Балканы: полураспад ненависти
С 1990 года Балканы жили в мире лишь семь последних лет. До того были войны сербов с хорватами, боснийскими мусульманами, косовскими албанцами, НАТО. Все проиграны — Югославия исчезла с карты мира. Сегодня Балканы готовятся к новой войне. По крайней мере, о ее неизбежности предупреждают некоторые сербские политики, в случае если после 10 декабря Косово объявит независимость. Переговоры по статусу края сорваны, к границам автономии стягиваются войска… Проехав по Сербии и Боснии, корреспонденты попытались разобраться, привыкли ли люди жить без войны, или милитаризм на Балканах снова в моде.
Этот портрет Иосипа Броз Тито когда-то наверняка висел в большом начальственном кабинете. Теперь «исполин революционного движения», побитый временем, выгоревший на солнце, с разводами от пролитой на него то ли воды, то ли ракии, лежит на прилавке торговки с блошиного рынка. Пиетета к портрету она явно не испытывает: лик легендарного правителя послевоенной Югославии окружен порножурналами, флакончиками с Ferry и безделушками для туристов. Любители символизма в этой картине могут найти его даже с избытком — человек, почти полвека державший в своих железных руках многонациональную федерацию, ушел в историю, как и страна, которой он руководил. Спроса на интернационализм на Балканах больше нет, так же как и спроса на портреты Тито.
Почему Югославия разваливалась так долго и кроваво? Осталось ли у людей сожаление и ощущение утраты? Мы пытались ответить на эти вопросы, общаясь с людьми, прошедшими через все недавние балканские войны. Первым, с кем мы встретились, оказался наш соотечественник.
Доброволец
Я после войны Коран прочитал. И ты знаешь, после этого по-другому на мусульман смотреть стал. Я признал пророка Мухаммеда. А что? Они в Коране, оказывается, признают Иисуса, так почему мне Мухаммеда не признать? Он хороший мужик был, — говорит нам человек в краповом берете.
У Сергея Сухарева контузия, нет четырех пальцев на руке. Он приехал в Сербию добровольцем в 1992 году. «Стопроцентно русским добровольцем», — подчеркивает он, хотя сам не из России, а из Греции. Внук репрессированных кулаков, он детство и юность провел в Казахстане — месте ссылки деда, — а в 23 года эмигрировал в Грецию.
— Когда началась война в Боснии, по телевидению много всего показывали. Церкви разрушенные, а потом в Сараево была сербская свадьба, и мусульмане ее расстреляли. Тогда меня немного заклинило. Сел в поезд и поехал в Салоники, а оттуда в Дубровник. Зачислили меня в оперативное диверсионное подразделение. Думал, одну зиму повоюю, а весной вернусь. Не получилось. Два года воевал, пока не попали на чужую ловушку и не подорвались.
Вместе с женой-сербкой и двумя детьми он живет в тихом пригороде Белграда. Познакомились на войне — она была связисткой.
— Я ведь начал жить по-настоящему только после того, как семьей обзавелся и, главное, всем все простил.
Сергей Сухарев приехал воевать в Сербию добровольцем в 1992 году. Так здесь и остался
— Всем и все?
— Всем. И даже вот этому козлу, который на нас сейчас смотрит (на полу лежит коврик с изображением бывшего лидера боснийских сербов Радована Караджича. — «РР»). Ему тоже надо было простить. Я когда приехал в Боснию, не добровольцем стал, а его пациентом. Ты знаешь, что он был психиатром? И дураками целую страну сделал. Это же все благодаря его политике война шла. Он мозги вымывал людям. А вся эта война — полное говно. Я это после больницы понял. Мы тогда сидели вместе с приятелем, тоже из моего подразделения парень, а сын Караджича в «Интерконтинентале» кайфовал со своей тусовкой. У нас трусы в крови, а он тащился. У Караджича тогда в правительстве и Биляна Плавшич была — все по телевидению выступала. Как она звала, чтобы добровольцы пришли, ты бы только слышал! Как она хотела! А сейчас? Сейчас ее Гаагский трибунал за решетку посадил, а у таких, как я, сербы спрашивают: а какого х… вы сюда приходили? Официально дали маленькую пенсию, чтобы мы поумнели. Хватает только на то, чтобы за квартиру платить. Но я не обижаюсь. Я не за деньгами сюда приехал, дали — и спасибо. Я же тебе сказал: я всем простил, даже мусульманам.
