Невольные записки. Часть 9

…Мы как-то подсчитали с ним: с 15 лет (он впервые сел за кражу) до этого, последнего, “залета” (сейчас ему 45), то есть за 30 лет, он пробыл на свободе чуть больше 5 лет. Все остальное время – тюрьмы и зоны. Эта ходка за убийство с особой жестокостью. Я читал его дело. Волосы дыбом! Ему дали 18 лет особого, но потом Верховный Суд 3 года скинул. Остается 15 лет. Уверен, что выживет, и доживет, и выйдет, и через несколько месяцев опять сядет. Среди людей жить не может. Да ему и нельзя…Портреты (продолжение)

Серега – “дурак”

“Дурак” (можно и без кавычек) – его погоняло. Вернее погоняла я еще не встречал. Я сидел вместе с ним на Пресне. Ему около 45 лет. Режим – “полосатый” (особый). Черт-те какая ходка: может, 8-я, может, 88-я

По тюрьмам и зонам с малолетства. Ламброзо завертелся бы от восторга в своем гробу, узнав о столь ярком и наглядном подтверждении своей теории. Жизненное (естественное) выражение лица – питекантроп, смотрящий по телевизору фильм Феллини. Интеллект на уровне полученного образования – 4 класса школы в одной из деревень Хабаровского края. Но вместе с тем – звериная хитрость, невероятная практичность, фантастическая живучесть, уникальная приспособляемость.

Мы как-то подсчитали с ним: с 15 лет (он впервые сел за кражу) до этого, последнего, “залета” (сейчас ему 45), то есть за 30 лет, он пробыл на свободе чуть больше 5 лет. Все остальное время – тюрьмы и зоны. Эта ходка за убийство с особой жестокостью. Я читал его дело. Волосы дыбом! Ему дали 18 лет особого, но потом Верховный Суд 3 года скинул. Остается 15 лет. Уверен, что выживет, и доживет, и выйдет, и через несколько месяцев опять сядет. Среди людей жить не может. Да ему и нельзя…

Знание тюремного мира и быта – абсолютное. Убежден, что все (включая нескольких жен и троих детей, которыми успел обзавестись в паузах между зонами) обязаны его кормить, поить, холить и т.п.

Жаден до патологии. Вымогает (у тех, кто послабее), клянчит (у тех, кто “откусывается”) все – от зубной щетки, которой никогда не пользуется (пригодится) до старых газет, которые никогда не читает (он вообще ничего не читает), и которые можно использовать на “тарочки” (бумага для самокруток). У него три неподъемных баула. Килограмм по 25-30 каждый. Насобирал за 3-4 месяца, находясь на Пресне в ожидании решения Верховного Суда на свою “касатку”.

Он и затеял свою жалобы (“подумаешь, трешку сбросили”), в основном, чтобы было время “затариться” (прибарахлиться). Как он дотянет эти баулы по всем этапам и пересылкам – не представляю. Но он утверждает (и я ему верю!), что “в зубах доволочет”. Он теперь у себя на “особняке” – крутой. Все есть: 10-15 кг чая, 2-2,5 сотни пачек “Примы”, мыло, щетки, пасты и т.д. и т.п. Не для себя. Ему это “на фуй не нужно!”. “Для игры, для конвоя и вертухаев, для крутизны!”

Отношение к нему в хате, как к неизбежному злу – как к клопам, вшам, грязи. Неизбежно, а потому стараешься не замечать, не реагировать. Ни в коем случае нельзя таких бояться. Мгновенно почувствуют и сядут на шею. Только наоборот. Чем с ним резче и презрительней (нет, не то слово даже не знаю, как выразиться наглее!), так вот, чем с ним резче и наглее, тем он смирнее и услужливей.

Читаю книгу. Его это безумно раздражает.

Чего ты там нашел? Это все – шняга! Я всех этих писак маму

Не реагирую.

