Как бежали из Колымских лагерей

«Уйти во льды» – так на жаргоне уголовников (в сталинские годы) назывался побег из лагеря или тюрьмы. Почему во льды? Может быть, потому что летом бежать из приполярных лагерей тяжело – мешают болотистая тундра и мошка, для успешного предприятия нужно, чтобы болота покрылись льдом.

Такую трактовку выражению – «уйти во льды» дает самый полный словарь-справочник по сталинским лагерям, составленный французом Жаком Росси (более 20 лет был узником ГУЛАГа). «Уйти во мхи», «рвать когти», «дать винта» – также являются зэковскими названиями побега.

На Колыме зэки использовали выражение – «уйти во льды». Но побег осенью или зимой в этой части света смертелен. Морозы до минус 50 градусов сломают любого беглеца. Поэтому для побегов колымские сидельцы чаще выбирали весну или лето, когда и солнышко греет кости, и подножий корм с охотой помогают выжить в тайге.

ОХОТНИКИ ЗА ГОЛОВАМИ

«Почти все побеги на Колыме, как правило, кончались трагически, ведь кругом «таежный вакуум», – пишет в своих воспоминаниях Эйюб Багиров, проживший семь лет в колымских лагерях (с 1939 по 1946 гг.). – Тоска по свободе, отвращение к принудительному труду, издевательству и голод – все это побуждало, особенно молодых людей идти на отчаянный шаг, вырваться из лагерной зоны. Беглецы держали путь на «материк» и умудрялись даже направиться в сторону Америки, через Берингов пролив.

Огромному штату лагерного конвоя, с тысячами овчарок, оперчекистов, армейским и пограничным подразделениями, поднятые на ноги в весенне-летний сезон, удавалось изловить беглецов. Предотвратить побег из самого лагеря, из далеких «таежных командировок», было практически невозможно, несмотря на большую сеть осведомителей из самих заключенных, сексотов, с которыми начальство рассчитывалось махоркой, лагерным «пайком».

К концу 1930-х годов практически вся колымская трасса была под контролем (а это полторы тысячи километров). Через пятьдесят – сто километров на дороге стояли КПП, где солдаты проверяли документы у всех проезжавших, – пишет в своей книге колымский сиделец Иван Павлов.

По его воспоминаниям, для предотвращения побегов на Колыме организовали «летучие отряды» вохровцев – кавалерийские взводы, которые прочесывали тайгу. Им помогали ловить беглецов местное, коренное население. С любым, кто поймает беглого зэка, советская власть расплачивалась деньгами или провиантом – чаем, мукой, сахаром или спиртом.

Причем рассчитывалась не за живого заключенного. Лагерной охране достаточно было отдать голову или кисть беглеца. Среди бывших сидельцев Колымы ходит рассказ о добром чукче, который всегда с радостью приглашал к себе в ярангу погреться беглого зэка. Поил его чаем, отогревал. А потом, уже спящему гостю садил пулю в лоб. Так и зарабатывал себе на хлеб, охотясь за головами.

Бежали из лагерей от невыносимой жизни, если только непосильный труд, голод, холод, избиения лагерной охраны можно называть жизнью. Бежали и уголовники, и осужденные по политическим статьям, в надежде добраться до большой земли, а чаще – чтобы просто глотнуть свободного воздуха и уснуть, проснуться без страха и унижений.

Уголовников среди колымских сидельцев было больше невинно осужденных. Отличались они жестокостью и (как вспоминают колымские оперативники) повстречавшихся им в побеге – охотников, оленеводов и геологов – они мало кого оставляли в живых. В 1930-е, 1940-е годы пойманных зэка в лучшем случае избивали (и увеличивали им срок отсидки), в худшем – убивали и возвращали на усмирение остальным в тот лагерь, откуда они бежали.

ОТВЕТНАЯ ЖЕСТОКОСТЬ

После смерти Сталина улучшилось содержания заключенных в колымских лагерях. Побеги уже не были такими частыми и повсеместными, как прежде. Но случались. В 1950-1960-е годы у советских милиционеров также была инструкция, по которой они могли уже не возвращать живым беглого рецидивиста, если он отошел от лагеря на определенное расстояние (в этом случае они должны были только вернуть в лагерь кисти зэка).

Жестокость оперативников была ответной и необходимой. К примеру, беглеца, пойманного глубоко в тайге, ведут сутки до трассы. После второго дня перехода по сопкам, ночью он душит одного из спящих милиционеров и снова сбегает. Или другой пример – в одно лето (1960-е годы) милиционеры искали по Магаданской области беглых рецидивистов.

