Белорусский ГУЛАГ: «Политзаключенных пытались посадить в камеры к «опущенным»

Бывший политзаключенный Андрей Бондаренко, отсидевший два года вот уж действительно «ни за что», рассказал журналистам, какие новые методы давления белорусские власти применяют к его товарищам по несчастью.

С бывшим политзаключенным побеседовал корреспондент интернет-газеты » Салідарнасць».

– Андрей, вы только в марте этого года освободились. Здесь, на свободе, мы все что-то знаем о жизни в тюрьме по фильмам и книгам. Но, попав за решетку, вы наверняка сделали для себя какие-то открытия.

– Безусловно. Когда ты попадаешь в белорусскую тюрьму, то сразу понимаешь, какая это жуть. Тебя перевозят в автозаке, наполненном до отказа грязными, избитыми людьми, и ты не можешь даже пошевелиться. А когда попадаешь в камеру, то испытываешь стресс, шок, страх.

Я сидел в СИЗО на Володарского, в Жодинском СИЗО и в уже несуществующей ИК-1 на Кальварийской. Условия содержания везде шокирующие. Когда я попал в изолятор на Володарского, то вспомнил бабушкин хлев: коровы и свиньи содержались там в лучших условиях. Представьте: помещение в 15 квадратных метров. Дощатый пол, советский вокзальный туалет и умывальник. Света практически нет, все черное, прокуреное и плывет от жары – в камере находится человек 40! Крысы настолько обнаглели, что, не стесняясь зеков, прогрызали сумки и вытаскивали все, что им нужно. Рассказывали, что за год до этого под полом жил кот, который гонял крыс, но для соблюдения санитарных норм его убрали. Как только было произнесено словосочетание «санитарные нормы», вся камера взорвалась хохотом.

Спать приходилось стоя, сидя, как угодно. Такая ситуация продолжается дня три, пока тебе подбирют камеру. В новой камере немного лучше – там ходя бы есть нары, есть возможность прилечь на пару часов. Спали по очереди, в три смены по восемь часов.

Как-то к нам приводили экскурсии из будущих чиновников, так одна женщина, увидя условия, в которых мы живем, потеряла сознание.

И ничего не меняется. Сколько ни пишешь, сколько ни говоришь, прокурор по надзору отвечает: ты должен понять – денег нет.

Но по сравнению с Жодинским СИЗО, Володарка еще хороша. Поскольку там не соблюдались наши права, то мы плевали на требования сотрудников администрации. У нас свет горел без ограничений, телевизор могли и ночью смотреть. Ходили гулять, когда хотели. Если администрация пыталась как-то нас наказать, мы выходили на прогулку и после нее отказывались возвращаться обратно в камеру, говоря, что там нет мест. Прибегал замначалика СИЗО, и мы договаривались об уступках с их стороны.

В Жодино по-другому. Санитарные нормы содержания соблюдаются, но отношение к заключенным очень жестокое. Как только туда привозят людей, проходит обыск, людей раздевают догола. Если человек беззащитен и никто не будет за него ходотайствовать, то для удовлетворения своих мазохистских желаний над ним начинают издеваться – заставляют ползать, становиться на колени.

– В США 40 лет назад студентов-добровольцев, шутя, разделили на «заключенных» и «надзирателей». Эксперимент доказал, что любой нормальный человек, оказавшись в шкуре «надзирателя», может стать садистом.

– Да, я знаю. Начальнику СИЗО на Володарского я сказал, что такое поведение – зарождение фашизма. Люди, которые получили безграничную власть, которые знают, что им практически все сойдет с рук, ведут себя абсолютно нагло и дерзко.

В Жодино они изобрели новый вид наказания. У сотрудников СИЗО есть специальные деревянные молотки для простукивания нар. Теперь их используют по-другому. Из камеры выводят человека, ставят лицом к стене и начинают избивать – бьют ниже пояса. Логически объяснить причину такого поведения невозможно.

В Жодинском СИЗО был контролер по кличке Тельняшка – один из самых жестких контролеров. Он не раз в открытую говорил: мне проще списать тебя, чем сдохшую собаку.

В Жодино также широко распространена так называемая система пресс-хат. Ты попадаешь в камеру, где уже находятся двое заключенных с заданием раскрутить тебя на признательные показания. Перед тобою кладут ручку, бумагу и говорят: пиши, что ты совершил то-то и то-то.

– Это уголовники?

– Да, уголовники. Если ты не согласен с их предложением, тебя начинают избивать. Если ты сильно упертый, то начинаются угрозы сексуального характера – тебе могут связать руки, снять штаны.

– Вы также попадали в пресс-хату. Побывал там и Андрей Санников.

– К счатью, я был там всего один раз. Мы быстро решили этот вопрос. Своим поведением я показал, что на уступки идти не намерен. У меня с собой было лезвие. Я сказал, что давление на меня может закончиться плачевно для обеих сторон.

В этой и других ситуациях мне оказывали помощь ОГП и Анатолий Лебедько. К тому же на то время политзаключенными были всего двое – я и Николай Автухович.

Потом я встречался со многими ребятами, и они рассказывали, что в пресс-хатах вынуждены были подписывать показания против себя.

– Продолжим тему политзаключенных. Исходя из своего двухлетнего печального опыта, можете сказать, чье поведение за решеткой у вас вызвало наибольшее уважение?

