Самогон. По России – на самосвале: этапы Большого Пути
Россия – почти труп, если говорить о дорогах. Её артерии узки и местами непроходимы. Летом они забиты тромбами бесконечных ремонтов, сужений, аварий. Зимой сосуды обледеневают, заметаются снегом, застывают наледями. Огромные части страны вообще обходятся без кровоснабжения – и зима, как и 200 лет назад, дарит в качестве дорог русла рек и зимники.
Или Приключения Головастика и китайского Камаза
Это прихотливо выбранное направление — просто когда-то здесь положили плиты и залили стыки гудроном. С той поры земля замерзала и отмерзала, ручьи меняли русла, гудрон выдохся, а плиты полопались — но они по-прежнему называют ЭТО федеральной трассой. Лязг, болтанка, жуткая тряска; можно откусить себе язык, если неудачно заговорить.
Примерно 8000 км. до Благовещенска
— В Благовещенск поедешь?
От вопроса захватывает дух. Я давно напрашивался на перегон грузовиков с Дальнего Востока, прослышав, что есть такая работа. Грузовыми машинами я заболел ещё в детстве. КАМАЗы, привозившие ворованный на карьерах песок на шестисоточные дачные участки, где мы проводили лето за летом, оставили в детской душе мечту, сотканную из сизого чадного выхлопа: самому сесть в кабину, за руль. Мир был огромным и состоял из солнечных дачных дней, а потом он съёжился, и время побежало быстрее; и к моменту вопроса про Благовещенск я успел исполнить мечту, пересидев десятки часов за рулями лёгкого ГАЗ-66, армейского
— Поеду. А когда?
— Послезавтра вылетать. Погоните две машины: седельный тягач и самосвал. Старшим будет Дмитрий Дмитрич.
Старшего я уже видел. Мы как-то раз перегоняли четырёхосники по Подмосковью. Крепкий, с покатыми плечами, лет пятидесяти мужик, к которому все обращаются «Митмитрич».
— А сколько оттуда…. ехать?
— А мы оттуда ещё не гоняли. Дней 10, наверное.
Вот если бы 8 дней! — я бы успел вернуться к сроку: тут, в Москве, работа. 10 дней — не успею. Никак не успею. А вдруг? Надо бы карту посмотреть — сколько там реально… Впрочем, карта, наверняка у старшего будет… карта, GPSка, легенда… 10 дней — не успею ни за что. Надо, наверное, отказываться.
— Конечно, поеду.
Через день мы с Митмитричем встречаемся в аэропорту Внуково. У меня с собой спортивная сумка: лето, жарко. У Митмитрича — такая же, но маленькая. Обе можно брать с собой как ручную кладь. Хотя вообще водители-перегонщики ничего в ручную кладь не сдают. Они едут поездом: так гораздо дешевле. Самолёт никто перегонщикам обычно не оплачивает.
Примерно 8000 км. до Москвы
При выходе из самолёта судорожно разеваешь рот от духоты. Летний Благовещенск будто ласково накидывает на гостей мокрое горячее одеяло: влажность непривычно высока, а температура днём дошла до +35. Нас с Митмитричем вежливо принимают в офисе. Сегодня тут никто перегонщиков из Москвы не ждёт. Документы на машины ещё только оформляются. Грузовики требуют протяжки, потому что 3300 км. от китайского завода они уже проделали своим ходом. Такой способ доставки новых машин называется «самогон». Нам предстоит подхватить знамя самогона из рук китайских водил и перегнать обе машины в Москву.
— Вы отдохните сегодня, — отечески говорит директор, собственноручно подливая нам свежего китайского чаю, — к вечеру документы из ГАИ привезут. А утром двинетесь.
Я мысленно прибавляю в уме к желанным 8 дням ещё один. Кажется, я не успею вернуться в срок. Митмитрич осведомляется — нет ли тут сервиса, где можно протянуть обе машины и получает отрицательный ответ. Мы оставляем спортивные сумки в гостинице, а затем попадаем на площадку, забитую техникой, где получаем ключи от оранжевого самосвала и серебристого седельного тягача. У обеих машин по три оси. На решётке радиатора красуется прихотливо вычерченная буква S. Я моляще смотрю на Митмитрича: мне невероятно хочется забрать себе тягач. Он мощнее, комфортнее, и я такие ещё не водил. Митмитрич бросает на меня оценивающий взгляд. Тягач легче в управлении, и поэтому, в знак подтверждения собственной неопытности, я получаю вожделенный комплект ключей.