В колымской тайге вышли на группу людей – рослых мужиков, представившихся оперативникам геологами-практикантами. Слишком уж взрослыми показались им студенты. Самозванцев-рецидивистов повязали, когда в траве под лиственницами нашли еще теплые тела настоящих геологов.

Открытка от зэка-счастливчика

«В 1960-е, 1970-е – в мои годы службы на Колыме побегов было очень мало. При этом сбегали зэки группами по пять, восемь человек. Ловили их быстро. Но без трагедий не обходилось, ведь беглый рецидивист редко оставляет кого-либо в живых из встречных, к примеру, охотников или оленеводов», – рассказал мне свидетель побегов с Колымы, подполковник милиции в отставке Виктор Каминский. На его памяти есть лишь один случай удачного побега из-за колымской проволоки. Случилось это в лагере поселка Омчак в бытность, когда его начальником был некто Долгих (1960-е годы, Тенькинский район Магаданской области).

Сам лагерь находится у подножия сопок, поэтому для побега неудобен. Однако заключенному Сулейманову удалось убежать. И не просто на пару километров от лагеря, а в свой родной и теплый Азербайджан. Следствие установило, что побег был осуществлен, скорее всего, одним способом: заключенный смог оборудовать себе место в капоте КрАЗа и таким образом проехать через ворота зоны. Как только он не обжегся о двигатель, не сварился возле него – осталось загадкой. Зато каждый год Сулейманов напоминал о себе всей лагерной охране, присылая на День рождения начальника зоны поздравительную открытку.

Главный краснодеревщик Колымы

Этот почти удавшийся побег описал в своих воспоминаниях венгр Франц Диамант (подданный СССР с 1936 года). В разгар сталинских репрессий он получил пять лет за «подозрение в шпионаже». Отбывать свой срок был отправлен в колымские лагеря. В конце 1938 года, в тюрьме Магаданского УНКВД он услышал этот рассказ от самого героя побега. Далее привожу текст Франца Диаманта:

«…Рано осиротев, Юдин успел унаследовать от отца, столяpa-краснодеревщика, любовь к дереву и навыки ремесла. К 1930 году он имел высший рабочий разряд, работал бригадиром столяров-модельщиков крупного машиностроительного завода в Донбассе. Жена его работала бухгалтером завода.

Случилось так, что она приглянулась секретарю парткома завода. После случившегося небольшого пожара в модельном цехе бравый партийный вожак не упустил возможности проявить бдительность и принять «политически зрелые» меры.

Привезли Юдина на Колыму в феврале 1932 года пароходом «Сахалин», на котором легендарный чекист Э. П. Берзин, первый директор Дальстроя, привез первую партию заключенных. В формуляре Юдина красовался элегантный «букет» 58-й статьи. Двенадцать лет плюс пять поражения в гражданских правах.Специальность его оказалась дефицитной, его оставили в Магадане. Он стал изготавливать мебель для начальства.

Вскоре Берзин, непревзойденный чекист в лучшем смысле этого слава (по созданию стимулов для заключенных, большинство которых при нем работали самозабвенно), перевел первую партию наиболее отличившихся из них на положение так называемых колонистов, с правам вызова у семьи. Юдин был в первом списке; как исключение его даже не перевели в поселок колонистов — Олу. Вскоре к нему приехала жена; оба работали в Магадане, в подсобном хозяйстве УНКВД, он — столяром, она — бухгалтером.

В черном 1937 году на Юдиных и других колонистов обрушилась вторая страшная катастрофа: Эдуарда Петровича Берзина, легендарного латышского стрелка, помогшего Всеросоийской чрезвычайной комиссии в 1918 году раскрыть заговор Локкарта, арестовали и расстреляли в Москве. На Колыму был послан новый начальник Дальстроя — «вице-король» Павлов.

Колонистов прикладами загнали в лагеря, вызванные члены семей были брошены на произвол судьбы. Время, проведенное «на воле», в отбытый срок не включалось…

Юдин, опять же как исключение, был оставлен на своей старой работе, к тому же расконвоированным. Он нужен был начальству… Зато — вскоре последовал новый удар.

После, изготовления красивого буфета — этот вид мебели ему всегда особенно удавался — одному лагерному аппаратчику, тот решил Юдина отблагодарить и пригласил его на застолье. Аппаратчик, опьянев, протрепался столяру о секретном распоряжении начальства: после окончания срока его не освобождать, заранее объявить ему новый срок (в те годы такое широко практиковалось).

