О великомосковском шовинизме и его проявлениях

…Московская прописка российского жлобства – тема выигрышная. Но деградация подобно любой коррозии – границ не признает. И «москвизм» передается не только через прописку. Хотя бы потому, что во многом Москва – маленькая модель России, а Россия – большая модель Москвы… Записки столичного жителя: путешествие из Москвы в Петербург.

Неожиданный поворот – редактор  попросил меня сделать статью о великомосковском шовинизме и его проявлениях. И рассказал о наглядном символе этого самого «москвизма»: «Не знаю, как, собственно, в Москве, а в Питере москвича за рулем видно за версту по откровенно хамской манере вождения. А под «московской парковкой» у нас подразумевают манеру ставить машину по диагонали… У Михаила Задорнова есть на эту тему хлесткая фраза: «Американцы ведут себя в мире, как москвичи в России»…

Московское жлобство давно притча во языцех. Слишком давно, чтобы не стать одной из определяющих лицо России социальных черт. Причем процесс этот эволюционировал вне зависимости от эпох и властных форматов. Начиная от времен боборыкинского «Китай-города», когда купеческая Москва подминала страну, и завершая советскими временами, когда москвичи волею партии и правительства окончательно превратились в особую касту. Освобожденную от необходимости стоять в очередях за молоком, от талонов на масло, от возможности видеть мандарины только на новый год. Именно «освобожденную», а не «свободную» – это две большие разницы, как якобы говорят в Одессе.

Собственно говоря, именно тогда жлобство было успешно превращено в норму жизни. Это логично: любой психолог объяснит природу этого явления как компенсацию зависимости. Любой зависимости – от ощущения собственной необразованности и несостоятельности, от бедности, от необходимости молчать пред лицом начальства и, как сказал когда-то г-н Вишневский, оставаться «незамеченными с мавзолея».

Картинка – прямо про нас. И крах совдеповского режима мало что изменил – во всяком случае в первое постсоветское десятилетие. Поскольку мы резко оказались в капитализме, причем в капитализме уровня эдак конца позапрошлого века, – с его еще большей зависимостью от начальства-хозяина и еще большим ощущением бедности на фоне впившихся в ананасы и рябчики «буржуев».

Впрочем, на дворе 2007-й, а не 1997-й. Разница ощущается не только во всеобщей телефонной «мобилизации» страны и вылизанных супермаркетах на месте прежних забитых ликером «Амаретто» киосков.

– Кажется, совковое жлобство уходит в Лету, – заметил не так давно мой друг, когда мы разговорились на темы экономического самочувствия воспрявшего (более 80 долларов за баррель) Отечества.

Уходит? Или меняется?

Лет двенадцать-тринадцать назад на вечеринке в моей квартире некая московская девица радостно ойкнула, увидев на плите железный чайник с носиком.
– Какая прелесть! – заметила она с нескрываемым чувством собственного превосходства. – Напоминает о моей бабушке, у нее дома такой же…
Девица вызывала у меня почти такое же раздражение как Рената Литвинова, рассуждающая на экране об «искуйссссстве». И посему я напомнил уже не о бабушке, а том, что, мол, «недавно, милая, в советских пионерах бегала и не надо делать вид, что с пеленок Тефаль пользовала». Словом, что-то вроде: Вы не были на Таити? – Таити-Гаити… Нас и тут неплохо кормят.

Мы меняемся… Хотя, конечно, медленно. Когда приземляется самолет, дюжина человек в салоне еще хватается за мобильный. Лет десять назад это было традицией: обладателям мобильников всегда нужно было крайне спешно известить жену, приятеля или секретаршу о своем приземлении. Дабы продемонстрировать окружающим самый главный на то время символ разделения общества – мол, я не тварь дрожащая, а мобильный имею…

Но подавляющее большинство уже сумело каким-то чудом осознать, что мобильников в стране стало больше, чем населения.
Мы меняемся… Истинный московский снобизм ныне выглядит даже изящно – как яйцо Фаберже рядом с аляповатой матрешкой. Хотя об «истинном» говорить затруднительно в силу причин исторических и экономических.

