Как я 4 месяца проработал охранником в частной тюрьме. Часть III. Предотвращение самоубийств
Исследования показывают, что уровень стресса и «выгорания» на работе у тюремных надзирателей выше среднего. Согласно проведенному исследованию «утомляемости в исправительных учреждениях», 34% охранников тюрем страдают от посттравматического стрессового расстройства. Третья часть сурового журналистского расследования, в которой мы знакомимся с заключенным по кличке Ларек и суицидальными зеками, а наш герой-рассказчик постепенно встраивается в систему тюремных взаимоотношений.
Читайте начало: Часть I. «Этой сучкой рулят заключенные» / Часть II. Тюремные эксперименты
Метод CCA
Большинство заключенных живет в общих блоках. В каждом общем блоке восемь уровней и двое надзирателей на этаж.
Уже конец декабря, и в 6 утра начинается мой первый из трех дней обучения на рабочем месте, последнего этапа перед тем, как я стану полноправным надзирателем. Капитан приказывает одному из сотрудников отвести меня в «Вяз». Мы медленно движемся по двору. «Дам тебе один совет: не давай этой работе достать тебя дома», — говорит тот, сплевывая жевательный табак сквозь решетку ограды. — «Оставляй ее у ворот. Если ты не пьешь, она доведет тебя до бутылки».
Исследования показывают, что уровень стресса и «выгорания» на работе у тюремных надзирателей выше среднего. Согласно проведенному некоммерческой организацией исследованию «утомляемости в исправительных учреждениях», 34% охранников тюрем страдают от посттравматического стрессового расстройства. Этот процент выше, чем среди солдат, вернувшихся из Ирака и Афганистана. Частота самоубийств среди надзирателей в два с половиной раза выше, чем в среднем по стране. Их продолжительность жизни короче. В недавнем исследовании, касающемсятюремных охранников и сотрудников правоохранительных органов во Флориде, было обнаружено, что они умирают на 12 лет раньше, чем среднестатистический представитель любой другой профессии; одной из возможных причин назвали стресс, связанный с работой.
Во дворе пугающе тихо. Слышно карканье ворон, над баскетбольными площадками низко навис туман. Тюрьма в режиме изоляции. Занятия отменили. Никому из заключенных, кроме работников кухни, нельзя выходить из камер. Обычно тюрьму изолируют в случае серьезных беспорядков, но сегодня часть охранников уехала на выходные, и надзиратели сказали, что для работы тюрьмы просто не хватает людей. (Как сообщили в CCA, Уинн никогда не изолировали из-за нехватки персонала). Начальник блока приставил меня к одному из двух этажных надзирателей, здоровенному белому ветерану морской пехоты. Его зовут Джефферсон, и, пока мы обходим этаж, заключенный спрашивает у него, почему тюрьма на изоляции. «Знаешь же, что половина сотрудников не хочет, блять, здесь работать», — отвечает Джефферсон. — «У нас так мало людей, что на половине гребаных ворот нет охранников». Он тяжело вздыхает. (В CCA заверяют, что у них «нет информации» об отсутствии охраны на воротах Уинна).
— Ненормально это, — замечает заключенный.
— Да это так хуево, что жалость берет, — отвечает ему Джефферсон. — Первым делом мой начальник поинтересовался, как можно укрепить моральный дух. Я сказал не задумываясь: повысьте зарплату. — Он делает глоток кофе из походной кружки.
— Они реально должны дать вам прибавку, — поддерживает заключенный.
— Блин, если бензин идет по доллару за литр, девять долларов в час — это хуйня, — возмущается Джефферсон. — Это ж ползарплаты на бензин!
Другой заключенный, которого Джефферсон называет «местным политиком», требует бланк заявления на административную помощь. Он хочет написать жалобу в связи с изоляцией — почему за ошибки руководства тюрьмы наказывают заключенных?
«Что происходит с этими заявлениями?», — интересуюсь я у Джефферсона.