…Весной 1938 года жена Юдина, с разрешения начальника АХО УНКВД, оплатила стоимость заказанного ею буфета из мореной лиственницы, который ее муж взялся изготовить в нерабочее время. Чуть позже поступил другой, особый заказ на изготовление буфета «самому» — Павлову.

Изготовить буфет для наместника Колымы надо было особенно качественно и красиво, поэтому Юдин дал в письменном виде заявку на несколько хлыстов сырой лиственницы и сухостоя без пороков большого диаметра, а также березы. Такой материал в убогих лесах, еще уцелевших недалеко от Магадана, было невероятно трудно найти. Поступавшие несколькими партиями через месяц-другой хлысты Юдин неизменно браковал.

Тогда начальник АХО, не видя другого выхода, исхлопотал разрешение командировать самого Юдина в леспромхоз «Первая Сплавная», снабдив его необходимыми документами и аттестатом заключенного сроком на две недели, для выбора на корню подходящей древесины.

Его жена, отработав положенные в Дальстрое 30 месяцев, собиралась в отпуск на материк, где она оставила дочь и своих родителей. Юдин, заручившись обещанием своего начальника посодействовать ей в отъезде, в частности, в отправке буфета, уже законченного, распростился с женой и уехал в леспромхоз.

Жена его отбыла пароходом «Джурма».

Юдин не возвращался вот уже месяц, древесина не поступала, царский заказ оказывался под угрозой срыва.

С леспромхозом не было тогда ни телефонной, ни беспроволочной связи. Начальство, почуяв неладное, выслало двух вооруженных бойцов охраны с заданием разыскать Юдина.

Бойцы уехали в леспромхоз. Юдин туда вообще никогда не показывался! Поискали в окрестности, ничего не обнаружили, вернулись в Магадан. Юдина объявили в побеге, его жену — в розыске. Радиограмма на «Джурму» ничего не дала.

А Юдин-таки ушел на «Джурме»!

Буфет он тщательно, скрытно от посторонних глаз, оборудовал всем жизненно необходимым. Резиновые грелки, наполненные питьевой водой (пустые заполнялись мочой), сгущенное молоко, галеты, мясные консервы, теплая одежда, скрытые отдушины — все это было предусмотрено на 4—5 недель.

«Уехал» он в командировку при свидетелях, ночью вернулся, занял место в буфете. Жена его тщательно закрыла, замки были надежные. Забила заранее приготовленный каркас опалубки.

В трюме теплохода буфет завалили другими грузами — и отдушины оказались почти полностью закрытыми. Недельное морское путешествие Юдин проделал при дефиците воздуха, в полуобморочном состоянии.

Наконец во Владивостоке буфет из трюма выгрузили, ему удалось отдышаться.

Жена Юдина, следя за отсутствием «хвоста», из-за забора наблюдала за тщательно упакованным, уже выгруженным буфетом. Он долго стоял на пирсе среди других тюков. Наконец, перед концом рабочего дня весь штабель багажа завезли на склад. Кладовщица замкнула двери и ушла.

На следующее утро Юдина приехала на нанятом грузовике с грузчиками. У проходной предъявила накладную и попросила пропустить грузовик на территорию порта.

Ей отказали: у кладовщицы багажного склада был выходной. Приезжайте, мол, завтра.

Этот непредусмотренный выходной день оказался для четы Юдиных роковым. На складе буфет опять завалили, на этот раз мягкими тюками; Юдин, задыхаясь, боролся за, свою жизнь из последних сил. Чувствуя, что дела совсем плохи, он воспользовался предусмотренной возможностью. Открыл изнутри дверь буфета, разломал припасенным топором опалубку, развалил тюки. И тут же потерял сознание.

На другой день жена приехала с утра опять. Кладовщица открыла склад и увидела среди разваленных тюков лежащего на полу человека. Моментально захлопнула дверь, навесила замок и пустила в ход свой милицейский свисток. Постовой стоял за углом.

Мужа и жену повезли обратно на Колыму на этой же «Джурме», в двух соседних арестантских клетках; они даже не могли переговариваться. Сопровождающие «вертухая» высказывали Юдину свою искреннюю досаду: в силу поступившего радиозапрета они не могли ему хотя бы отбить печень… Жадность начальства на красивую мебель оказалась в весомее заветного права конвоя.

Супругов ожидало по «червончику». Юдину — дополнительно к неотбытым годам».

Текст Николая Добротворского, gorozanin (gorozanin)