Ветеран МВД России: «Полиция сегодня – это геймеры в форме»

Леонид Л. – бывший сотрудник МВД, отработавший более двадцати лет в патрульно-постовой службе. Он прошел весь путь от рядового до офицера, побывал в двух чеченских кампаниях и имеет государственные награды. Уже несколько лет он на пенсии, но продолжает поддерживать контакты с бывшими сослуживцами и наблюдать за изменениями, происходящими сегодня в полиции, которая еще недавно была для него милицией.

 Своими наблюдениями и личным пониманием ситуации отставной офицер поделился в откровенной беседе с корреспондентом «Полит.ру», под обещание сохранить его личность в тайне.

До последнего момента Леонид сомневался, стоит ли беседовать с журналистом. Он дал согласие на встречу, но не обещал, что беседа сложится. «Вы поймите, – говорил близкий знакомый офицера, – ему очень тяжело говорить о том, что происходит. Так что, может быть, он и не станет разговаривать». Но в итоге, все получилось само собой.

Полиция России  Фото: svoboda.org

Крепкий пятидесятилетний человек с ежиком седых волос встретил нас за чаем, но беседу начинать не спешил. Поговорили об отвлеченных вещах: о политике, о том, как бодаются власть и оппозиция. Леонид посмеивался, но в разговор включался слабо. Но, когда вспомнили случай о подозреваемом в Татарстане, которого до смерти изнасиловали бутылкой, Леонид не выдержал.

«Да они же молодые там просто! Наверняка же этот задержанный там был неспроста, там же подозрение в тяжких телесных было. Им сказали получить показания, они и получали. Но опыта не хватило, вот и переборщили», – сказал Леонид, – «Так бывает, надо получить показания. И мы жестко, бывало, работали, а что в Чечне творили, лучше вообще не вспоминать».

«То есть сейчас тоже, что и тогда? Ничего не изменилось?» «Изменилось, – говорит Л. – сейчас совсем другие люди. Такие же ребята, вот как ты. Они сидят дома, играют на компьютере. Потом приходит время выбирать профессию, и они приходят в полицию. Полиция сегодня – это геймеры в форме».

Геймеры, в понимании Леонида, это не люди, которые живут, будто играют в кровавый шутер, как можно подумать. Это в широком смысле человек, который просто не видел ничего кроме компьютерной игры. Человек, который не знает реальной жизни, не имеет принципов, не знает, что такое быть частью коллектива. Эдакий сменивший гражданское на милицейскую форму одиночка, так и не вырвавшийся из своих иллюзий в реальный мир.

«Мы в своей роте были как кулак, – рассказывает Л., – а эти – каждый сам за себя. И принципов никаких».

И эта перемена, по мнению отставного офицера, является ключевой, определяющей новое лицо правоохранительных органов.

«Я пришел в милицию в 198…-м году. Я до прихода в органы был, скажем так, не большой поклонник соблюдать законы. Но я пришел в милицию и перешел в другую плоскость. И друзья – бандиты, шпана – стали врагами. Сегодня те, кто пришел нам на смену – не видят разницы. Они продолжают общаться со знакомыми бандитами так же, как и до прихода в правоохранительные органы», – рассказывает Л.

Также, по мнению Л., одиночка сегодня более коррупционно уязвим, чем коллектив. Он слаб, на него легче давить. А если он старается подняться, подставив товарища, то значит и легче идет на поводу у коррумпированного начальства, еще больше упрочивая коррупцию и обеспечивая ее преемственность.

«Но главное, – продолжает свой рассказ о молодежи отставной милиционер, – у них нет понимания, зачем вообще они пошли в полицейские. Мы шли, чтобы защищать граждан. По крайней мере так думали те, кто служил со мной в одной роте. Мы так и отработали свое, зная, что мы здесь защищать людей. А эти – не пойми что думают.