– Никита Лиховид очень достойно прошел все испытания, не сломался, хотя не знал, что с ним произойдет в будущем. С уважением отношусь к Диме Дашкевичу. «Платформа» отслеживает его ситуацию, мы знаем обо всех проблемах Димы. Ему угрожают физической расправой, угрожают, что он не выйдет на свободу живым, что с ним разберутся руками зеков.

Тяжело сейчас Андрею Санникову. Это очень сильный человек, в Новополоцкой колонии он смог стать своеобразным лидером, его называли «президентом» и относились с огромным уважением. В отношении Санникова и Дашкевича спецслужбы пытались спровоцировать ситуацию, которая могла бы отразиться на их жизни и здоровье.

Нелегко приходится Николаю Статкевичу. Наверху есть желание сделать условия для него невыносимыми. Логика, похоже, проста: пусть будет плохо хотя бы на этой лесопилке, на самой тяжелой работе, куда тебя можно отправить. И если нет никакого повода посадить в ШИЗО, то давайте испортим ему жизнь через жену Марину Адамович. Ей поступают какие-то непонятные телефонные звонки, видимо, с целью запугать. Хотят, чтобы Статкевич знал, что на воле у его близких возникают странные ситуации, и чтобы он волновался.

Не могу обойти стороной мужество Дмитрия Бондаренко, который ценой собственного здоровья доказывает свою невиновность. Это сильные и гордые люди и мне, честно говоря, стыдно за государство и подобное поведение властей.

– Как другие заключенные относятся к политическим?

– Все зависит от самого человека. Если ты будешь вести себя вызывающе, не по-человечески, то и к тебе будут относиться соответственно. Но нам передавали, что к Санникову подходили люди и говорили: Андрей Олегович, мы за вас голосовали. Был даже анекдотичный случай: в том, что за него голосовали, признались сотрудники администрации.

Кстати, во время президентских выборов, когда я еще отбывал «наказание», мы в Бобруйской колонии провели мини-голосование. У нас победил Некляев.

– В сталинские годы в ГУЛАге для администрации уголовники (профессиональные преступники) были социально близкими, а полититические – социально чуждыми. Отношение к первым было намного лучше, чем ко вторым. А как сегодня, когда в Беларуси вновь появилась категория политзаключенных?

– Естественно, отношение к политическим гораздо более предвзятое, чем к уголовникам. Из-за торга с Западом власти вынуждены давить на политзаключенных с требованием написать помилование. Ребят из-за этого помилования начинают закрывать в ШИЗО, избивать, запугивать, ломать психологически. Обычный заключенный – недочеловек, а если ты политический, то недочеловек в квадрате.

Общественности уже неоднократно рассказывали о пытках в заключении. Но, кроме этого, политзаключенных стали пытаться дискредитировать любыми способами. Администрации колоний опустились до того, что стали использовать законы блатного, воровского мира. То есть милиция, не имея иных способов воздействия, стала прибегать к «понятиям», пытаясь достигнуть желаемого.

– Каким образом администрация может использовать некие «понятия»?

– Вариантов здесь очень много. Могут по чистой «случайности» посадить в камеру к так называемым «опущенным». Если ты из этой камеры быстро не выйдешь, тебе присваивают статус «отсаженного». С людьми из этой категории в колонии нельзя вести общее хозяйство, есть за одним столом, брать у них что-то, хотя другие заключенные разговаривать с ними могут. «Отсаженных» подозревают в том, что они, возможно, «опущенные» или «петухи». Поэтому многие, чтобы выйти из камеры с людьми с низким статусом, иногда даже вскрывают себе вены.

– И политзаключенные попадали в такие камеры?

– К счастью, обошлось, хотя такие попытки со стороны администраций некоторых колоний были. Используя своих «доверенных лиц» среди заключенных, администрация пыталась дискредитировать ребят. Но – безуспешно. На сегодня можно утверждать, что все вопросы разрешены. Нам пришлось доказать, что все было спровоцировано непосредственно сотрудниками администрации. Возможно, в будущем, если мы получим «добро», мы озвучим эти факты – каким образом это происходило, и кто был причастен к попыткам дискредитировать политзаключенных.

Для этого мы вынуждены были использовать мнение, скажем так, авторитетных людей в альтернативном государству мире. К сожалению, «Платформа» на сегодня – единственная структура, которая может оперативно получать информацию из любой колонии.

– Будем надеяться, что страшный этап в жизни осужденных по политическим мотивам закончится в самом скором будущем, и все они выйдут на свободу.

– Я обращаюсь к заключенным, интересы которых отстаивает «Платформа». Мы призываем оказывать политзаключенным всяческую поддержку. Это национальные герои, которым нужна наша помощь, и мы сообща должны бороться за их освобождение.

Справка

Андрей Бондаренко, член ОГП, в 2008 году баллотировался в депутаты Палаты представителей, пытался оспорить официальные результаты голосования. После этого был обвинен в совершении экономического преступления и в 2009 году приговорен к 6 годам лишения свободы. 22 марта 2011 года суд признал его невиновным, и Андрей Бондаренко был освобожден из-под стражи. Ныне возглавляет информационно-просветительское учреждение «Платформа».

Источник: Белорусский партизан