«Если им кажется, что их права были так или иначе нарушены, они могут написать жалобу», — отвечает он. Если надзиратель ее отклоняет, они могут обратиться к начальнику тюрьмы. Если тот ее отклоняет, они могут обратиться в управление исправительных учреждений (DOC). «Это займет около года», — продолжает он. «Когда жалоба попадает в DOC в Батон-Руже, ее бросают в общую кучу и забывают о ней. Я был в штабе DOC. Я знаю, че эти говнюки там делают: ничего». (Мисс Лоусон, помощник начальника службы безопасности, позже рассказала мне, что за 15 лет ее работы в Уинне лишь одна жалоба привела к последствиям для сотрудников).
Я делаю пару кругов по этажу блока и замечаю, что Джефферсон, оперевшись на дверной косяк открытой камеры, болтает с одним из заключенных. Я подхожу к ним.
— Первый день здесь?, — спрашивает заключенный, прислонившись к решетке.
— Ага.
— Добро пожаловать в CCA, парень. Видал, че на ихнем знаке прям у ворот написано? Метод CCA. Знаешь, как это? — спрашивает он. Повисает пауза. — А как угодно.
Джефферсон прыскает со смеху. «Некоторые из них ниче такие», — делится он. — «Это я признаю. Некоторые из них — козлы. Некоторые из них и гроша ебаного не стоят».
«Короче, запомни, что, в конечном итоге, ваше поведение определяет наше поведение», — сообщает мне заключенный. — «Ведете себя как говнюки, мы тоже будем говнюками».
«У меня есть три правила, и они их знают», — заявляет Джефферсон, хватаясь одной рукой за решетку. — «Не драться. Не ебаться. Не дрочить. Но! Что они будут делать, когда выключат свет? Мне похуй, я уже дома».
На следующий день меня направляют в «Ясень», общий блок. Менеджер блока — афроамериканка настолько больших размеров, что ей сложно ходить. Каждое утро кто-нибудь из заключенных привозит ее на инвалидном кресле. Ее зовут Мисс Прайс, но заключенные называют ее Дракон. Неясно, из-за чего ей дали это прозвище — из-за ее брылей, рыка или сурового характера. Заключенные относятся к ней как к требовательной матери, боясь разозлить ее и желая завоевать ее благосклонность. Она работает здесь с самого открытия тюрьмы в 1991 году, и один из надзирателей уверяет, что, будучи помоложе, она могла в одиночку разнять драку. Другой надзиратель рассказывает, что на прошлой неделе заключенный «вытащил свое хозяйство и давай с ним развлекаться перед ней. Она встала из кресла, схватила его за шею и впечатала в стену. После чего сказала: „Чтоб больше, блять, не делал этого при мне!“»
Утром Мисс Прайс велит нам перетрясти общие помещения. Я иду следом за одним из пары надзирателей, и мы производим поверхностный обыск комнаты с телевизором и столов, ощупывая их нижнюю поверхность и пролистывая книги. Я наклоняюсь и обыскиваю питьевой фонтан. Нащупываю что-то. Я опускаюсь на колени, чтобы посмотреть. Это смартфон. Я не знаю, что мне с ним делать — забрать или оставить? Конечно, мне положено его забрать, но я уже знаю, что работа надзирателя только частично связана со слежением за соблюдением правил. Ее основная часть — это научиться здесь выживать, и поэтому подобные решения необходимо тщательно взвешивать.
За мной наблюдает один из заключенных. Если я оставлю телефон, об этом будет знать весь блок. Заключенные зауважают меня. Но взяв его, я покажу начальству, что выполняю свою работу. Так с меня спадет часть подозрений, которые здесь питают ко всем новым работникам. «За теми, кто с ними ладит — вот за ними мне действительно приходится следить», — сказал нам на занятиях Такер, командир SORT. — «Вас тут пятеро. Два с половиной окажутся продажными».
Я забираю смартфон.
Мисс Прайс в восторге. Капитан звонит в блок, чтобы поздравить меня. Остальным надзирателям наплевать. Когда позже я пересчитываю заключенных, каждый из этого блока встречает меня злобным взглядом. Некоторые угрожающе выступают вперед, когда я прохожу мимо.
Позже, в баре рядом с домом, я вижу человека в куртке с логотипом CCA и спрашиваю, не работает ли он в Уинне. «Уже нет», — отвечает он.