Весь первый день проходит под знаком сонной одури. Мы мотаемся по Благовещенску. Покупаем какие-то инструменты и спецовку, в которой Митмитрич кряхтя, лезет под грузовик — тянуть болты на карданах. От меня пока нет толку и я могу лишь проверять комплектность машин по бумажке: вот противооткатные упоры, вот аптечки, вот запаски. В поту мы прыгаем под машинами и вокруг них. Приехавший, чтобы забить нам кабины попутными запчастями, менеджер говорит, что когда построили Бурейскую ГЭС — с климатом стало хуже, влажнее.
Под вечер, еле шевелясь от усталости и жары, мы оказываемся в столовой с дерзким названием «Пицца-бар». В меню отдельная страничка посвящена возможностям теоретического дебоша. Раздел озаглавлен «За допущенный бой посуды и порчу имущества… » – а дальше следует список всего, что можно разбить. Дешевле всего разбивать «стопки под водку» — они идут по 50 рублей. «Фужеры для вина, коньяка, мартини» — подороже: 100 рублей за каждый.
Удовольствие кинуть в оппонента «ведёрко для льда + щипцы» стоит 220 рублей. Весьма выгодной для опытного баллиста представляется «чайная пара» за 150 рублей. Чтобы драка удалась зрелищной, как в кино, придётся раскошелиться за поруганные шторы (1000 руб. за каждую), попавший в противника «стул деревянный» (2500 руб.) и победно разломанный телом поверженного врага стол (6000 руб.). Если останутся деньги — можно оформить кого-нибудь на выходе «вешалом» (1800 руб.) .
Мы сидим на лавочке у гостиницы. День догорает, Митмитрич докуривает. Рядом с нами останавливается праворульная легковая японка. Сзади сидит ребёнок. Водитель, грузный дед, высунувшись в окно, обращается к нам взволнованной фразой: «Мужики, вы не знаете где здесь эта чумная корова, а? Ну, ремонт велосипедов?». Мы застываем. Водитель праворульки говорит слишком страстно и образно для нас. Дед окидывает нас потухающим разочарованным взором и уезжает. Мы идём спать. Голова не работает и происходящее кажется хорошо организованной галлюцинацией.
22 км. от Благовещенска
Пустынные улицы мы проскакиваем по свежему утреннему холодку. На выезде из города два экипажа ДПС стоят у машин, переговариваются и хохочут. Следующих представителей власти мы увидим почти через полторы тысячи вёрст.
На заправку, где мы двумя машинами плотно оккупируем сдвоенную дизельную колонку, заруливает огромный автокран китайского же производства. Из кабины крана спрыгивает здоровый, под 120 килограммов, плечистый молодой парень. Поняв, что на нашей заправке он потеряет верных полчаса, парень разочарованно поводит плечами и подходит здороваться.
— Здесь машины забрали? Куда гоните?
— В Москву. А ты?
— А я в Томск, — парень кивает в сторону автокрана.
— Сколько ехать думаешь?
— Дней за 10 доеду, — уверенно говорит он, — эта холера больше 40 не идёт. То есть, идёт, но на 50 стрелу раскачивать начинает. Ничо. Доеду.
Благовещенск с пригородами, заправками и представителями власти заканчивается в 7 утра. Машины идут бодро: старший — головной, я за ним. Самосвал еле тянет в горку, по прямой разгоняется ощутимо медленно и хорошо держит скорость только с наката. Я пытаюсь привыкнуть к тягачу. Большая «голова» на трёх осях, без прицепа он чертовски прыгуч: каждая кочка кидает меня вверх. Здесь, в глубине Амурской области, нет ни особых указателей, ни людей. Мы дважды останавливаемся на развилках и Митмитрич спрашивает дорогу у водил.
Ни карты, ни атласа, ни легенды у Митмитрича, кстати, с собой нет. Моя GPS-ка неуверенно утверждает, что мы находимся на территории Российской Федерации. Осваиваясь в машине, я включаю и пытаюсь настроить китайскую автомагнитолу. Недолгая настройка даёт неожиданный результат: ловится только радио «Шансон». В награду за труды женский голос под музыку громко сообщает: «Люби меня по-французски, раз это так неизбежно».
