Понятия побоку: как следствие в России использует показания уголовников-рецидивистов

 Зоя Светова разбирается, часто ли следствие прибегает к услугам рецидивистов для сбора доказательств, можно ли доверять таким показаниям и как к их достоверности относится суд

28 января во время судебного заседания в Мосгорсуде по апелляционной жалобе государственного адвоката Михаила Ходорковского на его заочный арест прокурор Валерий Лахтин назвал имена ключевых свидетелей, которые, по мнению обвинения, изобличили Михаила Ходорковского в том, что он заказал убийство мэра Нефтеюганска Владимира Петухова и покушение на жизнь предпринимателя Евгения Рыбина в 1998 году.

Сенсации не произошло: фамилии свидетелей хорошо знакомы тем, кто следил за судебными процессами по делу Алексея Пичугина и за заочным судом по делу Леонида Невзлина.

Это Игорь Коровников, осужденный на пожизненное заключение за восемь убийств, изнасилования несовершеннолетних и за другие тяжкие преступления. Он давал показания против Алексея Пичугина и Леонида Невзлина. Также давали показания и двое его подельников: Денис Эрбис, который осужден на 17 лет колонии строгого режима за убийства, и Владимир Кабанец, который осужден на 22 года строгого режима за убийства и изнасилования.

Летом прошлого года, когда «говорящая голова» Следственного комитета Владимир Маркин торжественно сообщил о возбуждении уголовного дела об убийстве мэра Петухова, он говорил о каких-то таинственных «вновь открывшихся обстоятельствах». Уже тогда мы предполагали, что этими «вновь открывшимися обстоятельствами» могут оказаться показания уже знакомых следствию и публике рецидивистов, по-прежнему отбывающих свои немалые срока на зонах.

Проблема только в том, что ни Коровников, ни Эрбис, ни Кабанец раньше ни на следствии, ни на судах не упоминали о причастности Михаила Ходорковского к убийствам.

Эти свидетели имели отношение к «первому делу Алексея Пичугина», в котором речь шла о покушении на Ольгу Костину и об убийстве Сергея Горина и его жены.

Закономерный вопрос: как появились в новом деле Ходорковского эти так называемые вновь открывшиеся обстоятельства? С трудом верится, что Коровников и его подельники написали в Генпрокуратуру письма с просьбой проверить «вновь открывшиеся обстоятельства». Наверняка к ним на зоны приезжали оперативники. В результате появились новые показания.

Купить за колбасу или за дозу

В последние годы использование показаний рецидивистов при сборе доказательств по делу стало общепринятой практикой, говорят юристы.

«Следствие очень часто, особенно по так называемым контрольным делам (резонансные и подконтрольные власти дела. — Открытая Россия), не занимается установлением фактических обстоятельств дела, а подгоняет доказательства под выстроенную в голове картину виновности первого попавшегося лица либо (что еще хуже) лица, которого заранее назначили виновным. Очевидно, что так расследовать дела проще, а главное, быстрее, — объясняет бывший следователь СК, а ныне адвокат Андрей Гривцов. — Когда я начинал работать следователем прокуратуры, меня учили совсем по-другому. Но сейчас уже давно нет ни следствия в прокуратуре, ни опытных учителей, которые могли бы научить начинающих следователей настоящему расследованию». 

А как же быть с воровскими понятиями, согласно которым сотрудничество с операми, «мусорами» запрещалось?

По словам адвоката Юрия Костанова, который в советское время работал в прокуратуре, тогда было трудно найти уголовников, которые соглашались сотрудничать с оперативниками; считалось, что это «не по понятиям», — но теперь криминальный мир не настолько сплоченный, как раньше, и, может, поэтому уголовники чаще соглашаются со сотрудничать со следствием.

«Сейчас другая обстановка: многие воровские авторитеты уже не держатся прежних воровских правил и сотрудничают с ментами, многие из них стали их агентами», — согласен с коллегой адвокат Виктор Паршуткин.

Эксперты отмечают, что получить нужные показания от уголовников можно без особого труда, заключив с ними неформальную сделку: показания в обмен на послабление режима содержания или обещание условно-досрочного освобождения.

«В тех случаях, когда необходимо сфальсифицировать доказательства по делу, потому что их не хватает, прибегают к услугам людей, которые готовы на все. Следователи ставят задачу, желающих дать показания находят опера. Я называю эту методику следствия ”купить за колбасу”, — говорит адвокат Дмитрий Курепин, защищавший Алексея Пичугина. — Например, Коровникову (был ключевым свидетелем по первому делу Пичугина. — Открытая Россия) создали условия, которые отличались от тех, в которых он сидел в колонии для пожизненно осужденных на острове Огненный. Его привезли в московское СИЗО: он фактически поехал в ”отпуск” на два года — столько шел судебный процесс. По его внешнему виду было заметно, насколько он стал лучше жить: за время суда он потолстел килограммов на 20. Его там подкармливали.

