Мертвые и живые. Кто и как воюет за убитых солдат Второй мировой
О живых судят по их отношению к мертвым. С 1919 года немецкий фонд «Фольксбунд» ищет по всему миру своих солдат, погибших в Первую и Вторую мировые. В России в поисковое движение вовлечены десятки тысяч энтузиастов, а в нашей стране — от силы тысяча. Журналистка «Репортера» отправилась в поисковый отряд наблюдать за их работой.
– А время, время, ребята?
– Часовая стрелка стоит на шести, а минутная слетела.
– А часики-то импортные…
– Да, мужичок непростой — очки, часы. Комиссар или замполит.
С десяток небритых мужчин в камуфляжной форме склонились над ямой, из которой виднеются два человеческих скелета.
– Да тут их три! — присвистывает молодой парень в армейской кепке и с сигаретой в зубах. — Этот точно артиллерист. Видишь, красный просвет на погоне.
– Похоже, они ворвались на немецкие позиции и погибли от взрыва, — предполагает человек в роговых очках с одной дужкой. — Как думаешь, рост — метр семьдесят?
– Метр восемьдесят, — возражает человек с бородкой. — Еще же череп.
Тот, который с бородой, — это Игорь Фальков, в прошлом эксперт-криминалист, а молодой в кепке — Николаша. Родись он 120 лет назад, был бы хрестоматийным юнкером Николкой Турбиным. Да и вся компания подобралась колоритная: Француз, Команч, Ильф и Петров.
В береговой зоне на Маяке поисковики обнаружили останки 15 солдат. Черный цвет костей — следствие смешения морской травы с разложившейся плотью
Мы работаем в поселке Эльтиген на берегу Керченского пролива, ищем останки незахороненных советских солдат. Бетонная плита у дороги сообщает, что эта земля «огненная». В штормовую ноябрьскую ночь 1943 года здесь высадился советский десант, чтобы выбить немцев с полуострова. Всего за три месяца погибло 15 тысяч ребят.
Хоронить, ясное дело, не хоронили: время присыпало землей и мусором. Такие останки поисковики называют «верховыми»: 5–7 см грунта снимешь, и оголяются скелеты. Кто целым лежит навытяжку, кому ноги оторвало или раскроило голову. Ощущение легкого озноба при виде раздробленных черепов знакомо только новичку, опытные поисковики делают свою работу с хладнокровностью хирурга. Хотя врачеванию никто не учился: Андрюха — программист, Светлана Зинченко — прапорщик запаса, Самбурский держит мастерскую по ремонту авто, а Француз чем-то снабжает Черноморский флот, хотя и не признается чем.
Стаж в поисковом движении у всех самый разный — от 1 до 23 лет, как, впрочем, и возраст: Фалькову-младшему — 19, Гирныку — 60. «Алексей Петрович, — шутят в лагере, — это отдельная история. Он, говорят, Вьетнам бомбил».
И действительно, Гирнык здесь самый идейный: всегда говорит «мы» (штурмовали, захватили, обеспечили) и таким тоном, что у всякого закрадывается подозрение, не был ли он к этому причастен.
Мы беседуем о его отце — военном летчике, который имел 19 боевых наград. О нем самом, отдавшем всю жизнь военной авиации, а после создавшем музей истории родного авиаполка. О том, как полк «растерзали», а самолеты порезали.
– Помните, как тот говорил — «за державу обидно», — вздыхает Гирнык, и мне становится его жаль. — Я в Германии служил, знали бы вы, как они на нас смотрели!
– С ненавистью?
– С завистью! Мы были орудием возмездия и устрашения. Советский флаг все уважали. Мы шли на переговоры к американцам с гордо поднятой головой, — в его словах чередуются апломб и ностальгия. — Можно сказать, я своих отцов здесь откапываю. Наверное, всей жизнью приходишь к тому, что истина вот здесь, — устремляет он взгляд в сторону ямы. — Тут я сам себе отвечаю на вопрос, зачем я живу, и вижу, что не одинок.
Пес Александра Петрова присматривает за инвентарем — лопатами и металлоискателями
Хотя едва ли кто-то еще, глядя на эти останки, пытается ответить на вопрос о смысле жизни. Одними движет интерес исследователей, другим просто приятно находиться в хорошей компании.
– У каждого своя болезнь, — сосредоточенно вертит в руках какую-то штуковину Максим, отставной подполковник налоговой службы. — Кто-то болеет горами, кто-то подводным плаванием. Здесь полностью отстраняешься от своих проблем.
