Site icon УКРАЇНА КРИМІНАЛЬНА

“Скорбеть будем после победы”. Чем журналистские навыки пригодились на фронте

"Скорбеть будем после победы". Чем журналистские навыки пригодились на фронте
"Скорбеть будем после победы". Чем журналистские навыки пригодились на фронте

Журналист Юрий Мацарский, ранее работавший в «Коммерсанте» и переехавший из Москвы в Киев после аннексии Крыма, вел в Украине радиопрограммы и писал материалы на русском языке. С началом полномасштабной войны он вступил в ряды теробороны, решив что будет полезнее своей стране с автоматом, а не у микрофона.

Юрий рассказал The Insider, как на войне вместе с ним оказались ученые и драматурги, чем журналистские навыки пригодились на фронте и как изменилось его отношение к бывшим коллегам по «Коммерсанту».

Журналист меняет профессию

Я записался в тероборону на второй день войны. В первый день я ещё съездил на работу, провел свою радиопрограмму. Кстати, до войны она выходила на русском. Это к вопросу о якобы притеснении русскоязычных и их кошмарном положении: каждый день я делал программу, которая выходила на общенациональном радио на русском языке.

Но после первого дня войны я понял, что больше не смогу вести эфир как обычно. У меня было очень сложное ощущение, я пытался себя убедить в том, что я могу быть полезен стране в качестве журналиста, редактора или репортера, но не смог. Потому что когда ты живешь в городе, на который нападает совершенно безумная толпа садистов и насильников, очень сложно найти себе применение в мирной жизни. Одна из первых ракет, выстреливших по Киеву, попала в дом в семистах метрах от моего. После победы я собираюсь туда вернуться.

Когда я понял, что не могу больше быть гражданским человеком, самая первая вещь, которую я сделал — я взял свой черный репортерский шлем, на котором большими белыми буквами было написано PRESS, я с ним в сектор Газа ездил, в Ирак, Сирию и массу других не самых веселых мест. Я взял у дочери черный маркер, замазал эти белые буквы PRESS и переделал журналистский шлем в военный. Он до сих пор со мной, мне давали другой, но я отказался, я только взял камуфляжный чехол и натянул на него. Я могу себе представить, что было бы со мной, если бы я нашел себе оправдание, чтобы остаться на гражданке, продолжал ходить на радио, писать заметки или делать ролики для каналов.

Наверное, в этом есть что-то эгоистическое. Я пошел в армию во многом для того, чтобы не чувствовать себя трусом и предателем. Я считаю, что именно там сейчас мое место. Несмотря на то, что с точки зрения украинского законодательства я не подлежу призыву сразу по трем показателям — у меня несовершеннолетняя дочь, которую я ращу без матери, потому что мать её бросила; во-вторых, у меня астма, которая не позволяет служить; и третье — мне одна из моих работ выдала бронь для армии, поскольку я страшно нужен на этой работе для освещения войны.

Каждый раз, когда я слышу от бывших коллег из России, кто бежал в Грузию, Армению или Сербию жалобы на то, что мы бы присоединились бы к борьбе украинского народа, но у нас жены, дети, родители — хочется им сказать: ну, ребят, у меня пожилые родители, несовершеннолетняя дочь, у меня куча работ, с которых я ушел и не знаю, смогу ли вернуться.

Я говорю не в укор тем, кто остается на гражданке или выехал и живет в более или менее безопасных регионах, хотя они безопасные только условно, потому что долетает и до Львова, и до Ивано-Франковской области. Я не смог найти для себя место на гражданке, поэтому написал в наш рабочий чат, что я ухожу в армию, и мой соведущий написал то же самое.

На следующий день мы с ним пришли в один военкомат, вместе записались в Вооруженные силы Украины, получили оружие и были сразу отправлены на позицию — именно тогда русские пробивались в Киев. Мы заняли эту позицию и держали ее несколько дней. Было ужасно холодно, мы в чем пришли, в том и были первые пару дней — у нас не было формы, военной обуви.