Уголовникам, которые соглашаются сотрудничать со следствием, облегчают режим, разрешают передачи, свидания с женами, женщинами; другие послабления.

И им уже терять нечего: они осуждены на большие сроки, и в ответ на эти послабления они начинают придумывать всяческие небылицы, которые потом кладутся в основу обвинения».

Когда с доказательной базой совсем плохо, оперативники подсаживают в камеру к обвиняемому своих агентов, которые на суде свидетельствуют о том, что обвиняемый сообщил им детали своего преступления. Адвокат Дмитрий Курепин вспоминает о таких свидетелях обвинения по делу Павла Струганова (по кличке Паша Цветомузыка), которого в 2003 году судили за подготовку к терактам и к убийству.

«По этому делу было три свидетеля обвинения, которые на следствии проходили под псевдонимами, — рассказывает Курепин. — Они говорили, что сидели в камере вместе со Стругановым и он им якобы рассказывал, как собирался взорвать школу. На суд их привели с повязками на лице, но они неожиданно для всех отказались от своих первоначальных показаний.

Поскольку все они были наркоманами со стажем, то понятен был способ воздействия на них. И здесь явно речь шла не только о колбасе.

Почему на суде они отказались от прежних показаний? Не знаю. Может быть, опера не выполнили своих обязательств по отношению к ним?»

Предательство

Алексей Соколов, известный правозащитник, автор документального фильма «Фабрика пыток» о колонии ИК-2 в Екатеринбурге, где годами пытали людей, 13 мая 2010 года был осужден на 5 лет лишения свободы за хищение бурильных труб с центральной базы ОАО «Уралнефть» в 2001 году и кражу цветных металлов с базы ЗАО «Уралтермосвар» в 2004 году. Судебный процесс проходил в городе Богдановичи Свердловской области, и все дело было построено на показаниях рецидивистов. Amnesty International признала Соколова узником совести. Правозащитники сочли, что его преследуют за общественную деятельность — разоблачение пыточных колоний и работу в Свердловской области в качестве члена местной ОНК: он неутомимо посещал колонии, занимался расследованиями убийств осужденных. Благодаря поддержке правозащитников несколько лет назад Соколов освободился по УДО.

Среди тех уголовников, которые давали на него показания, был его родной брат, другим он нанимал адвокатов, помогал писать жалобы, но это не помешало им, когда к ним приехали оперативники, «вспомнить» о причастности Соколова к тому преступлению, за которое они сами были осуждены несколько лет назад.

«Оказалось, что те заключенные, которые меня оговорили, сидели в одной камере, что запрещено законом, поскольку они подельники, — вспоминает Алексей Соколов. — Я узнал об этом совершенно случайно: в ИВС встретился с другим арестантом, который какое-то время был их соседом по камере.

Он рассказал, что они сидели в хороших условиях, с мобильными телефонами. Мой адвокат провел его опрос и потом представил его в суде — это было важно, мы пытались показать, что суд не должен доверять показаниям таких свидетелей. После обнародования в суде этой информации горе-свидетели предложили тому парню отказаться от своих слов. Они обещали, что договорятся с ГУФСИН (местным тюремным управлением), чтобы его отправили отбывать наказание в любую зону, куда он захочет». 

Соколов говорит, что на следствии показания свидетелей по его делу не стыковались одно с другим, их допрашивали разные оперативники в разных колониях.

«Один заявлял, что я был водителем, который вывозил ворованный металл; другой говорил, что я встал на шухере, когда они грабили; третий показывал, что я вместе с ними участвовал в этом ограблении, — продолжает рассказ Соколов. — Когда же их привезли в СИЗО, и они сидели в одной камере, с ними явно поработали, и показания стали более гладкими.

Понятно, что когда речь идет о получении показаний от осужденных, используется целая цепочка: оперативники собирают показания, потом следователи их шлифуют, редактируют, затем с ними работают прокуроры, чтобы на суде все прошло гладко.

А дальше дело техники: судьи, включают ”нужные” показания свидетелей в приговор, не принимая никаких возражений от адвокатов».

Новая картина преступления

Адвокаты говорят, что свидетели-уголовники удобны следствию, которое придумывает свою картину преступления. А поскольку в России прокуратура и суд, как правило, работают в одной связке со следствием, то приговор заранее запрограммирован. С неприятными для себя сюрпризами следствие может столкнуться в редких случаях — если дело, например, будет слушаться судом присяжных. Присяжные недоверчиво относятся к показаниям свидетелей, которых доставляют на суд в наручниках.

Но закон запрещает участникам процесса сообщать присяжным информацию о судимости свидетелей, и адвокатам приходится идти на разные хитрости, чтобы поставить под сомнение достоверность их показаний.

