Как победить врага хладнокровием

Важно помнить, что предателями поневоле становимся мы сами, когда боимся. Ибо предаем память погибших за то, чтобы мы не знали страха. Война заливает наши сердца холодком, который необходимо сейчас превратить во временную анестезию. Нужно шутить, радоваться жизни, сражаться и помнить, что нет судьбы, над которой нельзя было бы возвыситься. Возвыситься с помощью веселого хладнокровия, "отмороженности", хотя бы потому, что брат у ворот сулит нам мировой пожар, прикуривая от огня наших сердец.

 "И нет такой судьбы, над которой 

Альбер Камю. "Миф о Сизифе"

Осень — естественный период повышения общей тревожности в животном мире. Политика, демонстрирующая самые первобытные реакции человека посредством своего высшего проявления — войны, точно так же подходит под описание животного мира. А, может быть, и более всего, судя по происходящему. Замедляются жизненные процессы, подготавливая организмы либо ко впадению в спячку, либо к выживанию в условиях ограниченных ресурсов. Организмы линяют, таскают хворост и мох в берлоги и гнезда и оглашают лес особым чириканием и рычанием, оповещая соседей о своем согласии подписать очередной мирный договор с неумолимой природой.

Мировой политический лес, он же "организация обеспокоенных наций", нынче тоже оглашается особыми звуками и ритуалами. Монстры Старого Света, Германия и Франция, уже сбросили весенние воинственные рога и громко призывают остальных парнокопытных мирно искать бруснику и морошку на сочных газпромовских пастбищах. 

Словакия, Венгрия, Чехия и Кипр тревожно щебечут о своих недорогих, но теплых скворечниках, заботливо выделенных им кремлевскими лисами. Россия, вся в дымящихся кучах вранья, традиционно ведет себя как большая горилла, использующая собственные испражнения как для постройки жилища-гнезда, так и для диетических добавок. Без этого желудок человекообразного не в состоянии переваривать жесткие стебли трав. А в метафорическом, россиянском смысле — собственную пропаганду. Остальные глубоко волнуются и швыряют в нецивилизованную гориллу ядреными восточноевропейскими шишками и обидно роняют на нее пальмовые веточки с безопасной высоты. В общем, все при деле.

Украина здесь выглядит как сурок во всех отношениях — и склонностью впадать в затяжную спячку длиной в 23 года, и тошнотворными повторами сюжетов 2005-го, и ожиданиями всего мира, какую же погоду мы предскажем, когда окончательно вылезем из этнической норы, какую тень и на кого отбросим ("чур, не на меня!" дергается от нехороших предчувствий 28-странный ЕС).

Это для того, чтобы прежде, чем перейти к разговору о тревожном ожидании зимы украинцами, мы понимали общую рамку настроений и среднеевропейский гормональный баланс. После Дня Независимости, когда Россия начала открытое военное вторжение в Украину, это кажется не столь уж важным. Но, как часто бывает, личный иммунитет порой зависит от третьестепенных факторов. 

Открытая война открывает и границы социальной тревожности, норовя перерасти в панику. Собственно, замысел врага традиционен — ошеломить превосходством, блеском лат, звоном щитов и длинной копий, посеять уныние, усилить чувство неполноценности и обреченности. Он разбивается о дивную структуру украинского общества. Престарелая часть его совершенно ничего не пугается, поскольку даже не знает, о чем речь — ибо сильно занята выкапыванием картошки, собиранием грибов и ягод, т.е. работает не разгибаясь. Юная часть весело распевает "ла-ла-ла", и пугаться еще просто по возрасту не приучена.

Да и вообще наша молодежь — отважная. Средний класс сопит, воюет, волонтерит, злится и ненавидит Путина совершенно осознанно и вдумчиво, а ведь рационализация, обдумывание с логическими выводами — лучший, потому что единственно эффективный метод борьбы с паническими настроениями. Это та треть граждан, которые за войну до победы по-любому. Им нервозность только добавляет нецензурной лексики и силы удара в ухо, но ничего не парализует. 

Остается "ботаническая" сетевая аудитория, частично состоящая из профессиональных сеятелей паники, которые сами ее производят, сами потребляют и далее катают информацию по замкнутому циклу (см. про гориллу). А частично — из искренних романтиков обоих полов, для которых синхронное плакание является любимым командным видом спорта. 

Поэтому панический сигнал вроде бы вбрасывается профессионально, но куда потом девается — сие науке неизвестно так же, как и то, каким образом отец Федор с колбасой попал на вершину неприступной скалы. 

Вообще все, что сбрасывается нам в качестве "пугалок", немедленно осуществляется у соседей. Едва заговорили о веерных отключениях электроэнергии, как в 90-х, и в Крыму к 1 сентября вообще свет пропал. Широковат, видать, веер был, и неловко им гориллы махнули. Представляете себе гориллу с веером? То-то же. А массовая установка бойлеров — это как массовая скупка и питье обычного йода в эпоху Чернобыльской катастрофы. Треть из них ведь все равно спалят по забывчивости еще до Нового года, как электрочайники, во время пьянок по поводу каких-то других страхов. Треть на Новый год попортят. А еще треть не подключат, потому что денег не хватит, их на Новый год отложили. 