Из военного у нас были автоматы и несколько десятков патронов на каждого, потом подвезли ручные гранатометы, потом пулеметы. И когда россиян отбросили от Киева и они потерпели поражение на северных территориях, в центральной Украине, Киевской, Черниговской и Сумской областях, наше командование решило, что, поскольку прямо сейчас опасности для Киева нет, наши умения в журналистике и знание языков можно использовать для помощи иностранным журналистам, которые приезжают в Украину.

И вот мы с моим коллегой пару недель, помимо нарядов и дежурств на блокпостах, сопровождали иностранных журналистов, объясняли, что происходит, давали возможность проехать по той части Киева, в которой был расквартирован наш батальон, показывали им то, что не представляло секретности, и находили для них интересных спикеров, а их сейчас очень много.

Скорбеть будем после победы

В первые дни было очень страшно, когда русские рвались в Киев, а мы на нашей позиции держали один из въездов в город. Это был просто шквальный огонь, танки, взрывы кругом, дрожащие стекла, были и сотрясающиеся дома, бесконечное количество проезжающих мимо тебя автомобилей «Скорой помощи». А ты просто лежишь на позиции с заряженным автоматом и молишь о том, чтобы не перепутать «скорую», которая везет раненых украинских бойцов, с автомобилем, на котором в Киев пытаются прорваться российские диверсанты. Хотя я не верующий и молиться не умею, но все равно такие вещи проговаривал — сначала пойми, что это тот объект, по которому необходимо открывать огонь, а потом стреляй.

Часто мы оказывались в тех местах, где постоянно происходили обстрелы артиллерии, прилеты «Градов», «Смерчей», «Ураганов» и прочей смертоносной гадости. Да, это страшно — вроде бы есть бронежилет, но ты понимаешь, что даже от минометной мины тебя ничего не спасет, особенно когда видишь людей, получивших тяжелые ранения. Или, когда ты знаешь, видишь и слышишь, как гибнут ребята, с которыми ты вместе служил или пересекался в поездках. Это невероятно тяжелое ощущение, но ты понимаешь, насколько гибко устроена психика и как она не дает зациклиться на плохом и привязаться к каким-то дурным эмоциям. Иначе все люди, которые служат в ВСУ, сошли бы с ума.

Психика отодвигает на второй и третий план все это. Я много говорю и с ребятами, и с командирами и понимаю – люди сконцентрированы на победе, на сопротивлении врагу. Я даже слышал такую фразу, когда верующие и неверующие люди вспоминали своих погибших товарищей: «Царствие им небесное, но скорбеть о них мы будем только после победы». К сожалению, мы не можем себе позволить сейчас оплакать этих людей, но мы это сделаем после того, как прогоним российского монстра.

Каждый будет похоронен, оплакан, каждому воздастся за его или её подвиги, и каждая русская тварь, которая пришла убивать украинцев, которая поддерживает эти убийства, которая радуется этим убийствам, этому насилию или мародерству — все они ответят за содеянное. Так или иначе все они предстанут либо перед судом, либо перед тем, что окажется страшнее любого земного суда.

Драматург охраняет казарму

Я украинский гражданин, родился в Харькове при Советском Союзе и всегда считал и осознавал себя украинцем. Аннексия и начало войны застали меня в Сирии. Мне, конечно, было очень тяжело и психологически невозможно быть далеко от моей родины. Я вернулся из России в Украину, работал в украинских медиа, ребенка отдал в украинскую школу и жил до 24 февраля нормальной жизнью украинского человека, который любит свою родину и хочет для неё только хорошего, который желает жить и состариться у себя дома и мечтает, чтобы его дети и внуки жили счастливо на своей земле, а не пытались оттуда выбраться.

Украина — это мирная страна. Вопреки всем заявлениям сумасшедшего Путина и людей из его окружения, никто не собирался нападать на Россию, даже планов силового возврата временно оккупированных территорий на Донбассе и Крыму не было. Политики и во власти, и в оппозиции до 24 февраля рассматривали только дипломатические пути их возвращения.