Бывает, смотришь, стоит нарушитель, качает права, что-то доказывает, руками машет, кричит, а патрульный, что его задержал, – стоит и кивает, кивает. Мы так не работали. Я сначала бил головой о стену уазика, и пока не сполз – в кузов закидывал…» – «Эй, – говорю, – подождите. Так это же получается, что они лучше стали! Людей не бьют!» – «Зато они за чужой кошелек больше на нож не бросаются», – мрачно парирует Л., и просит достать калькулятор и подсчитать, сколько драк у него было за годы службы.

У него более 17 тысяч задержанных лично. Каждый третий всерьез пытался нанести увечья. Получается, за время службы, он пережил более 5,5 тысяч нападений. «И это по самым скромным подсчетам, по минимуму, так сказать», – говорит офицер.

«Сейчас посмотрите, полиция не работает. Нет, то есть хорошо она никогда не работает. Это такой принцип. Тебе все задержанные говорят, что ты козел, родственники, матери, дети задержанных говорят – ты козел. К начальству придешь, там тебе снова – ты козел. Газету откроешь – ты козел. Домой придешь усталый, к жене… ужин тебе нужен, сексом заняться… тут тоже всякое бывает (я из-за этого, в том числе, и ушел из органов – козлом быть надоело). И так у всех. Поэтому, милиция никогда хорошо не работает. Но сейчас они просто попрятались. Стараются на маршрут не выходить, лишний раз никого не задерживать. Писать отчеты. Так во всех смыслах безопаснее», – рассказывает наш собеседник.

«А как же статистика?», – спрашиваю я. – «Ведь есть же сводки и по убийствам, и по хулиганам. То все-таки работают».

Задержание

«Статистики на всех хватает», – говорит Л. – «Вот смотрите, задержали мы хулигана. Пишем себе «палку». Но мы на этом районе не у себя, а привлеченная сила. То есть мы себе «палку» нарисовали, и УВД района себе тоже «палку» нарисует. А когда наш и их дежурные отчитаются, то из одного хулигана будет два. А когда город отчитается, то у них будет «хулиганство» по городу – раз, задержанный нами – два, и тот же задержанный по сводке другого района – три. Так один хулиган за троих отрабатывает. С убийствами тоже чехарда. Вот если нашли труп с признаками насильственной смерти – это убийство, а если он по дороге в больницу умер – это уже не убийство, а если он уже в больнице умер – то вообще что угодно вне нашей компетенции. Такая статистика».

Уязвимость полицейского, по словам Л., – тоже серьезный фактор, препятствующий работе. Так безопаснее бывает взять мзду с нарушителя на улице и пойти дальше, чем вести нарушителя в отделение и там оформлять.

«Ты не взял с нарушителя паспортного режима пятьсот рублей, вместо этого привел его и оформил. Там дежурный посадил его в обезьянник, вызвал офицера миграционной службы. Тот взял с него полторы тысячи и отпустил. А отпущенный пошел жаловаться правоохранителям на высокий побор. С кого начнут раскручивать историю? Правильно! С того, кто поставил подпись в журнале – с тебя.

В итоге тебе впаяют незаконное задержание, а это – уголовное преступление. И в отделении будут еще и рады, что больше нет такого чучела, которое таскает в отделение и оформляет всякую головную боль для коллег. Поэтому любому патрульному себе дороже связываться. Особенно если нет паспорта. Без паспорта у нас сейчас суды не берут людей, что с ним делать? Получается, ты все сделал по закону и кругом виноват. Вот менты сейчас и сидят тихо, стараются не высовываться», – объяснил офицер и рассказал вполне реальную историю о благих намерениях с грустным концом.

Женщина попросила забрать бомжа из подъезда, который нагадил ей под дверью. Наряд прибыл, но забрать они его не могут – приемники закрыты, а просто так сажать непонятно чем больного бомжа – инструкция не велит. Вот они и спрашивают женщину: «А может он матерился?» – «Да нет, вроде не матерился». – «А может во сне матерился? Вы вспомните! Ведь если он матерился, он же тогда – хулиган. И мы его за хулиганство сможем забрать».