— Раньше ты так не думал.
— А че я мог в 25 лет думать? У меня одна мысль была: давай, идем своих защищать! Но я уверен, что тогда правильно сделал. Просто Изетбегович (в то время лидер боснийских мусульман. — «РР») фигню сморозил. Он пошел с хорватами, которые использовали мусульман как живую силу в войне против сербов. Они должны были с Милошевичем остаться — и не было бы войны. А так получилось, что все без толку, все одно говно жрем. Больше я никогда не пойду воевать, потому что никому не мщу. Когда простил всем, знаешь, легче мне стало. А то к психологу часто ходил.
— Один человек, который в Чечне воевал, рассказывал мне, что такое состояние иногда накатывает — хочется кому-нибудь нож в лоб вогнать. Было у тебя такое?
— У меня хуже было. Я хотел бомбу взорвать. Вместе с собой. И уже почти ее сделал. А потом подумал: да пошло оно все… Кто-то из умных мужиков сказал: «Насилие порождает насилие». Это так. С мусульманами можно договориться. Русские должны понять одну вещь: в России какая вторая религия? Ислам. И если мы с ними сейчас будем воевать, конца-краю насилию не будет. Мы доказали друг другу, что можем воевать хорошо, почему бы не остановиться сейчас и не начать разговаривать?
— Сербы с косовскими албанцами пытаются разговаривать. Пока не очень получается.
— Албанцы… Они никакие не мусульмане. Те, кто сотрудничает с Америкой, не мусульмане, я считаю. Что такое Косово? Это же древняя наша, славянская, территория. Албанцам дали палец, а они руку отхватили.
— Еще не отхватили.
— Отхватили. Косово де-факто их, а когда и де-юре будет, произойдет катастрофа. Будет большое насилие: сербы против сербов. Здесь одно крыло хочет войти в Косово, а другое — послать войска в Афганистан. Знаешь, какое мое мнение? Не должна Россия им помогать. Они хотят в НАТО, ну и пусть маршируют туда стройными рядами, пусть их НАТО защищает, пусть ставит вето в Совете безопасности ООН. Хотят в ЕС — пусть он вето накладывает. Я, как русский, глупо чувствую себя здесь. Получается, что мы, русские, все даем и ничего от этого не получаем. Россия без сербов никогда не пропадет. А сербы без России? Раевский приходил сюда со своей дружиной, воевал, все время здесь русские погибали. Кто когда России сказал за это спасибо? Никогда. Хотя сербы сами по себе прекрасный народ, единственный в Европе, который сохранил настоящие славянские корни. Но они же вырождаются, теряют территории. Через 20–25 лет сербы будут здесь меньшинством. В моей семье все говорят по-сербски, я уважаю их традиции, и мне жаль, что это с ними случилось.
По стенам квартиры развешены его собственные картины — эклектичная смесь символов войны, ислама, православия. Иногда их даже кто-то покупает, но в основном живут они на зарплату жены. «Не бедствуем, но и не жируем. Идем к золотой середине. Кто-то сверху, а мы снизу», — весело улыбается Сергей на прощание.
Забытый герой
Полковник сербской армии Дани Золтан проснулся народным героем в 1999 году. Шла первая неделя натовских бомбардировок Сербии, и он сбил знаменитый американский самолет-невидимку F-117. Превратиться в идеологическую икону ему не позволила только смена власти — нынешнее правительство Сербии не очень чествует героев той войны. Поэтому Дани скромно живет в поселке Скореновац в часе езды от Белграда и популяризацией своего подвига вынужден заниматься сам. В этом году закончил снимать уже второй документальный фильм о тайнах битвы с F-117. У него и номер дома — 117.