«А я туда только пришел», — сообщаю я.
Он улыбается. «Вот что я тебе скажу: тебе там не понравится. Увидишь, когда начнутся 12-часовые смены». Он затягивается сигаретой. «Эта долбаная работа слишком опасная». Я рассказываю ему про смартфон. «О, теперь они тебя в жизни не забудут», — замечает он. «Знай, ты нажил себе кучу врагов. Если работаешь в „Ясене“, у тебя будут нихеровые проблемы, потому что теперь они знают, этот парень всегда будет нас сдавать».
Он выставляет шары на бильярдный стол и рассказывает про медбрата, вколовшего пенициллин заключенному, у которого была на него аллергия. Он умер. Его друзья решили, что медбрат сделал это нарочно. «Они отдубасили его, когда он шел по двору. Его пришлось увозить оттуда по воздуху». (В CCA утверждают, что ничего не знают об этом происшествии). Он разбивает пирамиду, забив один из полосатых шаров.
Дэмьен Коэстли под надзором с целью предотвращения самоубийства.
Предотвращение самоубийств
В мой первый официальный рабочий день меня назначили на надзор с целью предотвращения самоубийства в «Кипарис». Во всей тюрьме с более чем 1 500 заключенными нет ни одного штатного психиатра, и только один штатный социальный работник: мисс Картер. Во время обучения она рассказала нам, что у трети заключенных проблемы с психическим здоровьем, у 10% серьезные проблемы с психическим здоровьем, и у примерно четверти заключенных IQ ниже 70. Она сказала, что в большинстве отделений психического здоровья тюрем в Луизиане работают как минимум 3 штатных социальных работника.
В Анголе — минимум 11. Здесь же у пациентов с потребностями в области психического здоровья не так уж много возможностей. Они могут поговорить с мисс Картер, но, с ее нагрузкой в 450 пациентов, вряд ли встречи будут чаще, чем раз в месяц. Они могут попробовать записаться на прием к приходящему психиатру или приходящему психологу, но они еще более загружены. Другой вариант — попроситься под надзор с целью предотвращения самоубийства.
Охранник сидит напротив двух камер, официально предназначенных для надзора за потенциальными самоубийцами. Они маленькие, тускло освещенные, и спереди покрыты плексигласом. Моя задача — сидеть напротив двух обычных камер, из-за перегруженности используемых для предотвращения самоубийств, наблюдать за двумя заключенными внутри них и каждые 15 минут документировать их поведение. «Мы никогда ничего не фиксируем абсолютно точно», — месяц назад обучала нас мисс Картер. — «Ничего не должно быть в 9:00, 9:15, 9:30, потому что проверяющие скажут, что вы это придумали. Нельзя прибавлять 15 минут, потому что это вас подставит. Прибавляйте 14. Это будет хорошо смотреться при проверке». Один охранник рассказал мне, что он заполнял журнал предотвращения суицидов раз в несколько часов и вообще не следил за заключенными. (Представитель ССА заявил, что компания «серьезно относится к точности своей документации».)
Для одного заключенного, Скина, я записал коды, обозначающие «сидит» и «тихо». Для другого, Дэмиена Коэстли (настоящее имя), числа, обозначающие «пользуется туалетом». Он сидит на унитазе, под покрывалом для самоубийц, вещью из износостойкой ткани, также играющей роль ночной рубашки. «Не, ты не можешь здесь сидеть, чувак!» — кричит он на меня. Он голый под одеялом, босые ноги стоят на бетонном полу. В камере запрещено хранить что-нибудь кроме туалетной бумаги. Никаких книг. Ему нечем себя занять.
Эти убогие условия должны служить «сдерживающим фактором и защитой», — рассказывала мисс Картер. Некоторые заключенные говорят, что суицидальны, потому что, по тем или иным причинам, не хотят оставаться в своих комнатах, но и не хотят, чтобы их брали под защиту, потому что тогда их будут считать доносчиками. Заключенные в камерах предотвращения суицидов не получают матрасов, они спят на стальных койках.
