Боец добровольческого батальона «Азов»: «Теперь во мне нет вообще никакой жалости»

— Почему вы пошли в добровольческий батальон?

— Я — патриот Украины, и для меня не будет никогда другого государства. Я из Луганска, и с 2008 года я уже всем говорил, что будет война с Россией. У меня были жестокие споры со всеми моими друзьями, практически друзьями детства. И, за редким исключением, все они — неактивные, не думающие люди. Ватники. Я с ними жестоко спорил.

Я понимал, что надо идти воевать, но не знал куда. Подобного опыта у меня не было, я не служил в армии, была только военная кафедра в вузе, где я учился. К силовым структурам я не имел ни малейшего отношения, даже сейчас не хочу иметь. Я очень долго сопротивлялся подаче документов. Но так как мне просто не давали оружия, пришлось оформляться в один из батальонов.

— Почему именно «Азов»?

— Мы туда шли организованной группой, так как это было первое объединение, которое реально начало борьбу. Первое добровольческое формирование. Я уже был там, когда мы были еще неофициальны, когда мы пытались противостоять сепаратистским митингам на востоке, были такими «черными человечками». То есть еще до того, как стать официальным батальоном, мы уже начали борьбу.

Я и до этого участвовал в подобных движениях, в событиях Майдана, ни на секунду не задумавшись о причинах. Я случайно попал на Грушевского и, позвонив другу, абсолютно аполитичному человеку, услышал: «я в переходе, пулей выбило плечо. Там в «мусоров» кидались камнями, и я не смог удержаться». Я к нему присоединился. Я лично сталкивался с правоохранительной системой, и у меня оттуда довольно много друзей. Я мог наблюдать за их внутренним развитием и в большинстве случаев деградацией, за их превращением в «мусоров». Участвуя в многих движениях, я мог почувствовать на себе влияние «Беркута» и других подобных подразделений. Я понимаю, что любой человек, который стоит против них, — это в любом случае хороший человек.

«Мы шли в «Азов» организованной группой, так как это было первое объединение, которое реально начало борьбу»Фото: EPA / SERGEI CHIRIKOV

— Опишите свое психологическое состояние до участия в военных действиях и сейчас. Как оно менялось?

— Сначала был эмоциональный подъем, была идея. Я четко понимал, кто враг, и что против этого врага надо сражаться. Первоначально, еще на Майдане, это был «Беркут». Потом — внешний агрессор. Но, по мере пребывания в зоне боевых действий, граница между своими и чужими начала стираться. То есть военный прокурор тоже стал для меня врагом.

— А штаб АТО?

— За них я вообще молчу, к ним очень много вопросов. Свои же убирают своих. Я сейчас в принципе очень озлоблен на власть, на ментов, на штаб АТО, на тех людей, которые не могут сохранить на передовой свое лицо.

— А на людей, которым все равно, что происходит в стране?

— На них я был озлоблен всю свою жизнь. Они — такая же «вата», только с этой стороны. Она ничем не отличается от той.

— Самые страшные эпизоды во время АТО, в которых вы участвовали?

— В Иловайске, и в Мариуполе. Когда по тебе стреляет артиллерия. Когда ты теряешь товарищей. Я потерял несколько очень близких людей. Они умерли как мужчины, с оружием в руках. Но многие умерли из-за чьей-то глупости и чьих-то ошибок, и это вызывает уже другие чувства, вызывает негодование. Вообще война у многих показывает их настоящее лицо. Иногда власть и вседозволенность меняет людей.

— Вас война изменила?

— Я не взял ни одной чужой вещи, не убил ни одного безоружного человека и ни разу не стрелял в безоружного. Но я стал агрессивным. Я все больше понимаю, что мне нужен психолог. Да и не только мне. Каким-то образом у нас разговоры иногда на это выходят. То у одного есть знакомый психолог, помогающий солдатам после военных действий, то у другого. Вот и я думаю пойти. Слишком бешеная агрессия.