От хохота я чуть не вываливаюсь из кабины, пытаясь представить ситуацию, которая заставила бы неизвестную мне вокалистку спеть эти строки. Ну, например, в лесу её настиг и ударил рогами по позвоночнику лось… Совершенно обездвиженная, она шепчет наклоняющемуся животному….. Я не успеваю додумать, потому что Митмитрич притормаживает у указателя «Свободный — налево, станция Призейская — направо». Нам как раз на Свободный. Там вырулим на федеральную автодорогу.
1330 км до Читы
Трасса «Амур» официально соединяет Читу и Хабаровск и выглядит замечательно. Кажется, это тут, в совершенном одиночестве, с сотней джипов сопровождения, ездил Путин на «Ладе — Калине». Прекрасная дорога. Две полосы. Асфальт. Разметка. Отбойники. Мы стараемся держать 100 км/ч. Я высчитываю пробег и радуюсь: кажется, успеем в Москву в срок. Дорога практически пуста. Ни попутных, ни встречных.
Не проходит и часа, как тягач теряет разгон. Ощущение, что вырубилась турбина. Я лихорадочно сигналю дальним Митмитричу: раций нету, а гудок он не услышит. Митмитрич замечает меня на длиннющем тягуне, разворачивается и недовольно возвращается. Мы заруливаем на маленькую стояночку у дороги. Мне вручается монтажка, и я в несколько десятков качков поднимаю кабину тягача. Вокруг — зной и совершенная тишина. Митмитрич лезет к раскалённому движку и находит поломку: лопнул хомут на патрубке, который гонит воздух в турбину.
— Перетянули его китайцы, наверное, — задумчиво замечает старшой, — конечно, турбина и не работает.
— А запасные хомуты есть? — осторожно спрашиваю я.
— Нету! — сообщает Митмитрич. — Щас проволоку какую-нибудь найдём.
Проволоку мы ищем в придорожных кустах вокруг стоянки. Старшой находит несколько обрывков и затягивает патрубок. Я брожу рядом, изображая деятельное участие. Заодно поднимаем кабину у самосвала, пытаясь понять — почему он так плохо разгоняется, но ничего не находим. На стоянку заезжает пыльная грузовая Скания. Водитель молча переливает солярку из бака в две канистры и, не глядя на нас, отправляется дальше, в сторону Хабаровска.
Пока Митмитрич заканчивает, я воюю со слепнями величиной с колибри. Кусая, такой слепень дарит ощущение, что в тебя попала пулька из духового ружья: острая боль, и по ноге течёт струйка крови. Эти летающие пиявки просто скусывают кусок кожи, чтобы добраться до, собственно, пищи.
Ремонт окончен. Тяга вновь появилась. Мы поднимаемся в кабины, пристёгиваемся и заводимся. Рык одного дизеля, второго, выезд в сторону Москвы. Трасса по-прежнему пуста. Я прислушиваюсь к собственным ощущениям: опытные товарищи предупреждали, что на далёких перегонах рано или поздно наступает некоторое отупение — его-то я с тревогой и жду. Но раньше отупения наваливается сонливость. Опасное состояние: ты не чувствуешь момент засыпания. Вокруг пустынной ниточки дороги — невероятная красота: сосны, утопающие в соломенно-жёлтом песке, сменяются полянами ярко-красных цветов. Тут, натурально, можно увидеть гигантские лужайки, где, как в сказках, колышется трава — ветер, гладя её, гонит волны по шелковистой поверхности.
Кроме красоты на трассе «Амур» нет ни-че-го. После поворота у Свободного мы не видим ни кафе, ни сортиров, ни заправок, ни деревень, ни домов. Нету даже ответвлений вправо-влево от дороги. Только тоненькая жилочка, двухколейка с обочинами.
1035 км. до Читы
Не ментовский этой край. Бичи тут есть, а ментов нет нигде. И выглядит всё так, будто их тут никогда и не было. С одним из бичей знакомимся на обеде. Мы заруливаем к одинокому дощатому вагончику-шалману, спрыгиваем на землю, и к нам не торопясь подходит низенький, худой и загорелый до бурого цвета мужичок. Голова его брита наголо и покрыта шрамами, глубокими и не очень. Бич представляется. Его зовут Гера и он просит подбросить его до какого-то населённого пункта. Мы вынуждены отказать: кабины забиты запчастями и пассажиру там сесть и правда некуда.
— Ладно, — степенно кивает Гера, — ну тогда… Денег у вас просить не буду, но, может, хоть покормите?
— Покормим, — нехотя соглашается Митмитрич.