Их хуже кормят. Казенная норма на прием пищи: один сэндвич с «мясом неизвестного происхождения», один сэндвич с арахисовым маслом, шесть кусочков моркови, шесть кусочков сельдерея и шесть ломтиков яблока. Предположив, что в еде нет пищевых добавок, я высчитал, что такое трехразовое питание дает, по меньшей мере, на 250 калорий меньше, чем рекомендовано Министерством сельского хозяйства США для мужчин младше 41 года. (ССА говорят, что питание предупреждения суицидов «эквивалентно по пищевой ценности» питанию общей популяции. Они также заявляют, что надзор в целях предотвращения суицида «создан только для безопасности заключенного и больше ни для чего».)
Нигде больше один охранник не наблюдает за одним или двумя заключенными. По словам мисс Картер, если больше двух заключенных находятся под постоянным надзором дольше 48 часов, тюрьма должна получить разрешение продолжать у регионального головного офиса компании. (В ССА говорят, что это неверно.) Иногда региональный офис отказывает, говорит она, и заключенных возвращают обратно в залы или сегрегацию.
«Давай, мужик, съебывай», — кричит Коэстли. «Знаешь, я заберусь на эту кровать и прыгну на свою ебаную шею, если ты не съебешься от моей камеры».
Я перевожу взгляд на камеру справа и вижу, что Скин сидит на своей железной койке, смотрит на меня и мастурбирует под своим покрывалом для самоубийц.
Я говорю ему прекратить.
«Подвинь свой стул. Я просто занимаюсь своим делом». Он продолжает.
Я встаю и беру розовый бланк, чтобы записать его, мое первое донесение о нарушении дисциплины.
— Ты совершаешь большую ошибку, — говорит он. — Если ты так выебнешься, я всю ночь буду продолжать.
— Хорошо.
— Записывай эту херь. Мне похуй. Я на длительной изоляции, — он говорит, что находится в «Кипарисе» уже три года. Он начинает петь и танцевать в своей камере. «Всю ночь, всю нооооочь.» — Заключенные дальше по коридору смеются. — Я добавлю это в свою коллекцию. У меня почти сотня нарушений. Мне похуй!
Кто-то дальше по коридору зовет меня. Он не на предотвращении самоубийств, а в обычной камере. «У меня проблемы с психическим здоровьем, мужик», — говорит он. У него бешеный взгляд и он говорит напряженно, но тихо. «Я не то, чтобы думаю о самоубийстве или убийстве, но мне тяжело быть среди людей».
В его камере находится еще один мужчина, он сидит на верхней кровати и бреет лицо. «И, и, и голоса, демоны, называй их как угодно, хотят, чтобы я дождался, пока вы все придете сюда, и кинул испражнения или мочу или что-нибудь. Я не хочу этого делать, ясно?» Он говорит, что хочет пойти на предотвращение самоубийств в качестве превентивной меры. «Пока я не разберусь, что происходит здесь, — он постукивает указательными пальцами по вискам, — я должен быть там». Руководитель подразделения ему отказывает. С четырьмя заключенными под надзором наши возможности уже превышены.
«У нас будет мексиканская дуэль», — говорит Коэстли. — «Видел такое когда-нибудь? Я свалюсь с кровати, спрыгну с нее нахер головой вперед». Он говорит, что ему нужна неотложная психическая помощь, и я обязан об этом доложить. Когда я говорю об этом старшему надзирателю, она закатывает глаза. При обучении мисс Картер рассказывала нам, что «если он не психически больной и ему не нужен укол, чтобы остановиться, то надо просто позволить ему перебеситься». Психиатр появляется только через шесть часов.
Один из заключенных под надзором, который до этого молчал, начинает кричать через щель для еды. «Мировая война!» — кричит он. — «Я знаю некоторых ниггеров, которым надо рассказать кое-что ЦРУ, раз уж у них уже есть глаза на небе, спутник на орбите в космосе, обрабатывающий мировую информацию». В его голосе звучат демонические нотки, и он периодически бьет по плексигласу, акцентируя внимание. Надзиратель, сидящий прямо перед ним крутит большими пальцами и тупо смотрит вперед.