— Случайность, — уверяет Дани. Потом уходит в другую комнату, приносит несколько картонных подарочных пакетов, достает куски металла и еще какой-то неопознанный предмет.
— Это часть крыла F-117, — почти буднично хвастается он. — Я себе минимум оставил, остальное в музей отдал. Для американцев это, конечно, было шоком: считалось, что ракетными комплексами С-125 сбить F-117 невозможно. Но я месяц работал над проблемой и нашел способ, как это сделать. Это очень простая модификация, ее можно поставить на любой ракетный комплекс.
— Что за модификация?
— Ну, это я не буду говорить, потому что это военная тайна. Есть много стран, которые имеют проблемы с американцами. Им пригодится.
— Некоторые специалисты утверждают, что вам просто повезло: американское командование отправляло F-117 на боевые вылеты без прикрытия истребителей по одному и тому же маршруту. У вас была возможность пристреляться.
— Пусть говорят. Но потом ведь они начали летать вместе с истребителями, а я сбил еще и бомбардировщик В-2 — он упал на хорватской территории в 15 километрах от границы, — подбил F-16 и еще один F-117, но им удалось дотянуть до базы.
— Война с американцами была ведь не первой. До этого были войны в Хорватии и Боснии. Что тогда происходило в армии?
— Когда началась война в Хорватии, я тоже командовал ракетной батареей. Мы стояли недалеко от Сплита. И однажды хорваты окружили нашу воинскую часть и начали требовать, чтобы мы сдались. Они сказали: у вас есть 12 часов, чтобы принять решение. Это был очень тяжелый момент. Я сказал: не трогайте нас, давайте дождемся, что скажут политики. Те снова: «Нет, у вас 12 часов». Я понимал, что мой единственный козырь — ракеты, и сказал: «Ребята, вы можете ставить мне ультиматум, но если будет хоть один выстрел в нашу сторону, через несколько секунд я дам залп по Загребу». Они не поверили: «Погибнут мирные люди!» Я ответил: «Понимаю. Но кнопку эту нажму не я, а вы». Через несколько часов они сняли осаду и ушли в Банью Луку.
— И вы действительно отдали бы приказ стрелять по Загребу?
— Да.
— И это вам легко далось бы?
— Нет, конечно. Когда позже, в 99−м году, были авианалеты НАТО, мне ни в чем не приходилось убеждать своих подчиненных. Была очень простая схема: есть агрессор, и твой долг — защищать страну. Когда была война в Хорватии, все было по-другому. Мы были солдатами Югославской народной армии (ЮНА) — страны, которой, по сути, уже не было. И многие офицеры задумывались над тем, правильно ли мы делаем. И я тогда собрал всех и сказал: забудьте о политике, для всех нас сейчас главное — остаться в живых. А политики пусть договариваются. Мы же ответим только ударом на удар.
— А вам самому не жалко, что Югославия распалась?
— Жалко, конечно. Когда была Югославия, хорошо было жить, богато. Можно было спокойно поехать в тот же Загреб, а сейчас это нереально. Тогда с югославским паспортом можно было весь мир объехать свободно. Сейчас виза всюду нужна. А распалась страна из-за амбиций. С теми же хорватами как получилось? У них во время Второй мировой войны было свое государство. И политики на этом сыграли.
— А был шанс остановить?
— Да. В 1991 году существовал один план военного переворота. В апреле он лежал на столе у генерала Велько Кадиевича, в то время министра обороны Югославии. Предполагалось арестовать всех националистических лидеров Сербии, Хорватии и Боснии: и Милошевича, и Туджмана, и Изетбеговича — и ввести военное положение. И войны удалось бы избежать. Был бы военный режим, но потом бы мы провели выборы и пришли к демократии. Но Кадиевичу не хватило храбрости.