Я тебе!.. Что молчишь?! Зажрался?! Да я…

Начинает сам себя заводить до привычной ему истерики. Очень действует на новичков. Особенно когда рвет на себе майку. Надо признать, умело: по боковому шву. Потом сметывает ее на “живую нитку” и при очередном “заводе” рвет ее по привычной схеме. Только при мне такое повторялось раз пять.

Поднимаю голову от книги, смотрю ему прямо в глаза. Не отрываясь.

– Заткнись, мешаешь

Сразу идет апелляция к хате:

– Рот затыкает. Да я у себя дома! Я в тюрьме вырос! Это ты у меня в гостях (мать, блядь, фуй во всех падежах, склонениях и спряжениях – по сотне на каждое нормальное слово).

Хата заинтересованно прислушивается.

Он – бродяга. Я для некоторых, особенно молодых “растопырок” (это когда пальцы “веером”) – непонятно кто. Но не “коммерс” и не блатной – в общем, что-то непонятное.

– Значит, ты дома, а я гость?

– Да! В тюрьме я – хозяин!

(Вот я его и зацепил! Подвел к слову “хозяин”. “Хозяин” в жаргоне – начальник тюрьмы, зоны).

– Значит, хозяин?! Может, еще и кум?! Что-то ты шибко спелый и здоровый для “полосатика”. Тебя кто в хату кинул? Опер?! За мной присматривать?! Меня до “кичи” довести?! На кого пашешь, мразь полосатая?!

И попер, попер. На фоне нормальной, обычной речи, без мата, с “пожалуйста” и “спасибо”, мой “взрыв” выглядит достаточно эффектно.

Серега к отпору не привык, теряется на время. Самый момент его добить. Но зачем? Кому и что я этим докажу? А потому, “убивая рамс”, резко меняю тон, обращаясь к кому-нибудь из хаты с абсолютно нейтральным, не имеющим отношения к предыдущему, вопросом. Любым. Показав тем самым, что Серега меня не интересует, и терять время на разговоры с ним не собираюсь.

Все. Больше он ко мне не “прикалывался”. Несмотря на весь свой примитивизм на уровне дебилизма, он понял, что я его не боюсь, и он мне попросту не интересен. Через несколько дней его увезли на больничку. Желая зацепиться еще на какое-то время в Москве, он организовал себе кровотечение, связанное с язвой желудка (это несложно). Больше я его не видел.

Чудеса!

Мне еще в Матроске, не Пресне – везде, где заходил разговор о зоне, говорили именно об этой. О той, на которую волею судьбы (и стараниями друзей) я попал. Что она какая-то то ли экспериментальная, то ли показательная, но во всех случаях, не похоже, чтобы “красная”. Первые впечатления превзошли все ожидания.

Автозак с нами загнали в какой-то внутренний двор-отстойник. Вылезаем. Все как ожидалось – высокие стены, колючка, но чистота! Впечатление такое, что асфальт во дворике не подметен, а вымыт. У забора – по периметру – цветы. И не какие-то там чахлые пыльные кустики, а роскошно цветущие мальвы. После клоаки рязанской пересылки, заплеванных засопливенных прогулочных двориков – контраст непередаваемый!

Принимал нас какой-то майор. Видимо, ДПНК. Рядом с ним всего один (!) вертухай. Да и принимал как-то непривычно. Не спеша, не матерясь (!), почти по-человечески.

Проверили по фамилиям, статьям, срокам.

Теперь, через дворик, во-о-он к тому крылечку.

Увидев, что я пытаюсь подцепить сразу все свои баулы, замечает:

– Да носите их по одному. Спешить некуда.

Если все комиссии по правам человека, всех контролеров и наблюдателей ОБСЕ возят именно сюда, на эту зону, то понятно, почему Россию еще не поперли из Совета Европы. Этакий агитпункт в аду. Как в старом анекдоте:

“У одного на Страшном Суде возникла необычная коллизия. Грехов и праведных дел – ровно пополам. Непонятно, куда его – в рай или в ад. Решили предоставить право выбора. Показывают рай: чисто, спокойно, скучно. Под деревьями сидят братаны с блаженными, как после “прихода”, лицами, перед ними дубок с фруктовыми муссами – амброзией называется. Вместо халдеев – какие-то фраера в балахонах с крылышками. Вместо нормального рэпа – какая-то бодяга на деревянных дудочках. Тоска. Беспонтово.