Именно это миролюбие и спокойствие и позволили РФ в 2014 году захватить Крым, часть Донбасса и развязать войну. Украинцы, как и все народы, меряют других по своей же мерке — если мы ни к кому не хотим идти с войной, если мы ничьи города не хотим захватывать и ничьи жизни разрушать, то и к нам никто не придет убивать наших стариков и детей и рассказывать о том, что мы на самом деле нелюди. И Россия воспользовалась миролюбием украинцев, кульминацию чего мы наблюдаем в последние сто с лишним дней.

Нас вынудили, и мы пошли воевать — я пошел, мой соведущий, Макс-драматург, в соседней роте служил клоун-мим, ещё был один из советников министра экономического блока Украины, там же служила совсем юная девушка-биохимик, которая только что окончила университет и не успела даже прочувствовать взрослую самостоятельную жизнь.

Начиная с 24 февраля в ВСУ пришла масса людей, которые до этого никаким боком не касались военных дел. У нас в роте служил один из главных украинских драматургов: он пишет пьесы, ставит постановки, побывал со своими спектаклями на самых разных театральных фестивалях. Однажды мне позвонили из журнала New Yorker и спросили: «А вы знаете такого-то?» — «Конечно знаю, он там на воротах сейчас стоит и охраняет казарму, где солдаты отдыхают». – «Как? Это же будущее всего восточноевропейского театра, как он может охранять ворота, а не писать пьесы?» « – В свободное время он пишет пьесу про роту, в которой служит, он пишет про войну, в которой мы сейчас оказались против нашей воли».

«Это же будущее всего восточноевропейского театра, как он может охранять ворота, а не писать пьесы?»

«Я себя чувствую как в отпуске — не принимаю никаких решений»

Я больше трех месяцев сплю в спальном мешке, который лежит то на бетонном полу, то в какой-то съемной квартире, если удается найти жилье, то просто в бункере или окопе.

Я очень много ездил по разным командировкам в далеко не самые приятные места. Мне приходилось кружить по 5-7 и больше дней без душа, без возможности спать на чем-то мягком и есть что-то горячее. Но это командировка, про которую знаешь, что через 2-3 недели доберешься до аэропорта и полетишь домой, где есть горячая еда, горячий душ и все такое. А если находишься в ситуации, когда тебе некуда вылетать и нет такой возможности, ты понимаешь, что да, не ходил пару дней душ — ничего, помойся из баклажки, вытрись и иди дальше. Не успел прийти на обед или ужин — ничего, пожую тушенку, поковыряюсь в банке пластиковой вилкой, с которой не расстаюсь уже три месяца.

Меняется система ценностей. Да, ты хочешь вернуться домой, это естественно, в свою комнату, к своим котам, обнять дочь, к своей любимой приехать, смотреть вечером какие-нибудь смешные ролики на YouTube, пить холодное пиво, грызть с котами сыр и наслаждаться жизнью. Но ты понимаешь, что сейчас совсем другой этап в жизни, поэтому ты нахлобучиваешь на себя свой спальный мешок, автомат, несколько магазинов для автомата, какую-то одежду, влезаешь в камуфляж, военные ботинки и отправляешься туда, куда тебя посылает командование.

Иногда где-то задерживаешься на две недели с ребятами, которые сейчас охраняют и берегут покой украинцев насколько это возможно. Тут ты не сам решаешь, как распоряжаться временем и куда ехать, а ты – солдат, у тебя есть командование, и это командование ставит тебе задачи, а ты эти задачи решаешь. Один парень, с которым мы вместе стояли в очереди в военкомат и первые полтора месяца служили вместе, говорил: «Я себя чувствую как в отпуске» — «В смысле?» — «Я не принимаю никаких решений. Обычно я каждый день делаю множество выборов, а сейчас нет такой необходимости — просыпаюсь, когда разбудят, делаю то, что мне прикажут, и иду спать тогда, когда командуют отбой». Он не один такой, многие люди воспринимают армейскую службу как серьезную перемену в своей жизни, которая, при всей сложности и опасности, дает возможность многое пересмотреть и осмыслить.