На войне я  привык к проявлению насилия. Там оно вокруг и, возвращаясь, надо менять обстановку. Я могу бить человека, пока он не потеряет сознание, жалости во мне нет вообще никакой. Иногда на все плевать абсолютно.

— А до войны вы как-то переживали?

— До этого меня иногда мучила совесть. Я мог бить людей до полусмерти, но делал это на «договорняке», так сказать. Я дрался стенка на стенку приблизительно в равном количестве. На войне же выходишь за всяческие рамки. Человек, так сказать, идет и перестает различать,  кто изначально был ему врагом, а кто другом.

— Кошмары снятся?

— Нет, но постоянно снится война. Я ее переживаю постоянно с разных сторон, в разные эпохи. Постоянно какая-то фигня снится.

— А чувство тревоги есть? Как вы себя чувствуете в Киеве?

— Тревога есть, часто. И все-таки, каждый раз, когда смотрю на фотографии знакомых ребят, на своих сослуживцев — бешено хочу обратно. Очень хочу попасть обратно в зону АТО. Вот вчера узнал, что на наш блокпост совершили нападение. Есть потери. Стреляющим все равно — есть перемирие или нет. Хочу стоять там, где могу что-то сделать и изменить. Пока пытаюсь это сделать здесь.

— Откуда у вас украинский патриотизм, вы же с востока страны?

— На меня повлияло воспитание отца. Он всегда позиционировал себя как украинского патриота. Он голосовал за независимость Украины. Но он никак меня не приучал к украинской культуре. Патриотизм для меня — это что-то само собой разумеющееся. Мне многие родственники из России предлагали переехать, обещали работу. Но для меня они рабы. Они за работу готовы продать свою свободу, которую у человека забрать нельзя. Украинцы очень отличаются. Украинцы способны восстать. Русские тоже способны, но надо разграничивать русских и россиян. Основная масса там — россияне, биомасса, которая желает ходить на работу, и чтобы был стабильный курс доллара. Их больше ничего не интересует. Хотя и там у многих есть рефлексия по поводу имперских амбиций.

— Но в Украине тоже есть более пассивное общество, которое не втягивается в конфликт.

— Дело в количестве, в том, каких людей больше. Здесь земля такая, тектонический разлом. Здесь, наверно, и не обязательно рождаться, чтобы стать патриотом. Найем и Кипиани — тому пример (Мустафа Найем и Вахтанг Кипиани — украинские журналисты. — «Профиль»).

— Патриотизм — это любовь к чему: к стране, к власти, к родному дому и близким?

— Теперь я четко разделяю свое отношение к государству, правительству и к стране. За государство я сражаться не буду, все. Я всегда был патриотом Украины, но мне кажется, что святая обязанность патриотов — «мочить» государство. Мой патриотизм ничуть не стал меньше, и у многих ребят — то же самое. Но при этом, когда ты приезжаешь в Киев, к этим чиновникам, они тебя не слышат. Ты им не нужен.

— Вы за анархию?

— Анархия — это вообще природное состояние человека. И у нас на территории Украины есть исторические примеры реализации анархизма.

— Вы планируете как-то менять нынешнее правительство, нынешнее украинское государство?

— Я думаю, что процесс кристаллизации гражданского общества, который сейчас происходит, направит нас на нужный путь. Ты можешь либо быть в нем, либо наблюдать. Это как вечеринка: ты можешь прийти как сторонний наблюдатель, и посмотреть на это. Но кто реально может повлиять на вечеринку? Либо хозяева, либо полиция, либо соседи, которые вызвали полицию, либо посторонние. У нас есть северный сосед. Он послал дебоширов, которые хотят сорвать вечеринку. Еще у нас есть президент, который может послать милицию. И,  как в фильме «Король вечеринок», обычно это заканчивается тем, что дом сгорает, а район стоит на ушах. Но мы знаем, что без Великой французской революции и без большевистской революции 1917 года общество было бы гораздо ниже по своему развитию.

— Много ли тех, кто просто наблюдает за происходящим?