Показывают ад. Полный улет!

Телки – высший класс! Братва зажигает по-полной, везде баяны разовые, дурь, шмаль, кир, жрачки – хоть лопни! Стосы для понимающих, железки для качков. Музыка – почище, чем по “Муз-TV”. Короче – житуха по кайфу.

Выбирает, понятно, ад.

Только выбрал, к нему сразу двое амбалов. Принимают и ведут к ма-а-а-ленькой, незаметной дверце. Открывают, заталкивают, а там… Вонь, жар, черти шуруют, под котлами со смолой костры жгут – полный беспредел, в натуре.

Вы куда это меня? Я же не это выбирал! Я – туда, где телки, где кайф!

Дурак ты. Это наш агитпункт был. Мы там лохов разводим ”

Не знаю еще, как в самой зоне, но агитпункт у них – что надо!

Шмон – почти поверхностный. Отметают только сахар (жаль, я заготовил более 2 кг), зажигалки (хотя в зоне они почти у каждого) и лекарства. Обещали, что после проверки в санчасти вернут. (Действительно вернули.) С уважительным (!) недоумением просмотрели баул с книгами. И все…

Чудеса продолжаются

Никогда не предполагал, что стрижка наголо, “под нуль”, может доставить такое острое наслаждение. Всего за 1,5 недели в рязанской пересылке волосы превратились в свалявшуюся, грязную, зудящую паклю. Вздохнул полной головой! В полном смысле этого слова. Вздохнуть полной грудью может каждый, а вот полной головой

Все. Все формальности окончены. Нас везут в карантин. Карантин – громкое слово. Это просто отдельное помещение в бараке 4-го отряда. Обычные двухъярусные шконки. Но с сеткой, без струн! Впервые за почти 2 года сижу на чем-то, что пружинит, а не режет, не впивается в задницу. Наслаждаюсь.

И – воздух! И – чистота! Стерильная чистота. Знаете, к чему труднее всего привыкнуть на зоне после более чем 1,5 лет камеры в СИЗО? К чистому воздуху, к чистоте, к возможности ходить. Первые несколько дней даже голова кружится от воздуха. Простыня не липнет к телу и ходи (в камере более 3-х-4-х шагов не сделаешь). У меня в первые 10 дней безумно болели ноги: отвык.

Распределяем шконки. Мне (уважают!) – нижняя. На одной из тумбочек (Бог мой! Здесь даже тумбочки есть!) щедро, горкой, лежит чай и несколько пачек “Примы”. С общака – карантину. Спасибо, братва!

В карантин мы пришли уже после 4.30. Проверка уже прошла. Отдыхать хоть до утра. Но ведут на ужин. Общий ужин уже прошел. Для нас накрыли отдельно. На столе – бачок с чем-то горячим. Хлеб – по пайке. Хлеб – очень плохой. Такой же, как и в рязанской пересылке (рязанская пересылка, сейчас для меня эквивалент всего самого худшего из того, что я видел). Баланда – на том же уровне. Хуже, чем на Пресне, но лучше, чем на пересылке.

Вообще-то, если хотя бы чуть-чуть поддерживают с воли (бульонные кубики, перец, масло, лук, карамель, чай), то прожить на баланде можно. Хотя желудок загонишь полностью. Но все как-то крутятся Голодных в полном смысле этого слова, как в Матроске – нет.

После ужина – баня. В предбаннике чисто и сухо. В самой бане – светло и просторно. Мылись целый час. Никто не подгоняет. Что творится? Может, это не Россия? Или – все-таки агитпункт?..

Леонид Амстиславский