Шок пустоты

На днях мы в одной из частей встретили волшебного дядьку, который играл украинские народные песни на гармошке. И он говорил, что, когда ему становится грустно, он играет — какие-то мелодии он вспомнил из детства, какие-то выучил после 2014 года. Ребятам нравится, им становится легче. Когда тоска одолевает, можно даже и не петь, а просто сидеть рядом с ним.

Недавно я был в Донецкой области прямо на самом «передке», в нескольких сотнях метров от позиции российских оккупантов, у ребят в бункере в полуразрушенном доме — они себе сделали спортзал, у них там гантели, обязательное дежурство с наведением порядка, чистая кухня, чистые спальные места, у них есть распорядок чистки оружия. Их ротный всех держит в тонусе, не дает им зарасти грязью, сдать в физическом плане, и в итоге все это поддерживает их морально.

Мне рассказывал один из ведущих религиоведов мира, который провел в плену у боевиков так называемой «ДНР» несколько сотен дней, как они, сидя в подвале, старались держать себя в тонусе. Они договорились, что будут делать зарядку, читать книги, что не будут зарастать грязью, будут стричься, бриться и следить, чтобы ногти не отрастали, то есть в целом не будут поддаваться давлению обстоятельств, в которых оказались, и по максимуму пытаться вести нормальную жизнь. И это в плену их спасало, люди смогли сохранить здоровую психику, старались просыпаться по привычному распорядку, здороваться друг с другом, прощаться, интересоваться, как здоровье, как планы и так далее. Это поддерживает на плаву не только людей, которые находятся в заложниках у террористов, но и тех, кто добровольно пошел защищать родину.

Для меня самым тяжёлым был приезд в Харьков, в мой родной город. Мы въезжали вечером, и в городе не было ни одного автомобиля на улицах. Только танки. И каждые несколько минут в город прилетали снаряды. Я смог добраться до своей квартиры на Салтовке. Хотел посмотреть, цела ли она. Она оказалась цела, но вот район, в котором когда-то жили десятки тысяч человек, был абсолютно пустой. И всюду следы обстрелов: обугленные дома, воронки от снарядов. Настолько разительное отличие от того Харькова, к которому привык, от Харькова в котором всегда шумно, всегда толпы людей, дети бегают в футбол играют, молодежь на лавочках пиво пьёт, что прямо шокировало. Вообще, самый большой шок – не от смертей и разрушений, которых тут Россия натворила без числа, а от пустоты, которую она создаёт при своем приближении. 70% жителей Чернигова уехали из города в начале войны, половина жителей Николаева. Ты по улицам городов ходишь и видишь, что они пустые, в окнах никто свет не зажигает. Нет жизни, Россия от себя ее буквально отталкивает.

Камеры, микрофоны и автоматы

Когда стало понятно, что русские окончательно ушли из Киевской, Черниговской и Сумской областей, командование придумало мне, моему соведущему и еще одному бывшему журналисту дополнительную работу. Те из вас, кто видел фильм «Цельнометаллическая оболочка», наверняка помнят одного из центральных героев по прозвищу рядовой Шутник — с одной стороны он военный с автоматом, в каске, но ещё и немного журналист, и непонятно, кто он больше — журналист или военный.

Вот и мы в такой же ситуации — у нас есть не только камеры и микрофоны, но и автоматы, и огромный боезапас всегда с собой. Мы занимаемся в основном журналистской работой, но это не избавляет нас от необходимости применять оружие, если понадобится. В последнее время мы ездим по тем бригадам вооруженных сил Украины, которые либо находятся на передовой линии, либо закончили военную подготовку, приведены в боевую готовность и прямо сейчас отправятся на фронт сражаться с российским агрессором.

При этом я, в принципе, пацифист. Много ездил по Ближнему Востоку, по Центральной Азии и видел, к чему приводят агрессивные войны. Я освещал геноцид езидов, который развязал ИГИЛ, я работал в Сирии, в Ираке и много чего знаю. У меня пацифизм выстраданный и вынужденный, но при этом он прекрасно уживается с пониманием того, что, если на тебя напали, если пришел враг, который настроен на физическое, культурное и демографическое твое уничтожение, ты не можешь дальше изображать пацифиста и говорить окружающему миру о том, что насилие – не решение. Мы не можем не сопротивляться.