За этим всем следующий по рейтингу, по времени еще не актуализированный и слегка фрейдистский, — страх того, что Россия не будет исправно испускать газ. Эта фиксация подвигает людей на ускоренное принятие и внедрение в жизнь европейских методов теплоизоляции, освоение прикладной арифметики и лютую беспощадную войну с тупыми и жадными бюрократами местного масштаба, что в итоге выглядит как гигантский всеукраинский флешмоб, опять-таки с итоговой пользой для страны. 

Страх глобальной русской оккупации вроде тоже существует, но при более подробном его анализе он занимает место где-то между "Войной миров" Герберта Уэллса и американским фильмом "День Независимости" (в котором местный коломойский между насморком и выпивкой придумал, как уничтожить пришельцев). Попытка понять, к примеру, будет ли оккупант экспроприировать сало, запрещать или же, напротив, насильно кормить им пленных, гарантированно приводит к мегаржачу и желанию побояться таким образом еще. 

Сопряжен с этим небезосновательный страх лишения крова, разрушения жилища, потому что фотографии с войны показывают, как исчезают любые строения, предварительно послужив (хотя и недолго) огневой точкой. На самом деле это не столько страх лишения жилища — они у нас в массе своей не Бог весть какие, — а отсутствие перспектив обретения нового. 

Это переживание вроде бы посерьезнее, но по сюжету страха оно предусматривает тотальные разрушения везде, для всех сорока с лишним миллионов человек, в то время как здания даже в зоне самых активных боев разрушаются, когда в них или за ними находятся активно воюющие. Хотя, учитывая национальный характер, это вполне может быть замещение скрытого желания спалить хату соседу. И к тому же часть людей вполне успешно трансформировала эту черту, романтически примеряя ее к северному соседу в целом. 

Есть страх потери близких, друзей, родственников. Попросту говоря, тех, кого могут убить на войне вне зависимости от того, держал человек в руках оружие или просто мимо войны проходил. Которые "мимо" обычно страдают больше, от беспечности и уверенности, что лично их это не касается. Осколки и поражающие элементы про эту уверенность ничего не знают. Поэтому здесь одна из форм исцеления от страха — взять в руки оружие. Не мятный леденец, но разгоряченное воображение оно охлаждает. Как у того, кто направляет, так и у тех, на кого направляют. Все-таки они тоже пока все еще наши граждане. 

Иногда эти сердобольные тревожности проявляются в письмах и звонках бойцам, находящимся на войне. Это крайне большая благоглупость — рассказывать, как у всех у нас тут болит сердце, как мы не можем спать и плачем дни и ночи напролет. Это преступное невежество, совершаемое, как обычно, из самых лучших, т.е. эгоистических побуждений. Главное, что хотят знать бойцы о вас, — это то, что дома все в порядке, все здоровы, счастливы, уверенны в себе, в них и в завтрашнем дне. Именно ради этого они и воюют, именно этот образ жизни и защищают. 

Есть и страх предателей, которые везде. Это немножко правда, немножко паранойя. В основном на предательство списывают заурядную человеческую тупость и некомпетентность. Потому что гораздо приятнее представлять, что ты все это время был окружен коварными джеймсами бондами, а не малограмотными идиотами. Есть мародеры тыла, они хуже предателей. Но национальная традиция закрывать глаза на "несунов" и имеющих то, что охраняют, помещает их в моральное "слепое пятно". 

Тут важно помнить, что предателями поневоле становимся мы сами, когда боимся. Ибо предаем память погибших за то, чтобы мы не знали страха. Война заливает наши сердца холодком, который необходимо сейчас превратить во временную анестезию. Нужно шутить, радоваться жизни, сражаться и помнить, что нет судьбы, над которой нельзя было бы возвыситься. Возвыситься с помощью веселого хладнокровия, "отмороженности", хотя бы потому, что брат у ворот сулит нам мировой пожар, прикуривая от огня наших сердец. Не будем его незаслуженно радовать и пороть горячку. 

Хладнокровие — способность человека принимать адекватные, объективно соответствующие действительности решения в напряженных, стрессовых ситуациях. Люди, сохраняющие хладнокровие, способны одновременно и практически мгновенно принимать наиболее приемлемые для них решения выхода из неприятной или опасной ситуации. 

Это только поверженный враг обиженно называет хладнокровного человека жестоким и негуманным, поскольку рассчитывал уязвить его в самое сердце, а там оказался бессердечный бронежилет. 

Оттаем, когда потеплеет. 

Автор: Олег Покальчук, «Зеркало недели. Украина» №31