Просить суд признать эти показания «недопустимыми доказательствами» адвокаты не вправе: ведь невозможно доказать, что они получены под давлением или в обмен на какие-либо преференции. «Приходится их разоблачать», — объясняет адвокат Виктор Паршуткин. Он рассказывает о деле мэра города Энгельса Михаила Лысенко, расследованием которого руководил следователь по особо важным делам СК РФ Юрий Буртовой. Тот самый, который довел до суда все дела по обвинению Алексея Пичугина и Леонида Невзлина, а сейчас расследует новое дело по обвинению Михаила Ходорковского в убийстве мэра Петухова и покушении на убийство Рыбина.

Мэра Энгельса Михаила Лысенко арестовали в 2010 году. Его обвинили в бандитизме, убийстве «вора в законе», в похищении местного местного предпринимателя, покушении на убийство адвоката и незаконном обороте оружия.

Лысенко был избран мэром Энгельса 7 августа 2001 года и руководил городом до дня своего ареста. Он объяснял свое уголовное преследование конфликтом с первым заместителем главы администрации президента Вячеславом Володиным.

В этом деле, как и в деле Пичугина-Невзлина, ключевыми свидетелями обвинения оказались рецидивисты. А конструкция обвинения против Лысенко очень напоминала конструкцию обвинения по делу Пичугина. Убийство «вора в законе», в организации которого обвиняли Лысенко, было раскрыто за несколько лет до его ареста. В нем обвинили некоего Ткаченко, который вскоре был застрелен неизвестными, после чего дело было отправлено в архив. Между тем, в 2008-м в причастности к преступлению признался житель Энгельса Павел Новокрещенов, отбывавший 17-летний срок за другое убийство.

А после ареста мэра Лысенко тот же Новокрещенов неожиданно вспомнил, что именно Лысенко приказал ему убить «вора в законе». 

Нечто подобное произошло и в деле об убийстве в 1998 году мэра Нефтеюганска Петухова. Тогда тоже по горячим следам следствие установило киллеров — членов так называемой камышинской ОПГ Приходько и Попова. И, опять же, до суда дело так и не дошло: вскоре труп подозреваемого Приходько с двумя огнестрельными ранениями был обнаружен невдалеке от трассы Нефтеюганск—Тюмень, а чуть позже неизвестные застрелили и Попова.

«Следователь Буртовой собирал свидетелей обвинения по всем российским зонам, но на суде перед присяжными они путались в показаниях и я ловил их на противоречиях», — вспоминает адвокат Паршуткин. — Например, уголовник, которого следователь Буртовой выбрал на роль киллера, расстрелявшего ”вора в законе” по заказу мэра Лысенко, ранее уже был осужден на 18 лет за изнасилование и убийство своей сестры.

Но на суде оказалось, что он не разбирается в оружии. Он не мог толком объяснить, с какой стороны он стрелял, его слова расходились с данными судебно-медицинской экспертизы.

Все дело было построено на косвенных доказательствах; показания давали сидельцы, которые готовы за определенные преференции сказать все что угодно. Очевидцев преступления не было, и следователю приходилось придумывать косвенные доказательства. Преступление было совершено давно, вещдоки утеряны, и можно было лепить все что угодно. Так изобретается новая картина убийства в надежде на то, что это ”проскочит” в суде».

Но в Саратовском областном суде «новая картина преступления», сконструированная следователем Буртовым, не произвела впечатление на присяжных. Они признали Лысенко невиновным по всем «убойным» обвинениям, решив, что он виноват лишь в вымогательстве и получении взятки, но просили о снисхождении и по этому пункту обвинения.

Судейский эксгибиционизм

Дело мэра Лысенко, которое закончилось для него оправданием в убийстве, — случай довольно редкий. Эксперты отмечают, что судьи и прокуроры научились работать с присяжными, и, несмотря на мастерство адвокатов, обвинению все чаще удается успешно манипулировать «судьями народа».

«Когда мы пытаемся в суде присяжных поставить под сомнение достоверность показаний вот таких свидетелей-уголовников, судья снимает наши вопросы. Когда доказательная база слабая, судьи делают все, чтобы помочь обвинению.

Я сталкивалась и с такими ситуациями, когда вердикты присяжных, которые были не в пользу обвинения, переписывались в суде», — говорит адвокат Светлана Давыдова.

Сравнивая ситуацию на следствии и в суде в советское время и сейчас, адвокат Юрий Костанов приходит к выводу, что сейчас ситуация даже хуже: «Обвинение, построенное на показаниях рецидивистов, в те времена было все-таки исключением; сегодня же это стало рутинной практикой. Почему? Разрушены система следствия и судебная система. Еще недавно мы, адвокаты, называли то, что происходит, правовым нигилизмом. Чуть позже я придумал термин ”правовой цинизм”. А одна из моих бывших стажерок недавно меня дополнила, обозвав то, с чем мы ежедневно сталкиваемся в судах, судейским эксгибиционизмом».

Автор: ЗОЯ СВЕТОВА, openrussia.org