Я лезу за кошельком. Гера останавливает меня жестом:
— Нет, денег не надо. Вон в вагончике отдайте. А они покормят.
У него полон рот железных зубов. Гера кивает и с достоинством отходит. В шалмане мы честно оставляем 50 рублей ему на прокорм. Подавальщица равнодушно кивает и тянется на полку за «Дошираком».
Пользуясь остановкой, поднимаем кабины. Из гидравлики подъёмника кабины капает масло — это в тягаче. Проволока на патрубке, вроде, держит. Митмитрич замечает, что у меня угрожающе съехал назад с крепёжных стальных лент трёхсотлитровый топливный бак и, вздохнув, лезет за инструментами. Самосвал подтекает соляркой, и всё время ремонта я пытаюсь увидеть — откуда течёт, но так ничего и не нахожу. Ещё на самосвале грохочет коробка передач, но Митмитрич лишь машет на неё рукой.
Гера поел; он выходит из шалмана и закуривает. Мы уезжаем, и едем, и едем, и долгое время несёмся между двух дождей среди низеньких сопок: видимость в каждую сторону километров по 20, и можно отчётливо рассмотреть, как из огромных туч вдали выливается серая пелена дождя — как вуаль старухи, как неопрятные куски серого газового платка, как кусок серой прозрачной медузы, свисающий с неба.
Идут часы, и темнеет, и мы ищем — где встать переночевать. Но начинаются горки, и не то что стоянок, а даже и обочин нет совершенно, и в потухающем дне, а потом и в полной темноте, мы проезжаем ещё километров 200. Слева по ходу, прямо посреди гор, обнаруживается большая площадка. Мы останавливаемся. Сил хватает только на то, чтобы спуститься на землю, помочиться под колесо, залезть на верхний спальник и завернуться в мешок. Темнота. Через секунду я сплю.
Примерно 500 км. до Читы
Брезжит рассвет. Придорожный шалман ещё закрыт и негде даже умыться. На стоянке молотят компрессоры рефов, рефрижераторов — под этот аккомпанемент и спали. Дальнобойщики почти все ещё спят: кабины зашторены. Мы заправляем машины и собираемся стартовать, чтобы где-нибудь позавтракать. Проходящий мимо хмурый водила в клетчатой рубахе кидает взгляд на наши грузовики.
— Вы это… номера-то прикрутите. А то там ГАИ в Чите вас примет… — скупо роняет он.
Положенные по закону бумажные транзитные номера честно лежат под стеклом. Их некуда прикручивать: ламинированную бумагу сорвёт ветром. Митмитрич минуту раздумывает, а потом лезет за остатками проволоки. Ещё через пять минут передние номера прикручены к решётке.
— Их ветром прижимать будет, — делится мыслью старший, — небось не слетит.
— А задние?
— А задние под стеклом пусть валяются. Их-то точно оторвёт.
Утренний туман в горах плотен — в него въезжаешь как в облако. Скорость падает. Я до рези в глазах вглядываюсь в фонари идущего впереди самосвала. Мне проще: иду вторым. Трасса «Амур» убаюкивает бдительность. Я выясняю это, когда километров за 100 до Читы дорога вдруг заканчивается.
Просто заканчивается. Тут идёт ремонт, который в июле 2011 года выглядит как строительство этой самой трассы с нуля. Работают самосвалы, поднимая тучи пыли, грохочет где-то рядом камнедробилка, то тут, то там ревёт тяжёлая техника, и следующие километров 20 мы трясёмся по феерически разбитому просёлку со скоростью то 5, а то 10 км/час. По кабине летают незакрепленные вещи. Я счастлив, что пристёгнут: ремень безопасности физически не даёт мне подлетать к потолку, когда я прыгаю, как попугай, на водительском кресле. Митмитричу ещё хуже: на самосвале кабина попроще и кресло менее удобное.
Кругом всё настолько разбито, что тут и там на дороге валяются отвалившиеся от тряски детали машин. Я стараюсь объезжать крупные предметы, вроде рулевых тяг (честное слово, рулевых тяг!). Но, видимо, отсутствие нужного опыта сказывается, потому что миновав жуткий участок и доехав ещё километров 80 до Читы по старенькой раздолбанной дорожке, я выясняю, что всё-таки пробил левое заднее колесо. К счастью, колесо внешнее. Рядом город и грузовой шиномонтаж, и мы теряем там часа два времени. Чумазый жилистый молодой слесарь вручает мне болт, пропоровший колесо.
