Брайтонский пляж. Часть 3: обратного назада нет

Мы видим всё, как Остап Бендер – без стетоскопа. Правда, существует еще и дуроскоп – так мы называем телевизор, но об этом потом. Потому что у нас народ особый. Все пишут книги и статьи, но никто никого не читает. Все говорят, но никто никого не слушает. Всем хорошо, но все недовольны. Сами себя загнали в гетто. И все понимают, что это выходит боком. Бок уже побаливает, но мы терпим. 

На собраниях, очень похожих на партсходки при домоуправлениях, – одни и те же ораторы. На телевиденьи – одни и те же витии. Все говорят, но никто ничего не делает, пальцем не пошевелит. А если уж ругаются, то до смерти. Наше знамя революции стало цветом проституции. Здесь не бабы, здесь – «станки», здесь завод, цеха, конвейер. А мы все-таки совки, даже если мы евреи:

– Ой, не всмпоминайте мине, а то я вас так вспомню, что мало не покажется.
– Ой, не надо меня уговаривать, я и так согласная!
– На тебе дулю, купи трактор, а на сдачу застрелись!

Вообще-то у эмигрантского народа если появится гений, то непременно с гениталиями, про которые он будет рассказывать, а ежели полный дурак, то такого не сыщешь во всем белом свете. И этим непременно нужно похвастаться по радио, чтоб все слышали. Но сами себе в этом признаться – дудки. Вот почему мы – богоизбранный народ. Огонь духовного измельчания сожрал все. Много смешного, но ничего веселого. Личинка ты или личность? Попробуй скажи это сам себе – сам себя и сожрешь. Родина всех нас держит в рабстве русского языка – великого и могучего. Из этого рабства многим не выйти. Нам тоже.

Все говорят об общине, которой в природе не существует. Вообще она вроде как есть, а на самом деле не существует. Как поручик Киже. Давайте попробуем разобраться.

Что есть община? Это такая форма объединения людей, свойственная первобытно-общинному строю. Она характеризуется полным или частичным самоуправлением. А мы с вами пережили все формы социализма – от недоразвитого через казарменный до победившего и далее до развитого. И при этом ничего хорошего не видели. При развитом социализме – так нас учили – сложилась новая историческая общность людей – советский народ. Его уже, как выяснилось, нет ни в России, ни в других странах СНГ. Он остался только на Брайтон-бич и бордвоке.

Очень интересный народ, между прочим. Он совокупляется и читает газеты. Даже самодельные, которые в руки здоровому человеку брать нельзя. И в радиотолковища его привлекают. Он понимает, что всё это – фуфло в чистом виде, но участвует. Хотя он никому не доверяет, но доверчив невообразимо. На нем греет грязные руки такое жулье – крупное и мелкое, – что просто диву даешься. Хочется смеяться, но слез больше нет.

Никем мы не управляемся. И никакой общины, которая нужна только самозванцам-«лидерам», вовсе нет. Есть конгломерат жулья, который жаждет втянуть всех в свои аферы. Они говорят на том же языке, что и мы, но при этом и английским владеют, но плохо. Конгломерат людей, говорящих по-русски, в этой благословенной стране рукотворных свобод, говорят, уже превышает пять миллионов. Такое государство, как Дания. Они и многое дают Америке. Но каждый из них -кошка, гуляющая сама по себе. В одном только Нью-Йорке полтора миллиона таких кошек.

А ведь было, было, даже немножко есть, да не про нас. Общиной жили иммигранты первой волны и обращались друг к другу «Ваше превосходительство», «милостивый государь», назывались князьями, графами и баронами. Их связывала, а детей, внуков и правнуков связывает и поныне православная церковь. Они сами построили здесь свои храмы, музеи, библиотеки, создали офицерские и инженерные общества, скаутские организации для детей, проводили балы (и сейчас устраивают!), концерты. Они ненавидели и презирали большевиков, но боготворили Россию.