С началом 90-х, сразу по окончанию Московского университета, я почти возненавидел этот город и «эмигрировал» работать в провинцию. Правда, объяснять провинциалам причину столь странного телодвижения – «все туда, а ты обратно?» – было затруднительно. Потому как основными носителями моей нелюбви стали как раз именно эти самые милые провинциалы – те из них, кто перебрался в первопрестольную. Именно эти длинношеие мальчики и мужиковатые девицы, приехавшие завоевывать успех любой ценой, больше всех презрительно задирали нос пред всем «нестоличным».

Именно они привнесли в Москву сомнение в том, есть ли жизнь за МКАДом. И именно они уверяли, что жизни там нет. И были по своему правы. Потому что их собственное бытие – это не жизнь, а сплошная борьба за существование.

Забавно: они оттеснили почти повсюду коренных москвичей, оставив последним разве что места школьных учителей или почтовых клерков за несколько сотен долларов в месяц. Впрочем, о «коренных» говорить тоже трудно. Потому как «коренные» – в основном тоже пришлые, потомки приехавших раньше активистов комбедов и выслужившихся большевистских чинуш. Как известно, история повторяется дважды, в данном случае – один раз в виде сталинской трагедии, второй – в виде современного фарса.

С переменным углом отраженья

И все таки – мы меняемся. И меняются наши представления – в зависимости от привычек и обстоятельств. У петербуржца один взгляд, у москвича – другой. Редактор   не ошибся, отметив московскую парковку. Вот только генезис у нее иной. По диагонали машину ставит как раз-таки благовоспитанный москвич. Потому что в забитой автомобилями столице ныне парковаться принято именно «елочкой» – чтобы поболе влезло. А того, кто в людном месте поставит авто параллельно кромке тротуара, в Москве наоборот сочтут хамом и жлобом.

Лет пять-семь назад москвичи даже уступать дорогу друг другу стали – слишком тесно было на дорогах, чтобы переть напролом. И «Мерседес» мог любезно уступить приоритет «Запорожцу». Впрочем, жизнь циклична. Сейчас опять на московских дорогах прав тот, кто наглее. Новое поколение село за руль – как раз те самые длинношеие мальчики, которые освоились в столице; да еще и кредитный бум сподвиг всякого желающего влезть в авто.

Так что можно предположить, что скоро петербуржцы начнут парковаться по диагонали. А пока… Пока остается актуальной разность восприятия. Мы по-прежнему стоим «на плоскости с переменным углом отраженья».

И на этой плоскости жлобство не столь уходит, сколь трансформируется. Да, становится тоньше. Но – уходит глубже. В самые основы жизни.
Банальная история – взмах полосатой палки в ночи заставил меня притормозить машину у московского милицейского патруля. Проверка документов. После чего мне желают счастливого пути, а моего пассажира – коллегу, приехавшего погостить из Казани – намерены препроводить в отделение. Причина – отсутствие московской регистрации.

– Да он только два дня как приехал! – возмущаюсь я.

– А где билет? Билет надо сохранять как доказательство, что недавно приехал, – радостно ответствует толстощекий сержант.

В отделение я отвез своего коллегу сам и пробыли мы там лишь пятнадцать минут. Перефразируя классиков можно сказать, что отделение отделалось легким испугом. А если задержанный не журналист, который может хоть как-то «построить» хамоватых стражей правопорядка? Вопрос, увы, риторический. И ничего – молчит пресса, молчит парламент. Почему россиянин должен регистрироваться в собственной столице словно иудей в третьем рейхе? Почему губернаторы прочих российских земель не устроят коллективный бойкот Москве за это похабное унижение россиян? Вот только не надо говорить о требованиях правопорядка и разгуле терроризма. Гитлер желтые звезды на спинах части своих соотечественников тоже оправдывал заботой о безопасности общества…