— Это колёсный, что ли? — я не верю своим глазам, потому что здоровенный болт вошёл в резину целиком, как нож в масло.
— Не… Это, похоже, с рулевой тяги слетел, — откликается шиномонтажник. — Это ладно… Я вот как-то костыль железнодорожный из колеса вынимал.
— Как тут этот… Путин-то проехал? — вырывается у меня непроизвольно.
Лицо слесаря освещается полуулыбкой.
— А ему, говорят, прямо по траве тут кое-где асфальт постелили. За пару дней. Он проехал — убрали. А сейчас вот вроде доделывают.
На выезде из шиномонтажа я включаю радио. И в Чите китайская автомагнитола ловит тоже только одну радиостанцию:
«…В понедельник утром что-то вспомнить трудно,
Комната плывет куда то вниз,
И нетерпеливо хоть глоточек пива
Требует ослабший организм…»
Я не выключаю радио, а просто убавляю громкость. Я хочу улыбаться так же светло, как слесарь в шиномонтаже.
229 км. от Читы
В бога, в душу и в мать. Это не дорога. Сразу после города федеральная трасса превращается в физическую пытку. Сначала вкривь и вбок пополз асфальт; глубоких ям нет, но вся «М-55» становится сплетением колей, кочек, трещин, бугров и дыр. Жёлто-красно-коричневая земля на обочинах взвивается после каждой проходящей машины.
Мы ползём так аккуратно, как можем, но GPS подлетает на полметра вверх, летает сумка, всё незакреплённое в кабине ежесекундно перемещается в полёте. Если бы не ремень безопасности — я пробил бы башкой потолок. Сначала это вызывает прилив адреналина, потому что машина управляется плохо и ехать опасно. Потом нет и адреналина. Наваливается тупая усталость. Асфальт исчезает совсем и сменяется криво уложенными плитами.
Федеральная трасса М-55 — это не дорога. Это прихотливо выбранное направление — просто когда-то здесь положили плиты и залили стыки гудроном. С той поры земля замерзала и отмерзала, ручьи меняли русла, гудрон выдохся, а плиты полопались — но они по-прежнему называют ЭТО федеральной трассой. Лязг, болтанка, жуткая тряска; можно откусить себе язык, если неудачно заговорить. Час за часом ты чувствуешь себя как лобковая вошь, живущая на теле эпилептичного моряка, который после долгого плавания изволит заниматься сексом со своей треморальной возлюбленной прямо на вибростенде.
Все внутренности теперь располагаются на 5 сантиметров ниже, чем были до трассы М-55. Знаете, кто придумал точный образ «Лягушка в футбольном мяче»? — водитель, проехавший по М-55. Это пытка в чистом виде. Я желаю министру дорожного строительства, кем бы он ни был, ездить по таким дорогам в аду 14 тысяч лет. У меня ощущение, что если просто свернуть в лес и поехать рядом с трассой, напролом — будет меньше трясти. Да, ударов в бампер будет больше. Но трясти будет меньше.
И вот час за часом ты борешься с этим федеральным кошмаром, а на пресловутом
А больше всего в депрессию вгоняет то, что этот хлипкий кривой кошмар — единственная автомобильная жилочка, соединяющая добайкальскую часть страны и эту, послебайкальскую. Местами лопнувшие плиты трассы М-55 переходят в трапы вроде сапёрных — они косо уложены вместо сломанных мостов и мостиков там, где дорога пересекает бесчисленные ручьи и речушки.
На одной из таких переправ мы встречаем неожиданное препятствие: под автовозом трапы подломились, и он завалился тяжело набок, не свалившись в ручей совсем, но намертво перегородив половину федеральной автодороги. В кабине — никого: видимо, водитель уехал на попутке за помощью, страховщиками и краном. Мы, в числе других немногочисленных фур, аккуратно протискиваемся по очереди в оставшийся зазор. Случись кому-то из нас ошибиться — второй грузовик завалится рядом с первым и всё дорожное сообщение с Дальним Востоком будет на время прекращено.
Мы едем на запад, и заходящее солнце заливает дорогу-мучительницу чистым слепящим глаза золотом. Очень долго длится день. Проехать бы ещё хоть километров 150, до Великобайкальского. И спать. Нет, правда — совершенно как золотая рыба дорога выглядит. Как золотой карп, на которого блещет солнце.