В соседней камере Скин пялится на меня, совершенно голый, энергично мастурбируя. Я говорю ему прекратить. Он встает, подходит к решетке и дрочит в полутора метрах от меня. Я ухожу и возвращаюсь с розовым бланком, и он кричит: «Прекрати смотреть на меня, у меня от этого встает!». Похожий на шизофреника мужчина рядом с ним бьет по плексигласу снова и снова. «Вот что с тобой делает дьявол в невидимом мире — засовывает свой невидимый член в твою белую или черную задницу и ебет тебя им». Мое сердце бешено стучит. В течение часа я смотрю на чашку на полу и изучаю неровности бетона.
Несколько часов спустя боец SORT вводит в коридор мужчину в наручниках. Глаза мужчины крепко сжаты, сопли капают с верхней губы. Его облили перцовым аэрозолем после того, как он ударил моего бывшего инструктора Кенни в лицо, когда тот заполнял бумаги у себя в офисе. Кенни сейчас в больнице — после того, как он забрал телефон у одного заключенного, тот заказал его.
Дейв Бакл, напарник Шейна Бауэра в блоке «Ясень» в исправительном центре Уинн
Строя взаимопонимание
Кенни нет несколько дней, он залечивает разбитый нос. Послание нападавшего очевидно: держитесь подальше от наших телефонов. Тем временем, то, что я забрал телефон в «Ясене», показало мисс Прайс, что я — строгий надзиратель, играющий по правилам, поэтому она попросила начальника тюрьмы назначить меня сюда на постоянную работу. Теперь я работаю здесь, на этаже, почти ежедневно и сразу же стараюсь загладить инцидент с телефоном перед заключенными. Я говорю нескольким, что забрал его, потому что у меня не было выбора, и предлагаю им получше прятать свою контрабанду. «Ты не коп?» — спросил один из них. «Не, я здесь не для того, чтобы быть копом, — отвечаю я. — Если люди не выебываются передо мной, у меня к ним нет вопросов».
Не будь как твой напарник Бакл, говорят они мне. В некоторых блоках и во время некоторых смен состав пары надзирателей на этаже меняется ежедневно, но по какой-то причине мы с Баклом становимся постоянными напарниками (он разрешил мне использовать его настоящее имя). Я обещаю заключенным, что никогда не буду таким как он, со всем этим криком и ором.
По правде говоря, вспышки гнева Бакла нас веселят. Один заключенный спрашивает его номер социального страхования каждый день, просто чтобы вывести его из себя. Если бы он не был скорчившимся, хромающим 63-летним стариком, его периодические мечты о шоковых ошейниках на заключенных или о том, чтобы запихать им ключи в горло, не казались бы столь безвредными. Но он ненавидит и корпорацию. «Ты просто блять тело для них. Вот что я чувствую», — говорит он. Он считает дни до пенсии, когда ему больше не придется работать здесь, чтобы дополнять пенсионные выплаты от береговой охраны.
День за днем я узнаю его все лучше и лучше. Он читает старые ковбойские романы и любит реконструкции Гражданской войны. Он использует такие слова, как «мать твою ети», и фразы вроде «пользы как от сисек на борове». Когда магазинчики при тюрьмах работали, он любил покупать жене подарки, сделанные заключенными. Однажды он купил ей седло ручной работы для ее игрушек-единорогов. «Когда она его увидела, то была довольна как слон. Мы все еще счастливы по уши!» Его дыхание постоянно пахнет ментоловым жевательным табаком, часть которого все время прилипает к уголку рта.
Бакл в какой-то мере становится моим учителем. «У тебя должно быть то, что я называю взаимопониманием с некоторыми заключенными», — говорит он. В основном он имеет в виду старшин — заключенных, выбранных за хорошее поведение для выполнения особых обязанностей внутри каждого блока. Когда дежурный раздает зубную пасту, Бакл говорит, чтобы я следовал примеру заключенного. «Я как бы немного адаптирую свою армейское поведение. Возможно я старше кого-то по званию, но я не хочу наступать им на хвост».
Без старшин тюрьма бы не работала. В каждом блоке есть старшина по ключу, чья задача — следить за чистотой в ключе и собирать вещи заключенных, которых отправляют в изолятор. Старшины по комнате расчетов приносят результаты подсчета из блоков в комнату, где их заносят в таблицу.
