Женские тюремные записки: Смоленская бабушка и космические академики
Тюремный мир – это нечто ужасное, болезненное, злое. Может быть, все, сидящие в тюрьме, – преступники, которые творили зло. Но тогда почему эти преступники были способны отдать немногое оставшееся нуждающемуся, почему у нас наворачивались слезы при виде смоленской бабушки в прокуренной конвойке? Почему мы снимали с себя последний свитер и отдавали его кому-то – чтобы было, в чем зимой ехать на зону? И все мы были равны между собой, плохие и хорошие, умные и глупые, потому что всех нас ожидало одно: через месяц или через несколько лет предстать перед Фемидой во имя торжества справедливости.
АКАДЕМИКИ
Год приближался к концу. Первые заморозки, первые морозы и первая настоящая боль. Кто сказал, что первые два года в тюрьме – это адаптация, а потом человек привыкает? К этому никогда нельзя привыкнуть. А ведь это установили какие-то ученые, видимо, они никогда не были в тюрьме, и не дай бог им этого. Первые два года ты живешь еще иллюзиями о добре и справедливости, с надеждой, что все образуется, и кто-то разберется, и на суде всё будет не так, как на следствии. Нет, чем дольше ты находишься в тюрьме, тем тебе сложнее, потому что все твои иллюзии начинают рассыпаться, как карточный домик.
После известия о том, что папа болен, все изменилось. Каждый раз, когда я шла звонить маме, я боялась услышать только одно – что папы больше нет. За все время пребывания в тюрьме с отцом я разговаривала всего три раза. Последний раз был именно в этот год. Мой отец был всегда очень спокойным, он и наше заключение переносил в полном молчании, но я понимаю, как ему было тяжело. Для меня это было самым тяжелым периодом и не только в тюрьме, вообще в жизни.
А суд все продолжался. Он шел, как ни в чем не бывало. Машина правосудия продолжала нас судить, доказывать нашу виновность, наказывать нас лишением свободы, которой у нас и так уже тогда не было. В круговороте судебных процессов я не могу остановиться на чем-то одном, выделить что-то особенное.В том другом, фантастическом мире всё особенное, нечеловеческое, страшное. Люди, их истории, конвойки, личные досмотры утром и вечером. Все едино, и все представляет одну ужасную картину мира, где мы жили.
На одном из выездов мне пришлось провести пять часов в одной маленькой «Газели» с двумя мужчинами. Разговор у нас завязался сразу. Кто, откуда, в каком суде, какая статья. Мои попутчики были уже немолоды, но обладали прекрасным чувством юмора и были поразительно галантны, что все-таки было редкостью. На мой вопрос, по какой статье судья назначил одному 12, а другому – 11 лет строгого режима, один из них мне ответил, что это очень редкая статья, а они сами представляют собой некий эксклюзив нашей судебной системы. Из разговора потом стало ясно, что мои спутники были академиками. Мы смеялись, шутили, я говорила им, что до этого никогда не разговаривала с настоящими академиками, а они мне отвечали, что все мои злоключения того стоят и т.д. Только потом, я поняла, кто были эти мужчины – из газет. Это действительно были академики, которые то ли продали, то ли хотели продать какие-то схемы Китаю, и все это могло повлечь какие-то ужасные последствия то ли в Китае, то ли в России (автор блога имеет ввиду вот эту историю – Slon.ru).
БАБУШКА
В эти же дни на сборке в нашей тюрьме я увидела одну бабушку. По-другому не скажешь – у этой бабули было такое доброе лицо, ну представьте себе: деревня, домик со створчатыми окнами, коровки на лугу, солнышко светит, и вот на лавочке бабушка сидит, а вокруг нее бегают внуки и просят, чтобы она им рассказала сказку. И вот эта бабуля сидит не на лавочке около своего домика в деревне, а на прокуренной сборке в тюрьме. Рядом с ней лежали две палки, не такие, как в магазине продаются, а самодельные, толстые и кривые. На ногах у нее были тапочки, вокруг поясницы платок пуховый, голова тоже покрыта платком, и лицо такое измученное, но доброе, глаза же все говорят. Я не выдержала, подошла и стала спрашивать, что такое могло случиться, что она оказалась здесь. После ее рассказа у меня при одном только воспоминании наворачивались слезы. И это – не моя гиперчувствительность или сентиментальность, нет, я была такая не одна. Эту бабушку еще долго вспоминали.
