэк, предпочитают с ним не связываться. И в итоге он снова оказывается за решеткой.

По мнению Торгашова, раньше у заключенного был стимул. Ему светило досрочное освобождение, пусть даже с ограничением прав (имеется в виду «химия»). Теперь он может рассчитывать в основном только на амнистию. А она касается далеко не всех. Многие теперь будут находиться за решеткой, как говорится, от звонка до звонка. Естественно, человек озлобляется. Статистика свидетельствует: число преступлений в зонах увеличивается. И преступления эти от безысходности становятся все более дерзкими.

– Тогдашний Верховный Совет, – говорит Владимир Торгашов, – посчитал, что в спецкомендатурах нарушаются права человека. Но если следовать логике его депутатов, надо было выпустить на волю и всех заключенных – права их тоже ущемляются. А на «химии», можно сказать, отыгрались. И зря, там все нормально было. Если человек вел себя достойно, ему разрешали жить с семьей, он приходил раз в месяц отмечаться, и все. Зарплату получал в таком же размере, как и другие. Если на Урале или еще где-то и были злоупотребления, то они на совести не работников спецкомендатур, а бухгалтеров и других материально ответственных лиц в организациях, где трудился спецконтингент… А в общем, если подытожить, ликвидация «химии» вызвала рост преступности.

Как видно, мнения о «химии» неоднозначны, хотя мы простились с ней ровно 15 лет назад, как с отрыжкой тоталитарной системы. Если бы вместе с ней можно было проститься и с преступностью вообще!

Что касается Сергея Жаркова, то жизнь его изменилась кардинальным образом. После «химии» работал на стройке, потом решил попробовать себя в предпринимательстве. Начинал с малого, но постепенно расширял сферу деятельности. Окончил Московский институт менеджмента, «подковался» теоретически. Сейчас – один из руководителей фирмы, которая дает квалифицированные рекомендации, как снизить финансовые риски и как грамотно проводить различные сделки.

Теперь у него есть все, о чем он мечтал холодными уральскими ночами, с головой укрытый одеялом на рыбьем меху. Но нет-нет и приснятся волчий месяц декабрь, бетонный плац, ледяные оплеухи ветра…

Автор: Сергей Степанов, альманах НЕВОЛЯ