Старшины помещения, старшины этажа, старшины двора, старшины прохода и старшины физкультурного зала поддерживают чистоту в тюрьме. Они обычно поддерживают дружелюбные взаимоотношения с охранниками, но пользуются любой возможностью, чтобы дать понять, что не стукачи. И редко когда бывают ими. Намного более вероятно, что они толкают контрабанду. Они подлизываются к охранникам, которые ее проносят, а их свобода передвижения позволяет им распространять товар. Пока я там был, я видел, как ловили некоторых старшин, которые пользовались наибольшим доверием.
Бакл регулярно отдает свой обед накачанному старшине ключа. Нам запрещено так делать, поэтому он делает это незаметно. «Это привычка, которую я приобрел, когда только начал», — рассказывает он. Бакл не боится отойти от правил, чтобы держать происходящее под контролем. Когда один заключенный начинает грозно вышагивать, говоря «нахуй белых», и мы боимся попытаться заставить его вернуться в помещение, Бакл покупает сигареты у другого, дает их взволнованному заключенному и говорит «Давай ты пойдешь покуришь у себя на кровати, чтобы успокоиться?»
И это срабатывает. Когда мисс Прайс не видит, Бакл выпускает парня по кличке Ларек из помещения, чтобы тот мог разнести дезодорант, жевательный табак, сахар и кофе между заключенными в разных помещениях. Им запрещено торговать вещами из буфета, но они все равно это делают, поэтому когда мы позволяем Ларьку заниматься своим делом, они перестают приставать к нам с уловками, чтобы выбраться из помещения, например, притворяться, что сильно больны.
Ларек — это 37-летний афроамериканец, выглядящий на 55. Его волосы неопрятны, форма — драная, лицо — опухшее. Он ходит отрывистой походкой задеревенелого пожилого человека, опаздывающего на собрание, на которое ему не хочется идти. Он провел в тюрьме половину жизни, хотя я не знаю, за что. Я редко когда знаю, за что кто-то сидит. Я знаю, что он раньше продавал крэк, что видел, как застрелили его друга, когда ему было 8 лет, и что однажды он участвовал в перестрелке с каким-то белым мужчиной в Миссисипи, который назвал его «ниггером». По крайней мере, это он мне так рассказал. 14 из 18 лет за решеткой он провел в Уинне.
Ларек не внушает страха, но он уверен в себе. Он говорит надзирателям открыть дверь помещения для него, а не просит. В свои более смелые дни он демонстрирует свой статус, покуривая на стульях охранников. Он разговаривает с нами так, будто мы коллеги по офису из разных отделов. В отличии от старшины по этажу, который защищает свою репутацию, громко заявляя, что крыс надо резать, Ларьку не нужно демонстрировать свою верность заключенным, при этом она непоколебима. Когда я прошу его научить меня тюремному сленгу, он вежливо отказывается.
Когда я впервые увидел Ларька, он проходил через металлодетектор на входе в блок. Он пищит, но ни Бакл, ни я ничего не предпринимаем; его звук — один из многих, на которые мы не обращаем внимание. Устройство было установлено задолго до того, как я начал здесь работать, в качестве попытки снизить число заключенных, которые носят заточки, но по функционалу — это предмет мебели.
Мы никогда его не используем, потому что требуется как минимум два охранника, чтобы построить заключенных, провести через него и обыскать, каждый раз, когда они входят или выходят из блока. Но тогда не останется никого, кто мог бы впустить заключенных в их помещения. Когда металлодетектор пищит, Ларек зовет меня: «Эй, смотри сюда! Я сейчас снова пройду через него и он не сработает». Он прыгает через него боком, и металлодетектор не издает ни звука. Я смеюсь. «Меня этому дедушка научил много лет назад», — говорит он. — Все, что создал человек, можно обмануть. Всегда».
Ему пришлось научиться крутиться, потому что у него нет денег, и семья его не поддерживает. За его услуги курьера заключенные платят сигаретами, кофе и супом. Он не принимает благотворительность; он быстро понял, что в тюрьме мало что достается даром. Сексуальные преступники охотятся на заключенных в нужде. Они дают им вещи из буфета или наркотики, кажется, как подарки, но, в конце концов, просят вернуть долг.