Если на тебя напали, нельзя дальше изображать пацифиста

Пришли люди, которые не хотят договариваться, они хотят насиловать, убивать и мародерствовать, поэтому единственный и естественный для меня выбор был — взять оружие. У меня не было никаких колебаний, никаких терзаний моральных или духовных. Я понимаю, что эти люди пришли уничтожить страну, которую я люблю, от которой я никогда в жизни не откажусь, они пришли убивать близких мне людей – с кем я дружу, кого я люблю, они пришли насиловать украинских женщин и детей. Они пришли, чтобы уничтожить Украину как нацию, как культурную единицу, как политическую единицу. Это выбор быть человеком или быть, и у меня нет сейчас другого определения для этих людей, долбо*бом.

О бывших коллегах

Все политические решения в России принимают долбо*бы по определению, потому что эти люди серьезно считали, что смогут захватить Украину за три дня, они верили и продолжают верить в то, что украинский народ находится под каким-то гнетом бандеровцев или нацбатов, они всерьез верили, что российских оккупантов будут встречать цветами. И все три ветви власти — и исполнительная, и законодательная, и даже судебная власть в руках тех же долбо*бов, которые выносят приговоры людям с детскими рисунками или надписями «За мир!», штрафуют их или отправляют в тюрьму. И глава государства такой же долбо*б, продолжает врать про какую-то там спецоперацию.

Ещё одна история — это медиа, триумф долбо*бизма. Я даже не говорю про Скабееву и т.п., всех тех людей, которые на полном серьезе употребляют слова вроде «укрорейх» — я говорю, например, о своих бывших коллегах из издательского дома «Коммерсантъ». Несколько дней назад один из них написал просто ошеломительный по своей глупости и подлости пост в Facebook, в котором рассказывает, как ему жалко несчастных российских пленных, оказавшихся в руках украинских военных.

Убитые женщины и дети в Буче, разбомбленный Мариуполь, тысячи уничтоженных домов, включая школы и больницы в Харькове его не возмутили, наглое и ничем не обоснованное насилие, повлекшее за собой тысячи жертв среди мирного населения, его не возмутили, а то, что украинские военные время от времени обращаются с насильниками и мародерами так, как и нужно обращаться с насильниками и мародерами, — это его возмутило.

Тут два варианта — либо человек действительно возмущен, и тогда он натуральный долбо*б, либо он просто очень хочет попасть в первую лигу долбо*бов и присоединиться к Скабеевой и Киселеву. Еще одна показательная история: есть интервью Зеленского с т.н. российскими либеральными медиа, где присутствовал еще один мой бывший коллега по «Коммерсанту» (в котором, кстати, это интервью не вышло). Это было очень жалкое зрелище. Создалось впечатление, что у него нет никаких вопросов, что ему все неинтересно, а просто надо озвучить вбросы из администрации президента России, типа: «А что денацификация?», «Вы отказываетесь от денацификации?»

Эти люди вроде были за свободу и либеральные ценности, а сейчас с удовольствием и без видимых терзаний подхватывают нарративы, которые распространяют долбо*бы — они либо сами уже ими стали, либо притворяются долбо*бами для того, чтобы продолжать оставаться внутри рейха, выглядеть своими и не рисковать теплыми местечками.

После войны

Я совершенно уверен, что после войны у украинцев будет совсем другое отношение к России и россиянам. Понятно, что все пророссийские партии и прочий мусор исчезнут навсегда. Может быть, они останутся в каких-то нишах, придумав себе новые названия и поставив новых председателей вместо Медведчука, но их политическое будущее — обречено. Это главный урок, который вынесен Украиной и украинцами — от России нужно держаться как можно дальше, всю свою политику надо выстраивать с оглядкой на то, что рядом с тобой безумный сосед, который декларирует твое физическое и культурное уничтожение. Для пророссийских политиков закончился срок годности. Сейчас я наблюдаю бум интереса к собственной культуре. Не представляю, как смогу вести программы на русском языке, когда вернусь к профессии.

Источник:  The Insider

Exit mobile version