– Не знаю, как правильно тебе сказать. Солдат, погибший на поле боя, автоматически искупил свои грехи, потому что отдал самое дорогое. И неужели они… ну, недостойны… — пытается подобрать слова Николаша Бушуев, 28-летний командир отряда «Отчизна», которому с виду не дашь и 20. — Знаешь, поисковик — это сексуальная ориентация, — неожиданно заключает он. — Так звезды легли.
Пока мы беседуем, возле ямы образуется гора находок — кусок ящика для переноски мин, пулеметная лента, осколки от снарядов, дужки от очков, партбилет, часы, оторванный погон. И главный наш «трофей» — орден Красной звезды с двумя отбитыми лучами, по которому можно будет установить имя солдата и найти его родственников.
На сегодня работа окончена. Пакуем кости в целлофановые пакеты и едем «на базу».
В качестве столовой – армейская палатка
Аджимушкай-2013
Наш лагерь стоит возле Царского кургана, неподалеку от легендарных Аджимушкайских каменоломен, куда в 1942 году спустились попавшие в окружение солдаты Крымского фронта. По имени этих катакомб вахта и названа «Аджимушкайской». Она проходит больше 40 лет и собирает поисковиков со всего СНГ.
– При себе иметь спальник, кружку, миску и теплые вещи, — инструктирует меня накануне приезда Светлана Зинченко, руководитель поисковой организации «Бастион».
Вот такие находки преимущественно и попадаются поисковикам
Я поспеваю на завершающий этап: уже разъехались эстонцы, молдаване и русские, и осталось 20 ребят из Крыма, Херсона, Николаева и Запорожья.
Лагерь небольшой — палаток десять. Подъем в семь, отбой — когда придется. Еду готовить не надо: ее возит в котлах из соседнего села Денис Бейлин на своем «москвиче» — «царе полей», как он его называет. Денис заведует отделом охраны археологических исследований Керченского заповедника, к которому и принадлежит музей Эльтигенского десанта. На раскопки он впервые попал в 13 лет.
– Атмосфера отличная, в экспедициях практически не приживаются гады. Кто-то историк, искусствовед, физик-ядерщик — это так расширяет кругозор, что хочется общаться еще и еще. Я уже не представляю жизни без очередного сезона, когда собирается коллектив, с которым не один стакан, извините, чаю выпил, — смеется, — ну, нельзя без них!
Вечером мы собираемся в большой армейской палатке. За этим столом нет начальников и подчиненных, зажиточных и алтынных — здесь все равны. Экспедиция стирает социальные барьеры, хотя и собирает вместе владельцев «Таврий» и обладателей джипов.
На ужин у нас борщ и макароны. После дружно поем под гитару все, к чему душа лежит: «Говорят, мы бяки-буки», «На поле танки грохотали», «Бери шинель, пошли домой»…
Расходимся глубоко за полночь.
Александр Петров, заместитель командира нижнегорского отряда «Патриот», споласкивает останки в кастрюле. Береговая зона на Маяке
«Море было красным от крови»
Сегодня мы работаем в береговой зоне на Маяке. Позвонили моряки, сказали, что во время прибоя оголяются останки.
Пару заходов лопатой, и на берег одна за одной ложатся человеческие кости. Рук, ног, обломки черепов… Все черные и с неприятным едким запахом — следствие смешения морской травы с разложившейся плотью. Света, Инна и Оксана споласкивают находки в тазах и выкладывают на гальку.
– 1942 год отступление или 1943-й наступление, — предполагает Оксана. — Старики говорят, море было красным от крови. Некоторые керченцы до сих пор не едят бычков, потому что помнят этих раздутых рыб, питавшихся трупами.
«15 человек», — позже даст заключение судмедэксперт. У одного из них нашли медальон «смертник»: капсулу с листом бумаги, где солдат указывал имя, фамилию, год рождения, город или деревню и военкомат, который его призвал. Но многие этого не делали — считали плохой приметой.
– Будет жаль, если он пустой, — вздыхает командир нижнегорского отряда «Патриот» и руководитель нашей экспедиции Сергей Самбурский. Мы отправляемся с его заместителем в частный сектор к Наталье Юрьевне, которая «читает» такие находки, даже если чернила выцвели от времени.
Наталья Дзюба — известный в поисковом движении человек, к ней обращаются ребята со всего СНГ. Свою работу она описывает с таким трепетом, словно имеет дело с редким жемчугом, а не ворохом бумаг, а о солдатах отзывается с той нежностью, с которой говорят о детях.
– Когда ищешь родных, столько всего поднимаешь! Центральные архивы, метрические и церковные книги — каждая мелочь важна. Вот, например, солдат родился в 1907 году.