Надо сказать, что генерал армии Велько Кадиевич с Дани Золтаном заочно не согласился. В книге «Контрудар. Мой взгляд на распад Югославии», которая в этом году вышла на русском языке, он признает, что план путча был, но к тому времени Югославию уже не спасло бы ничего: «Начать военный путч после тех результатов, которые продемонстрировали первые многосторонние выборы и референдумы в Югославии, означало противопоставить армию не националистическим лидерам, как думали некоторые, а всем народам, высказавшимся против Югославии как единого государства в пользу независимых национальных государств. Это на деле означало бы, что ЮНА, тогда уже по своему составу сербская армия, оккупировала бы большинство несербских народов Югославии».
…После поражения в войне с НАТО Дани Золтан уволился в запас.
— Армия разваливалась, начались сокращения. А я человек активный, не люблю сидеть и ждать, когда меня выгонят. Ушел сам. Теперь вот у меня пекарня. Не скажу, что она приносит большой доход, — это просто занятие для души. А так есть еще небольшой цех, который удобрения производит, и туристическое агентство, занимающееся сельским туризмом.
— Охотно едут?
— Охотно. В прошлом году три тысячи туристов из Европы через наше агентство приехало в Сербию.
— Не боитесь, что ситуация вокруг Косово помешает бизнесу?
— Вряд ли. Войны не будет. Я вам как бывший военный говорю. Сербская армия стала значительно слабее, сократилась на треть. Кроме того, это же путь к изоляции. А Милошевич в 99−м году всем показал, к чему приводит противостояние со всем миром, — утешает то ли нас, то ли себя Дани.
Мусульмане
Мерид Адемович не признался нам, что воевал против сербов. Впрочем, из мусульман, которые живут в Сребренице и ее окрестностях, в этом не признается, наверное, никто. Они здесь до сих пор в меньшинстве и до сих пор не особо ладят с местными сербами. И неудивительно: в 1995 году войска под командованием Ратко Младича провели в районе Сребреницы карательную операцию против боснийских мусульман, в которой погибло порядка 7 тыс. человек, большинство — мирные жители. Фериду было тогда 22 года.
— Из моей семьи тогда убили 49 человек. Они не прошли сквозь сербские кордоны. В Шушнярах (поселок недалеко от Сребреницы. — «РР») до войны было 70 богатых мусульманских домов. Когда сербы напали на Сребреницу, мы пошли через лес в сторону Тузлы. Это было в ночь на 11 июля 1995 года. А утром нарвались на сербскую засаду, и там убили больше всего. Моего отца и трех его братьев арестовали и увезли в тюрьму в Кравицу. Больше мы о них ничего не слышали. Только моего отца потом нашли на кладбище. Мы с женой уехали в Сараево, поселились в лагере для беженцев.
Нынешней весной Ферид вернулся в поселок. Его дом правительство отремонтировало, а дом его брата стоит заброшенный.
— Из семидесяти семей вернулось двадцать, ну, может быть, тридцать. А что здесь делать? Работы нет. Я сантехник, но новые дома почти никто не строит, водопровод прокладывать никому не надо. Просил у властей трактор — не дают. Хочу овчарню строить овец на сто, но денег нет. Вот закончат дети школу — пусть едут в Сараево.
— А местные сербы как к вам относятся?
— Я бы не сказал, что все спокойно, но серьезной угрозы нет. Иначе бы я жену и детей сюда не привез. Конечно, есть провокации. Но больше на словах. Идешь по улице, а сербы сидят в своем кафе и кричат: «Чего вернулся, мусульманин?»
— Ненависть осталась?
— У меня? К тем, кто убивал, да. Но их же здесь нет. А те, кто сидит и просто слова разные тебе говорит, — мне они безразличны.
В Республике Сербской (в составе боснийской федерации) сейчас неспокойно. Все чаще ведутся разговоры о том, что в случае если Косово получит независимость, в этой части Боснии проведут референдум по присоединению к Сербии. Хотя по сравнению с Косово все не так пугающе. Здесь мусульмане не очень стремятся покидать пределы своих анклавов, как сербы в Косово, и кажется, что годы без войны все же немного примирили бывших врагов.