Женщина, конечно же, сразу вспоминает, что пьяный обгадившийся бомж матерился. И они оформляют хулиганство, избавляют женщину от неприятного соседства и отправляются нести службу дальше с уверенностью, что сделали доброе дело. Несут они ее до суда, пока не появляется свидетель, который говорит, что бомж спал, а не матерился. Тогда суд опрашивает женщину, вызывавшую наряд, и та: «А мне полицейские посоветовали сказать, что он матерился». И берут благонамеренных полицейских за фальсификацию показаний со всеми вытекающими.

Беспринципность и бесхребетность нынешнего состава, а также сокращения в ходе реформы МВД, по мнению Л., привело полицию не просто к снижению эффективности и развитию коррупции, а к недееспособности.

Например, в роте, где он служил сначала рядовым, а потом сержантом, было 18 человек вместо положенных 50. После сокращений (сокращали в основном вакансии) количество человек в роте осталось прежним – 18. Но если до реформы офицеров было два – ротный и замполит, то теперь офицеров шесть, а бойцов всего – 12. «Какая здесь эффективность?», – спрашивает ветеран МВД.

«Раньше мы делили города на красные и черные. Черные – это там, где милиция продалась, красные – там, где еще есть закон. Теперь это деление почти утратило смысл. Пока я служил, не было такого, чтобы мы наверх передавали часть того, что заработали на улице. Нет, конечно, мы не жаловались на маленькие зарплаты и задержки выплат. Мы сами содержали патрульную машину, оплачивали бензин и прочее. Но мы не платили старшим. А сейчас что? Я помню, приезжает генерал, ему начинают жаловаться на технику, на старое оборудование, а он – «Вас что, разве профессия не кормит?» Как тут быть, если даже генерал такое говорит», – сокрушается Л.

Раньше, по словам собеседника, в милицию мог прийти любой. На него не обращали внимания, пока он не отслужит 3 года. После этого бойца принимали в коллектив. До трехлетнего стажа дослуживался в лучшем случае каждый третий. То есть работал довольно жесткий, но понятный профессиональный фильтр. Теперь же, по словам Л., действует конкретная такса.

«Чтобы начать работу в полиции, теперь нужно заплатить 30-40 тысяч. Это в ППС. Если восстанавливаешься – 80 тысяч. Если ты женщина – 100». – «А почему женщины так дорого?» – «Они же работать не будут. Сядут и будут бумажки перебирать, толку от них? С тех, кто работать будет, и берут меньше». – «Ходили слухи, что в ДПС таксы еще выше. Заоблачные какие-то цены называли, да?». – «Сейчас, после коррупционных скандалов, посадок и смены руководства там цены на должности сильно упали», – смеется Л.

Мы еще долго говорили. И о физической подготовке бойцов, от которой зависит самое меньшее – половина работы, и о раздувающихся штатах руководства, и об ухищрениях на оперативной работе, о войне, о людях, которые по сей день приходят к Л. за помощью, «будто тут опорный пункт милиции». И о том, что большинство из тех, кто патрулировал и охранял правопорядок на улицах в 90-е, сегодня удалены из органов. «Нас удаляли специально.

У нас есть представление, как охранять порядок, и если нас сейчас поставить на эту работу – мы будет делать ее так, что нынешнее руководство ужаснется. Наши представления больше не нужны, и почти ото всех нас, прошедших Чечню, воевавших с преступностью в перестройку, – избавились. Избавились целенаправленно. Чувствуем ли мы себя обиженными или забытыми? Конечно», – говорит ветеран.

На прощанье я прошу Леонида описать на уровне собственных ощущений, в самом общем виде, чем отличаются органы сейчас от тех, которые он оставил несколько лет назад. Офицер долго, почти минуту думает, прежде чем ответить.

«У милиции вынули душу», – наконец говорит он.

БЕСЕДОВАЛ ЕВГЕНИЙ ЕРШОВ, «Полит.ру»