Вот тут, наверное, и кроется наше самое «тонкое» и самое «глубинное» жлобство: нет у нас привычки думать друг о друге как о соотечественниках. Максимум – как о сожителях. Русская традиция: моя хата с краю…

На днях был в командировке в Ханты-Мансийске. Некая «дама от журналистики» из «Экономики и жизни» вручила местному губернатору диплом, присвоенный ему капитулом некоего ордена не то милосердия, не то еще чего-то в этом роде. В общем, что-то вроде почетной грамоты женсовета – за заботу о социальном благополучии общества и что-то в этом роде.

Тем же вечером тетка подцепляла вилкой икру на ужине, которым московских журналистов угощали люди этого самого губернатора, и вдруг заявила: «Смотрю на наших стариков и у меня прям сердце кровью обливается. Наше государство должно заботиться о соотечественниках!»

Мое замечание о том, что тут уж уместно что-то одно – либо кровью обливаться либо дипломчики вручать и икру вкушать, дама восприняла в штыки: «А я причем? Государство должно!…»

Ну да. Мы же не Людовик XIV, чтобы восклицать: «Государство – это я!». Но государство у нас – плоть от плоти наших собственных привычек и норм. И посему его забота может выглядеть похуже болезни.

Недавно в теленовостях показали смешной сюжет на сей счет. Озабоченные духовным развитием молодежи, власть предержащие решили выпустить духоподъемную книжонку. Первый вице-премьер Дмитрий Медведев на полном серьезе представлял ее некоему духовному лицу. И не поморщился, огласив название: «Богословие для чайников». А поп кивал, внимая сановному гостю.

Дальше что ждать? «Совесть для юзеров»? Распятие в формате «собери сам»? «Десять заповедей для идиотов»?
Так что от вмешательства государства в дела моральные лучше воздержаться. Оно у нас последнее время на сленге разговаривает. И слава богу, что еще не «по фене ботает»…

Собачье время?

…Московская прописка российского жлобства – тема выигрышная. Есть старый анекдот на тему как в разных городах завоевать девушек. В Урюпинске: покатал девушку на машине – она твоя. В Москве: покатал девушку на спортивной машине, сводил в суши-бар, расплатился с официантом VISA Gold, поговорил о «глянце» – она твоя. В Петербурге: покатал девушку на спортивной машине, сводил в ресторан, расплатился с официантом VISA Gold, поговорил о том, какие москвички дуры, – она твоя…
Но деградация подобно любой коррозии – границ не признает. И «москвизм» передается не только через прописку. Хотя бы потому, что во многом Москва – маленькая модель России, а Россия – большая модель Москвы…

Еще одна недавняя история из новостей – в Петербурге некая инициативная группа собирается поставить памятник собаке Владимира Путина. На примеры кивает: памятники собаке Павлова или швейцарскому сенбернару, вытащившему из-под снежного завала несколько десятков человек.

То, что у путинской собаченции заслуга лишь одна – право входить в президентский кабинет без доклада, авторов сей идеи не смущает. И журналистов, сообщавших эту новость, не стошнило в прямом эфире. То ли бесчувственные, то ли проблевались загодя.

На этом фоне даже карикатура на Петра Первого, поставленная на Москве-реке, будет выглядеть античным раритетом. А недавние споры на тему, достоин первый президент России Борис Ельцин посмертного памятника или нет, вообще неуместны. Потому что вопрос стоит уже иначе: чего достойны мы. И кем себя запишем в истории. Современниками собаки? Как это было у Владимира Высоцкого? «Это псы – отдаленная наша родня; мы их раньше считали добычей»…
Сейчас, кажется, добычей собачьего времени становимся мы. Не хочется. И собачьих памятников не хочется. Особенно в городе, который ассоциируется с другой песней: «и жить еще надежде до той поры пока атланты небо держат на каменных руках».

Ян Арт, Москва, Белая полоса