— Я был в Швейцарии, — делится наблюдениями помощник мэра города Поточары Мухизин Омерович. — Не сказать, что они умнее нас, но далеко впереди по технологиям, по экономике. А все потому, что у них войны не было 800 лет. А у нас то одна война, то другая.
— Но вы же сами эту войну во многом и спровоцировали, когда захотели выйти из состава Югославии.
— А что хорошего было в Югославии? Да, экономика была сильной, каждый мог заработать, чтобы на море съездить. Но при Тито в тюрьму могли посадить за все: за то, что ты мусульманин, за то, что признался, что любишь Сталина и Россию. И потом, не мы войну начинали. Когда Младич провел здесь операцию, говорили, что у нас много оружия. Но у нас не было оружия. Спасаясь, я убегал в лес без оружия.
— Но сейчас вы живете рядом с сербами.
— Я же не говорю, что все сербы устроили геноцид мусульман в Боснии. Просто были преступники, а есть и нормальные люди. Когда я в 95−м году прятался в лесу, знаете, кого я больше всего боялся? Собак, которых они по следу пустили. Так и с сербами: есть среди них такие, как собаки, — преступники, но не все. Я потерял отца, приятелей — их всех убили в Сребренице, но ненависти нет. Есть презрение. К тому же мусульмане в Боснии отличаются от тех же албанцев в Косово. Мы терпимее. У нас много смешанных браков. У меня до войны была сербская девушка. Так что нам проще жить вместе.
Несмотря на декларируемую помощником мэра толерантность, в доме Ферида Адемовича мы видим на полке две гранаты.
— Муляжи, — улыбается он.
На вопрос, есть ли где-то в доме настоящие, глупо ждать искреннего ответа.
Беженцы
августа 1995 года хорватские войска начали операцию «Буря» — наступление на города так называемой Сербской Краины, сербского анклава в Хорватии, который не признавал власть Загреба. Один из результатов операции — около 200 тыс. сербов-беженцев. Большинство из них до сих пор домой не вернулись. Несколько тысяч уже тринадцатый год живут в лагере около городка Смедерово в двух часах езды от Белграда. Место негостеприимное: около сотни бараков в десятке метров от металлургического завода.
Беженцы живут по-разному. Кто-то по 8–10 человек в комнате, старожилы успели обзавестись отдельными небольшими бараками. В одном из таких «элитарных» двухкомнатных бараков живет семья Радиновичей. Муж с женой, бабушка, сын с невесткой и недавно родившийся ребенок. Глава семьи, Илия, работал в Хорватии на точно таком же заводе, который коптит небо за забором.
— Нормально с хорватами жили. Работали на одном заводе, пили, ели вместе. Никогда не было с ними проблем.
— Не от вас первого это слышу, но тогда непонятно, почему вообще война началась.
— Началась, потому что кому-то это надо было. Туджману, Милошевичу, Изетбеговичу. Они зарабатывали деньги на этой войне, а бедные люди, думаете, хотели воевать? Вот я работал на металлургическом заводе в Книне. Думаете, я так хотел брать автомат и воевать с хорватами? Нет. Но мне дали автомат — и я воевал, потому что политики довели ситуацию до того, что либо мы их, либо они нас. Я пять лет защищал Книн (столица Сербской Краины. — «РР»), пока не началась операция «Буря». Когда нас разбили, бежал в Боснию, там нашел семью, с которой постепенно добрались до Сербии. Денег не было, одежды тоже — когда из города эвакуировали, говорили, что только на один день. А уже тринадцать лет прошло.
Теперь они живут здесь. В квартиру в Книне вселилась хорватская семья, и вернуться туда невозможно. Остался дом матери в деревне, но за 12 лет вся земля там заросла травой и сорняками. Чтобы возделать ее, надо много денег, которых у них нет.
— Помощь от государства — вот этот барак и все, — говорит Илия. — Что заработаем, то и наше. На стройках работаем, в сельском хозяйстве местным помогаем.