Это был поток белой иммиграции, вызванный Первой мировой войной. В Европе и Америке в двадцатые годы прошлого века выходило более тысячи газет и журналов на русском языке. Эти издания объединяли многих единомышленников. В них работали Куприн и Бунин, Гиппиус и Мережковский, Марина Цветаева, Николай Бердяев… Этот ряд выдающихся писателей и философов можно продолжать бесконечно. Были даже такие издания с названием «Сионистский листок» и «Эриванский вестник». Эти газеты и журналы хранятся как драгоценности в исторических и литературных хранилищах. А ныне трудно себе представить, чтобы какая-нибудь «Русская реклама», «Форум» или «Русский базар» хранились в солидной библиотеке. Этот мусор никому не нужен.

Вторая волна эмиграции связана со Второй мировой, когда в США хлынул поток «перемещенных лиц». Большинство из них – оказавшиеся в Германии полицаи, ушедшие с гитлеровцами из оккупированных территорий, и власовцы. Они создали в Штатах украинскую и белорусскую общины, основанные на стремлении к национальному возрождению. Да, это националисты, есть старики, тщательно скрывающие свое прошлое и выдумавшие себе красивые биографии, но у них и по сей день мощные общины, спаянные обручами дисциплины и единства цели. Украинский дом в Нижнем Манхэттене знают многие, вот и в бруклинском районе Кингс-хайвэй появилась «кредитивка», где можно взять кредит в гривнах. Белорусская фундация находится в районе Джамейки, в Квинсе. Она скромнее. Но на Атлантик авеню есть своя церковь, а в Нью-Брансвике, штат Нью-Джерси, еще одна церковь и кладбище. Есть свои лидеры общины, своя газета «Беларус».

Третья волна – это наша иммиграция, первоначально она была исключительно еврейской. Ее еще называют «колбасной» .Она связана с окончанием холодной войны. В качестве репараций США получили евреев, которыми расплатились Советский Союз и Россия в результате распада одного и полураспада второй. Евреи на своих плечах принесли сюда и других. Сотни тысяч людей были выбиты из седла, лишились работы. Были страшные трагедии, были. Погибли в изгнании Виктор Некрасов, Александр Галич, Анатолий Кузнецов, Сергей Довлатов. Смерть самых лучших выбирает и дергает по одному. Да и в сегодняшней России творческому человеку особенно не разогнаться.

«Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего среди мертвого застоя. Россия являет собой нечто вроде болота истории, тихой заводи, в которой что-то иногда колыхнется, но настоящего движения нет. Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и другие, но на самом деле это совсем не так.

Россия – целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека – именуется ли он Петром или Иваном, не в этом дело: во всех случаях одинаково это – олицетворение произвола. В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах заставить ее перейти на новые пути».

Вы можете не поверить, но слова эти написаны не сегодня, а в 1836 году. Естественно, что автор этого пассажа был объявлен сумасшедшим и сослан. Имя его – Петр Чаадаев. Мы носим в себе эту Россию, да плюс ко всему еще и Советский Союз. Так какую еще общину можем мы создать в этом прекрасном городе и в этой прекрасной стране? Из Нью-Йорка, с нашего бордвока можно эмигрировать разве что только на Луну.

О какой общине можно говорить, если мы, заслышав родной говорок, переходим на другую сторону улицы? Ее никогда не будет – еврейско-русской общины. Община требует истинных реальных духовных лидеров, а какой еврей признает кого-то умней себя и доверит этому умнику руководить собой? Нет у нас ни духовных, ни политических лидеров – разве что одни только самозванцы. Нет ядра, вокруг которого могли бы объединиться гуляющие сами по себе атомы.

«Единство, – возвестил оракул наших дней, – быть может спаяно одной лишь только кровью, а мы попробуем его спаять любовью». Так написал Федор Тютчев. Но попыток спаять людей любовью не предпринималось никогда. Их и не будет.

(Продолжение следует)

Владимир Левин, Нью-Йорк,  «Мы здесь»