Я беру возраст, в котором у людей появляются дети, и прошу ЗАГС поднять журналы рождения с 1927-го по 1942-й. А если детей уже нет в живых, то найти архивные записи о смерти, где указывают адрес заявителя — сына, дочери, внука. Наша главная проблема — закон о защите персональных данных. Иногда информация в архивах ЗАГСа — единственная зацепочка к поиску родственников, а она, увы, конфиденциальна. И я убеждаю сотрудников: «Мне не надо официальной выписки, только факт, ведь вас тоже война затронула». Некоторые, дай им бог здоровья, помогают. Часто в сельсоветах говорят: «Надоели, хватит, у нас выборы/посевная/работа». А иногда, наоборот, председатель садится и всей семьей пересматривает архив.
Программист Андрюха роется в раскопе на мысе Маяк
Я таких людей бриллиантами называю, я за них свечки ставлю.
– Довести солдата до дома очень тяжело. Это каждый раз маленькая жизнь, прожитая вместе с ним. Бывает, на поиск уходит год или полтора. Порой солдат не отпускает, просто за руку держит. Помню, Алеша Белый — это наш мальчик из Сумской области, нашли под Сталинградом. Очень долгим был поиск, казалось, исчерпали все возможности. И вот этот Алеша — он мне снился, я даже глаза его видела. И понимала, что мы на верном пути. Можете считать это мистикой, но когда мы нашли его племянницу и я увидела фотографию Алеши — это было один в один его лицо!
– Ключевой момент, когда звонишь: сидишь с валерьянкой, волнуешься, как переживут родственники. У одной женщины случился инфаркт, когда ей сообщили, что нашли останки отца. У некоторых детей истерика: «Мой отец не мог погибнуть в лагере для военнопленных в Таганроге! Он не из тех, кто сдается в плен!»
А вообще, сейчас много отказников, — вздыхает Дзюба. — Бывает, год ищешь, и вот, наконец, держишь в руках номер телефона внука, волнуешься, звонишь, рассказываешь… А тебе так сухо: «Я занят. Перезвоните завтра». Я перезваниваю, а это выходной день, и слышу в трубку: «Мы спим». Я говорю: «Я деда вашего нашла!» А там снова: «Звоните завтра». Я заплакала. Звонить, конечно, больше не стала. Внуки-правнуки — им часто все равно. Некоторые говорят: «Хорошо, что нашли. А нам за это будет материальная компенсация?»
– Зачем вам это? — спрашиваю.
– Не знаю. Может, в меня вселилась душа солдата, убитого в 1942 году. Для меня они не останки, не кости — я с ними разговариваю. Пока солдат не похоронен — душа не упокоена, он все еще воюет.
Гроб с останками бойца, обнаруженного в прошлом году, транспортируют в машину. Его похоронят с поестями
Белое и черное
В лагере сдаем по 25 грн в сутки на питание. В поисковом движении все из своего кармана: проезд, продукты, металлоискатель, но главное — захоронение.
– Это же гробы, автобус, воинский салют, родственников привезти и поселить, — расписывает затратную часть Николаша. — Иногда военные соглашаются дать транспорт, если мы его заправим, или блюда на поминки сносит все село. И весь семейный бюджет на это уходит: мне и сестра, и мама, и бабушка помогают. Но этого мало: мы даже знаем, где лежат останки, а возможности похоронить их не имеем.
Хотя цена вопроса весьма умеренна: отряды, как и масштабы их деятельности, невелики. В год, говорит Самбурский, его ребята поднимают до 100 останков. И 25 — может, 30 тысяч грн покрыли бы все их нужды. А музейным фондам перепало бы экспонатов.
– Мой отряд, — кричит издалека Николаша, — четыре школьных музея обеспечивает!
На Эльтигене поисковики обнаружили останки трех солдат. Одного из них удалось идентифицировать
Хотя мог бы этого и не делать. Профессии «поисковик» официально не существует: закон умалчивает о том, кто эти люди и какова их мера ответственности. Придраться можно лишь к тем, кто ведет раскопки на территории мемориала или памятника. А прикарманить орден, найденный в поле, — это не преступление, потому грань между белыми и черными копачами весьма тонка.
Первые регистрируют общественные организации и, следуя букве закона об охране культурного наследия, испрашивают у Минкульта разрешения вести раскопки в лесу или за селом. Вторые игнорируют эту норму и не имеют головной боли. «Временный порядок о проведении поисковых мероприятий», который хоть как-то регламентирует работу отрядов, ни на чем таком не настаивает. Этот необычный документ запрещает «употреблять сырую воду из открытых источников для профилактики кишечных заболеваний», но умалчивает о санкциях для тех, кто работает без документов.