Если у тебя нет денег, единственный способ заплатить — своим телом. «Когда я впервые попал в тюрьму, мне пришлось пять раз драться за свою задницу, — рассказывает Ларек. — Вот как это начинается: тебе страшно находиться в тюрьме из-за насилия или чего-то еще. Ты идешь к кому-то за защитой. Но это главное, чего делать нельзя. Ты должен быть сам по себе». Он старается отговаривать уязвимых заключенных от обращений за помощью и говорит, что ввязывался в драки, чтобы не допустить сексуальное насилие над новыми заключенными. «Мне очень больно это видеть. Парень, который еще жизнь-то не понимает, а ты поворачиваешь и разъебываешь ее еще больше?»
Он говорит, что были времена, когда ему приходилось носить с собой заточку. «Иногда это лучший вариант, потому что в тюрьме есть некоторые упертые люди, которые не понимают ничего кроме насилия. Когда ты показываешь им, что можешь перейти на их уровень, они тебя нахер оставляют в покое».
«Они всегда говорят о том, как тюрьма перевоспитывает тебя, — говорит он. — Тюрьма не перевоспитывает. Самому надо себя перевоспитать». Когда мисс Прайс рядом, мы с Баклом осторожны, чтобы не было очевидно, что мы выпускаем Ларька из помещения, а он старается не попадаться ей на глаза.
Фреска с орлом в Уинн.
Инструкторы вроде Кенни наставляли нас не делать заключенным поблажек, но на самом деле большинство охранников считает, что с ними надо сотрудничать. Откровенно говоря, персонала слишком мало для того, чтобы поступать иначе. К примеру, у меня и Бакла нет времени охранять советницу по вопросам исполнения наказаний, когда она находится в офисе без камер, так что она использует двух заключенных как телохранителей. (В CCA утверждают, что это против их правил) Надзирателям постоянно необходимо убеждать руководство в том, что у них под все контролем. В этом мы тоже полагаемся на заключенных, позволяя некоторым стоять напротив блока, чтобы предупреждать нас о подходе старших по званию; так мы можем заранее убедиться, что все в порядке.
Это может быть довольно опасно. В 2007 заключенный из Теннесси подал в суд на CCA, заявляя, что охранники во главе с капитаном иногда приказывали ему избивать других заключенных в качестве наказания, давая ему в награду лучшие работы и привилегии. Он также утверждал, что однажды охрана обозвала его «самым большим ниггером», отвела в камеру с душевно больным заключенным, который вырезал себе свастику на руке, и приказала Томпсону «разукрасить его». Когда Томпсон подал жалобу, его бросили в карцер. CCA отрицала его обвинения как беспочвенные, но закончила дело мировым соглашением.
В Айдахо CCA обвинили в передаче контроля тюремным бандам ради экономии на зарплатах. Иск, оформленный восемью заключенными из Исправительного центра Айдахо, утверждал, что существовало «соглашение между CCA и определенными бандами», члены которых занимались воспитанием заключенных. Как выяснило последовавшее за этим расследование ФБР, сотрудники тюрьмы подделали документацию, чтобы прикрыть недостаток персонала на обязательных должностях. Секретный циркуляр CCA, раскрытый в ходе дела, показал, что уровень насилия между заключенными в тюрьме CCA был в четыре раза выше, чем во всех остальных тюрьмах Айдахо, вместе взятых. Против CCA не выдвинули обвинений, но штат расторгнул контракт. «И там все было гораздо лучше, чем здесь» — высказался однажды охранник, приехавший из-за пределов штата и заставший те времена в Айдахо.
В Уинн нет банд, но это скорее связано с тюремной культурой в Луизиане, чем с политикой тюрьмы. В большинстве тюрем в стране расовый барьер существует давно, и внутренняя политика определяется бандами, принадлежащими к расовым бандам, таким как Арийское братство и мексиканская мафия. Но Луизиана — исключение. Здесь нет тюремных банд. В тюрьмах, где 75% — черные, и 25 % — белые, люди различных рас вместе сидят в столовой, вместе проводят время во дворе и спят в одних комнатах.