— Сейчас в большой степени люди активны. Сейчас тяжко оставаться безразличным: нужно либо уезжать, либо участвовать. Я не думаю, что жители Донецка и Луганска хотят в этом сейчас участвовать, но им некуда деваться. Их долбят со всех сторон: что россияне, что украинцы. И да, последние стреляют туда, откуда их провоцируют. Но ведь и с той и с другой стороны должны быть точечные удары, а сейчас артиллерия с обеих сторон бьет массово.

Это страшно. Я был в Металлисте в Луганской области, где с двух сторон стреляет артиллерия. Это действительно страшно. Чеченцам, которые за ЛНР и ДНР, тоже без разницы — они херачат и тех, и других. Это кстати поднимает и местное население. Мои звонят из Луганска, и говорят, что там уже готовы подниматься против сепаратистов и вообще «ватников». Потому что уже достали.

— Чем достали?

— Ну, насилием например. Люди многое могут стерпеть, но не все. Мои пассивные друзья из Краматорска уже готовы идти в батальоны, но, к сожалению, наша страна — это не Израиль, где военные за каждого убитого убивают десять в ответ. У нас страна не дает должной защиты тем, кого посылает воевать.

— Многие ветераны операции на Юго-востоке в штыки приняли предложения Киева об особом статусе Донецка и Луганска?

— Многие будут бороться до конца, пока города не станут опять украинскими, но вид борьбы изменится. Часть людей уже устала воевать и пребывает в упадническом настроении. Я знаю, что у многих есть незарегистрированное оружие. Его навалом, и тот, кто об этом не знает — просто идиот. Рынок оружия вырос в сто раз. Так что какая-то часть фронтовиков — с такими же, как у меня проблемами в голове — может пойти и начать люстрацию, как они ее видят. И это я еще в серьезных боях не участвовал. А есть люди, которые были в таких страшных местах, куда мало кто хочет попасть. И вот когда они, психологически надломленные, вернутся сюда, они будут требовать надбавки и прав. А их не будут слушать, на них будут плевать. И что тогда начнется?

— Есть ли разница между теми, кто возвращался из Чечни и Афганистана и теми, кто возвращается из зоны боевых действий на Востоке Украины?

— Разница есть. Там они возвращались в более-менее стабильную мирную ситуацию и в ту государственную систему, которая могла их урезонить.

— Можно ли бороться с проявлениями агрессии и помогать солдатам?

— Можно честно выйти и рассказать: ребята вот у нас столько участников АТО, и такие вот вам льготы. Пускай президент, даже на примитивном уровне, выйдет и скажет: мол, да, у нас есть чиновники, которые все это будут тормозить, но вот создан орган, который поможет вам, а вот люди, которые помогут вам оформить документы. А вместо этого сейчас отстраняются лидеры фронтовиков и идет слив добровольческих батальонов. На многих заводят дела, чтобы их в итоге посадить, так как в будущем они могут начать играть важную роль в украинской политике. Ведь люди видели их в бою, и они пользуются авторитетом. К примеру, выходит кто-то из депутатов, а у людей вопрос: «кто ты такой? Ты не был с нами на передовой. Ты не уносил товарищей с поля боя». Многие пойдут сейчас в политику, как это происходит с ветеранами в Израиле.

— Вы вернетесь на восток?

— Во-первых, я — мужчина. Во-вторых, я — патриот. И это не зависит от того, можем ли мы что-то изменить или нет. Мы собираемся возвращаться с другими солдатами и охранять украинские гуманитарные конвои, так как сейчас сепаратисты начали отстреливать волонтеров, а мы, имея военный опыт, сможем их защитить. Война будет продолжаться, и, так или иначе, она будет касаться каждого из нас. Для меня было бы нечестно остаться здесь. Я буду каким-то образом продолжать участвовать. Возможно, я пойду на курсы офицеров, чтобы понимать военную ситуацию. Мне кажется, теперь мы будем воевать постоянно. Если надо, я из своего кармана буду платить инструкторам, покупать обмундирование. Но я не хочу быть расходным материалом или гибнуть в угоду чьим-то политическим интересам.

Автор: Наталия Гривняк, ПРОФИЛЬ