750 км. до Иркутска
Идёт третий день, а мы никак не доедем до Улан-Удэ. Потому что то, по чему мы едем, не является дорогой. Трасса М-55 есть, а дороги нету. Продолжается выматывающая душу болтанка. Ни одной секунды ты не сидишь спокойно, хотя едешь 40 км/ч. 50 — уже много, приходится сбавлять. Ровных участков нет вообще.
Я не помню — ни где мы ночевали вчера, ни как. Помню только, что ритуал повторяется: мы останавливаемся последними из всех машин, уже ночью, и мгновенно выключаемся, переползая на спальник. Утром уезжаем раньше всех. Единственные перерывы на отдых — это завтрак, обед, ужин, одна заправка в день и остановки из-за поломок. Дальнобойщики едут гораздо спокойнее. У них есть сон и у них есть отдых. У перегонщиков время — это чистые деньги, поэтому мы гоним как сумасшедшие.
Ползём по горам. Мы едем медленно. Супермедленно. Вообще, оказывается, что все ПДД, даже самые дурацкие, пишутся как раз для грузовиков и для таких вот дорог. Кто обращал внимание на знак «Ограничение скорости до 40 км/ч» в европейской части? Да никто не обращал. Глупость этот знак и инструмент обогащения гаишников.
А тут — если написано «40» — надо ехать 40. Потому что на 50 км/час пробьёшь башкой потолок кабины или с дороги улетишь. Перед поездкой я пытался найти эту трассу в Google Earth. И не нашёл. Точнее, то, что я нашёл, было похоже на узенькую маленькую грунтовую волосиночку, а не на трассу. Я тогда подумал, что дорога просто не нанесена толком на карту. Ан нет. Нанесена. И в жизни она такая же, как в Google Earth — узенькая и страшная.
Мы наконец-то въезжаем на территорию Бурятии. Появляется ощущение другого государства. Дорога стала напоминать дорогу. Населённые пункты — в основном, большие сёла — производят очень хорошее зажиточное впечатление: много лошадей на пастбищах, аккуратные ухоженные дома, навес для сена, навес для дров, огороды, хозяйства. Разноцветными ленточками полощутся священные места для обрядов — «обо». Тут невероятно уютно и сказочно красиво: долина, окружённая горами, выглядит словно иллюстрация к древней монгольской сказке. Овцы забираются на кладбища и пасутся там, пока не прогонят. Причём богобоязненные овцы питаются вне могил, а овцы-атеисты кушают прямо внутри оградки.
Я включаю радио и поудобнее устраиваюсь на сиденье под хриплый баритон:
«…Давай быстрее, брат, налей
За бизнесменов и врачей,
За музыкантов и воров
И участковый — будь здоров!….»
До Иркутска остаётся около 500 километров. Мы въезжаем в Улан-Удэ по отличной асфальтированной дороге. Я ощущаю физический экстаз просто от того, что тягач не трясёт. На въезде в столицу Бурятии водителей встречает рекламный плакат «…вкус советского Жигулёвского пива…» (есть мнение, что они рекламируют ночные кошмары), а на выезде — провожают гаишники. У нас проверяют права, а в документы на машины еле заглядывают. Это третьи представители власти за третьи сутки, на 2 с лишним тысячи километров. Первые были в Благовещенске. Вторые — в Чите. И всё. Вот и вся власть.
Часто по дороге — у Сковородино и Ерофей Павловича, у Ингоды и Баляги, у Читы — наша кривая шоссейка пересекается с железной дорогой, с Транссибом. Каждый раз я давлю в себе одно-единственное желание: договориться с кем угодно на любых условиях, загнать машины на платформу хотя бы на сутки, ехать в сторону Москвы без пробок и болтанки и — спать.
Эйфория цивилизации быстро заканчивается. Асфальт превращается в разбомбленный большак, а на самосвале начинает дымиться левое заднее колесо. Я сигналю Митмитричу и мы останавливаемся. Причина дымления не находится — зато обнаруживается, что в тягаче одна из воздуховодных трубок перетёрлась и моя тормозная система травит.
— Это херня, — успокаивает меня невозмутимый старшой, — мы где-нибудь фиттинг купим и заделаем. Ты так пока езжай.
— Дмитрич! Травят же тормоза!
— Мнительный ты какой-то, — осуждающе замечает Митмитрич, залепляя трубку невообразимой конструкцией из жвачки, изоленты и последнего обрывочка проволоки.
(Окончание следует)
Автор: Сергей Чихачёв, Часкор
Tweet