– Получается странная ситуация, — разводит руками Николаша. — Нам вбивают номер металлоискателя в разрешение на работу, и в прошлом году нас нагибали, что мы пользуемся не теми приборами. Хотя рядом копали черные, и к ним претензий не было. И не потому, что они откупились. Просто им ничего не предъявишь!
В нашей стране ведь не запрещено использовать металлоискатель, как, впрочем,
и копать. Поэтому объемы черной археологии достигли чудовищных масштабов: поисковики называют цифры: 10, 20, тысячи бродячих копачей. Более-менее точную цифру могли бы прояснить данные о количестве проданных приборов, но такой статистики не существует. Да и львиная доля старателей ищет антиквариат, а не артефакты времен Второй мировой. С советского солдата нечего взять — разве что каску и флягу, цена которым 30–50 грн. То ли дело бойцы Вермахта — за их шлемы можно выручить $100 и даже $800. Но немецкий «Фольксбунд» — организация, занятая поиском своих воинов, — 15 с лишним лет финансирует работы на Украине. За это время они подняли больше 100 тысяч солдат. Поэтому немцы в «золотых» касках встречаются крайне редко. А конкуренцию поисковикам составляют калымящие сбором металлолома барыги и немногочисленные трофейщики. Но сколько их — сказать не берется никто.
Впрочем, и легальные копачи не чужды наживы.
– Иногда белые не лучше черных, — признает Николаша. — Я, например, один свой отряд разогнал за откровенное мародерство.
Но бывает и так, что, начав со сбора трофеев, искатели проникаются военной тематикой и даже формируют отряды.
– Я бы вообще не делил все на белое и черное. Есть люди, которые копают ради обогащения, и те, кто работает не для наживы. Понятно, все оставляют себе кое-что на память, но нормальные люди в основном сдают найденное в музеи.
Верхний ряд: Сергей Самбурский, он же Ильф и руководитель нашей экспедиции; Александр Петров, друг и заместитель Ильфа; Николаша Бушуев, командир отряда «Отчизна». Нижний ряд: Алексей Гирнык, самый идейный член экспедиции, хотя участвует впервые; Фальков-старший, в прошлом эксперт-криминалист; Денис Бейлин, завотделом охраны археологических исследований Керченского заповедника
Камень преткновения
Не нам сетовать на черных копачей. По иронии судьбы, на пятый день Аджимушкайской экспедиции мы сами оказываемся нелегалами. Минкульт отозвал разрешение на работу нашему командиру Сергею Самбурскому. Это сообщили зачастившие в гости милиционеры и эсбэушники. Но официальных бумаг не предъявляют, поэтому мы продолжаем копать.
Поисковики сходу называют имя устроителя своих проблем — Ярослав Жилкин. Человек, совместивший две должности — председателя союза «Народная память», куда входят 18 поисковых отрядов, и секретаря Комиссии по вопросам увековечения памяти жертв войн и политических репрессий, которая выдает разрешения на эксгумацию солдат.
– Он, кого мог, уже загнал в союз, а теперь убирает тех, кто за бортом, — объясняет мотивы «противника» Петров. — Хочет, чтобы все, что ни делалось, ассоциировалось с его фейсом. Я думаю, у него золотая мечта надеть корону папы всех поисковиков и зайти с этим в парламент.
– Вот в прошлом году мы нашли в Ленинском районе Крыма солдат, которых побросали друг на друга и присыпали землей. Уже год просим разрешения похоронить их, а он не дает! — приводит пример того, как «выдавливают» неугодных, Самбурский.
Хотя сам Ярослав Александрович свою заинтересованность отрицает. Говорит, и плацдарм для похода в парламент не готовит, и разрешения на эксгумацию дает не только своим. А весь сыр-бор возник из-за того, что поисковики не хотят следовать «Временному порядку».
– У кого ни спроси: «Порядок должен быть?» — все отвечают: «Да». Но когда доходит до дела, тут же выясняется: «э нет, я буду копать так, как мне удобно», — возмущается Жилкин. Внешне он вовсе не производит впечатления закоренелого функционера, которого я готовилась увидеть. А свою тягу
к поиску объясняет исключительно сентиментальными чувствами. Мол, семь лет назад случайно попал в экспедицию — «попрыгал на лопате», как говорят поисковики. И проникся.