На протяжении всего моего пребывания в Уинн я встречал охранников из тюрем CCA по всей стране, которые расхваливали преимущества банд. Два бойца SORT, рассказывая о делах в Оклахоме, говорили друг с другом на языке жестов банды Sureño, которому они научились у заключенных, переводимых из Калифорнии. Увеличение количества членов банд — «хорошая вещь», сказал мне один из бойцов SORT, потому что в бандах поддерживается строгая дисциплина.
«У них политика такова, что они должны чистить свои камеры. Они должныподдерживать чистоту. Если они не будут подчиняться, их пырнут ножом. Если бы они вели себя, как эти ребята, их бы закололи»
Я быстро понял, что больше невозможно оставаться тихим наблюдателем, коим я старался быть, так что я попытался найти золотую середину между попустительством и безжалостностью. Дописав жалобу на заключенного, который сбежал со своего уровня вопреки моей команде, я все выходные провожу, размышляя о том, сошлют ли его за это в «Кипарис». Я почувствовал себя виноватым и решил, что буду писать жалобы на заключенных только в двух случаях: если они мне угрожают или отказываются подняться на свой уровень после возвращения в блок.
Большинство изнасилований происходят на самом нижнем уровне, так что когда там собирается много заключенных, ситуация может выйти из под контроля. Тем не менее, я решил писать жалобы на таких не из-за этого. Я жалуюсь на них, потому что моя основная работа — убирать заключенных с нижнего этажа, и если я не заработаю авторитет, мне придется договаривать о времени нахождения в блоке с каждым из них, что утомительно.
Я провожу свободные минуты оперевшись на прутья, болтая с заключенными об их жизнях. Одному из них, Кирпичу, я сказал что приехал из Миннесоты. Выяснилось, что у него там есть друзья. «Мы обязаны затусить вместе!» — воскликнул он. Я старательно поддерживаю такие отношения; благосклонность седовласых и харизматичных заключенных вроде него очень выгодна, потому что те, кто помладше и пожестче, прислушиваются к своему лидеру. Я делаю одолжения другим — выпускаю убийцу полицейских не во время для прогулок, потому что он, судя по всему, может повлиять на некоторых других. Парни вроде него и Ларька учат меня, как заслужить уважение других заключенных. Они учат меня, как тут делаются дела.
Я отслеживаю все запросы и откликаюсь на каждый выкрик «Миннесота!» — так меня теперь тут зовут. На некоторых уровнях сломаны микроволновки, так что я ношу кружки с водой для супа или кофе на уровень Кирпича, где он ее подогревает. Когда Ларек не работает, а кто-нибудь просит выпустить его с уровня на минутку, чтобы он мог обменять пончик на пару сигарет, я открываю дверь. «А ты ниче так. — оценивает меня один из заключенных. — Ненапряжный». Я отпускаю заключенных увидеться с советником по дисциплинарной работе, когда они хотят позвонить своему юристу или попросить новый матрас, даже если она отказывается выполнять эти просьбы — что случается почти всегда.
Кирпич видит, что я устаю мотаться туда-сюда по уровню 12 часов в день. Он видит, что к концу дня у меня болят ноги и спина и я начинаю игнорировать заключенных. Он знает, что нас двоих маловато для целого этажа. «Это все херово работает», — говорит он мне. Мы ударяемся кулаками.
Автор: Шейн Бауэр, Mother Jones. Перевели: Георгий Лешкашели, Кирилл Козловский, Екатерина Евдокимова,Влада Ольшанская и Артём Слободчиков. Редактировали: Артём Слободчиков, Анна Небольсина, Поликарп Никифоров и Егор Подольский. NEWОЧЁМ
Шейн Бауэр — автор статей об одиночном заключении, милитаризации полиции и Ближнем Востоке. Вместе с Сарай Шоурд и Джошуа Фатталом он написал книгу «Луч света в темном царстве» («Sliver of Light»), в которой рассказывается о том, как он провел два года в иранской тюрьме.
Tweet