— А здешние сербы как к вам относятся? Не воспринимают как конкурентов на рабочие места?
— Проблем нет. Отношение хорошее. Первое время, я когда в магазин заходил, мне даже говорили: давай в долг тебе будем продукты давать. Но я в долг жить не привык. На жизнь хватает, но скопить денег, чтобы вернуться в Хорватию и начать там все с нуля, нет. Да и думаю, стоит ли. Был я в Хорватии. И почти никого не узнал. Приехали какие-то люди из других районов, заняли наши квартиры. А недавно зятя моего арестовали — он водителем автобуса работал, в Хорватию ездил. Я — за ним, мне говорят: давай 100 тысяч евро адвокатам, попробуем вытащить. «Почему так дорого?» — спрашиваю. — «Потому что серб». За что арестовали, до сих пор не знаем. Вроде бы они считают, раз родился на территории Хорватии, должен был в хорватской армии служить. А он не служил. То есть вроде как дезертир. Так он там сколько лет не живет!
Фанаты
Многие в Югославии считают, что все началось с фанатов. По крайней мере, именно на футболе неприязнь сербов и хорватов впервые вылилась в открытые столкновения. 13 мая 1990 года в Загреб на матч с местным «Динамо» приехала белградская «Црвена Звезда» и ее «группа поддержки», самыми радикальными в ней были «Тигры Аркана» — группировка 38−летнего Желько Ражнатовича. Бойня между сербскими и хорватскими болельщиками не ограничилась стадионом. Итог — 137 раненых, почти две сотни арестованных. Несколько месяцев спустя Желько Ражнатович на основе фанатской группировки создал свою Сербскую добровольческую гвардию. Она воевала в Боснии, Косово и Сербской Краине. Говорят, и в бой некоторые из них ходили, как на стадион, — в шарфах «Црвены Звезды».
Радикализм сербских футбольных фанатов не исчез и 17 лет спустя. Этим летом белградский «Партизан» исключили из розыгрыша европейских кубков за то, что его поклонники устроили побоище во время игры с боснийским клубом «Зриньски». И все потому, что в городе этом живут хорваты. Группировка фанатов «Партизана» носит «веселое» название «Гробари», то есть могильщики. Накануне очередного матча один из лидеров группировки, Александр, делился с нами впечатлениями от поездки в Боснию:
Для белградских футбольных фанатов война с хорватами не заканчивалась никогда
— Они сами виноваты — посадили нас рядом с хорватами, ограждение слабое. С их стороны камни полетели. А мы тоже хорошо подготовились: бутылки с бензином и паклей. Очень хорошо горит. Поджигаешь и бросаешь.
— А кто первый начал?
— Как кто? Мы, конечно, — смеется Александр.
— Но зачем?
— Да потому что они — хорваты.
— И что?
— Да то, что мы их ненавидим.
— За что?
— Я же объяснил: за то, что они — хорваты.
— Что, до сих ненавидите?
— А разве когда-то по-другому было? И перед войной у нас никакой любви не было. В Загреб или в Сплит, на море, сербу съездить всегда было тяжело. Постоянно проблемы были.
Александру на вид не больше 26–28 лет. В 1990−м он наверняка еще только пошел в школу. Хорошая память.
На ответный матч с «Партизаном» из Боснии никто не приехал.
— И правильно сделали, — не удивляется Александр. — Если бы приехали, здесь бы их и похоронили…
Спокойствие на Балканах обманчиво. У ненависти период полураспада куда больше, чем у многих радиоактивных веществ: 7–10 лет для нее не срок. Старые обиды не забыты. Любой повод может стать спусковым крючком нового конфликта. И если в 1990 году им был футбольный матч, то уж провозглашение независимости Косово тем более может им стать. Политиков, желающих разыграть силовую карту, достаточно и в Косово, и в Сербии, и в боснийской Республике Сербской. От войны ведь всегда кто-то получает выгоду.
Виктор Дятликович; фото: Алексей Майшев для «РР», Reuters, Эксперт