– Нашел котелок. И когда держал его в руках, представил, что кто-то когда-то из него ел. Потом увидел, как ребята берут куски железа, которые не имеют ценности, и складывают в багажник. Спрашиваю:
«А это куда?» «На металлолом сдадим, — говорят. — Надо же хоть бензина купить для следующей экспедиции». И тут у меня что-то екнуло. Я подумал: е-мое, еще вчера я сидел в ночном клубе, сорил деньгами, а тут люди святым делом занимаются.
И сам потихоньку втянулся. Деньги у меня теперь жена зарабатывает, а я у нее их, — смеется, — клянчу.
Солдат вернулся
А тем временем Эльтигенская история получила свое завершение. Через месяц после окончания экспедиции мне пришло сообщение от Николая Бушуева. «Сегодня мы установили бойца с орденом Красной Звезды. Им оказался Кондратов Иван Кузьмич 1912 года рождения, призванный из Алтайского края. Капитан, командир разведроты, настоящий герой. Оказался не артиллеристом, а пехотинцем. Скорее всего, я ввел всех в заблуждение красным просветом. Пехота носила малиновый, а на копаном погоне это легко спутать. За годы войны Кондратов получил четыре ранения и три ордена. Один из них — посмертно».
Имя героя уже внесли в «Электронную книгу памяти» — проект, который поисковики реализуют своими силами.
А когда верстался номер, стало известно, что в Подмосковье у Ивана Кузьмича отыскалась племянница. Так спустя 70 лет домой вернулся еще один солдат.
Где и как ищут останки погибших солдат
В Белоруссии общественным организациям запрещено заниматься поиском, тогда как в России и Германии дело, напротив, движется силами десятков тысяч энтузиастов. И неплохо финансируется: немецкий «Фольксбунд» получает свыше 10 млн евро в год
Поисковым движением в нашей стране охвачены от силы тысяча человек, которых государство к тому же не балует деньгами. В этом году на нужды отрядов бюджет отвел полтора миллиона, или 125 грн в месяц на человека. Две эти цифры, пожалуй, и есть индикатор нашего отношения к теме войны. Горькая ирония еще и в том, что комиссия по увековечению памяти подчиняется министерству жилищно-коммунального хозяйства, которое заведует кладбищами и мусором…
Хотя в той же России поиску покровительствует министерство обороны, деньги выделяет область или район, а разрешительная система гораздо проще, чем у нас. Чтобы стать «белым» поисковиком, у нас нужно оформить общественную организацию, получить разрешение Минкульта на проведение работ и межведомственной комиссии на эксгумацию. В РФ же достаточно зарегистрировать общественную организацию и уведомить администрацию района о проводимых раскопках. В итоге в одной Тверской области отрядов больше, чем во всей Украине, — 30, в Смоленской — 60, а по всей стране в движение вовлечены десятки тысяч энтузиастов.
– Хотя и у нас достаточно проблем. До сих пор мы сдавали отчеты в мес-тный военкомат и Центральный архив Минобороны. А теперь вот министерство культуры пытается приструнить: хочет, чтобы мы получали разрешения и писали массу ненужных отчетов. И чем это закончится, мы пока не знаем, — разводит руками ветеран российского поискового движения Евгения Иванова. — А что касается финансирования, то здесь ситуация отличается в зависимости от области. Где-то выделяют 13 тысяч руб. на полевой сезон (около 3,5 тысяч грн. — «Репортер»), а где-то — 5–7 млн руб. В этом году поисковики впервые получили президентские гранты — кто 300 тысяч руб., кто в 10 раз больше. Всего раздали 34 млн руб. (8,5 млн грн. — «Репортер»).
В Белоруссии, напротив, отряды существуют за свой счет.
– Когда-то в движении было около
2 тысяч человек, но с 1995 года общественным организациям запрещено заниматься поиском. Для этого создали специальный батальон при Минобороны, и только вместе с ним мы можем работать, — рассказывает местный поисковик Лариса Бруева.
Впрочем, и в сытой Германии, где государство и благотворители ежегодно жертвуют на дело больше 10 млн евро, львиную долю работ выполняют волонтеры. В том числе и по Украине. Местное отделение «Фольксбунда» платит лишь трем спецпредприятиям (по сути, это похоронные конторы), имеющим разрешение на эксгумацию, а те в свою очередь привлекают к работам поисковиков, но дают им крохи — по 40 грн за поднятого бойца. Впрочем, большинство ребят сдают немцев бесплатно.
– Мы часто поднимали солдат Вермахта, — говорит Светлана Зинченко. — Но денег за это не получали ни разу.
Текст: Анастасия Рафал. Фотографии: Дмитрий Стойков
Tweet