Жила эта бабушка где-то под Смоленском. Она прожила там всю жизнь, ей было чуть больше семидесяти лет. Бабуля работала, имела свой огород, копила пенсию. И вот однажды к ней в дом залезла цыганка. Цыганка полезла туда, где лежали бабушкины сбережения, а бабуля в это время, на свою беду, зашла в дом и увидела. Она взяла топор и стукнула цыганку по голове, а топор взяла потому, что этим топором колола дрова. Цыганка умерла сразу, приехали следователи, которые в бабуле сразу распознали убийцу-душегубку, которая все свои семьдесят лет только и делала, что вынашивала злой умысел убить эту самую цыганку. И вот бабулю берут под стражу, везут в суд, так как обвиняется она в преднамеренном убийстве и очень опасна для общества. И вот эта бабушка здесь, с нами, на прокуренной сборке в тюрьме. Ее статус теперь «транзит» – она здесь временно, проездом. Ее привезли на экспертизу, чтобы определить, вменяема она или нет. Ей предстоит еще долгое время пробыть в нашей тюрьме, потом ее увезут на обследование в институт имени Сербского, куда возят всех, кому в рамках следствия нужна эта экспертиза. Потом опять этап, потом суд, и страшно подумать, зона. Эта бабушка мне сказала так:
– Я не хотела ее убивать, я просто испугалась, но я не хотела ее убивать! Я защищала себя и свой дом, но убивать ее я не хотела.
С одной стороны, это обычная история, но что-то было в этой пожилой женщине, что не оставило в тот вечер никого равнодушным. Почти все, кто был на сборке, стали доставать, у кого что было: сигареты, еду, контейнеры. Ей набрали почти два пакета. Потом ей передавали продукты из других камер, и кто-то даже ее постоянно поддерживал. Я каждый раз на выезде пыталась выяснить ее дальнейшую судьбу, но уже через месяц ее след растворился в потоке других горьких человеческих судеб.
КСЕНИЯ И МАРИНА
А суд все шел. В этот период моей жизни у меня произошел ряд удивительных событий. Так получилось, что с известием о болезни отца моя мама была вынуждена уехать к нему на Украину, где они, собственно, и жили, выйдя на пенсию. Отец нуждался в постоянном присмотре, и мама просто не могла его бросить. И мы приняли решение, что так будет лучше. И вот – ни писем, ни свиданий, только тяжелые звонки домой, когда ты набираешь номер, а у тебя дрожат колени от страха, от того, что ты можешь сейчас услышать. Все как будто остановилось, суд был уже неинтересен, а ждать больше было нечего, так как я прекрасно понимала, что ко мне никто не придет.
И вот все изменилось, когда я получила одно письмо. Его написала мама девочки Ксении, которая уже уехала на зону. Ксения недолго была в камере, так как была уже осуждена (ее взяли под стражу при оглашении приговора), а все кассационные инстанции она прошла очень быстро. Уже через два месяца она уехала на зону. И вот письмо от ее мамы Марины. В письме она рассказывала о Ксении, о том, как она доехала, что у нее всё хорошо, что мне из воспитательной колонии все девочки шлют огромный привет. А потом еще одно письмо, уже от другой мамы, и еще… У меня завязалась настоящая переписка. В письмах мы рассказывали друг другу о себе, о своих бедах и переживаниях. Эта переписка растянулась ровно на год, пока у меня было еще время писать. Но в те дни эти письма были для меня спасением. Сейчас Ксения уже дома, с мамой. Вышла она в прошлом году, буквально перед Новым годом, и Новый год она встречала вместе со мной. А с ее мамой Мариной мы стали хорошими друзьями, и теперь дружим семьями. Письма Марины стали для меня чем-то особенным. Я считала, что люди склонны думать только о своих бедах, и в большинстве случаев остаются глухи к проблемам других, особенно когда сами переживают трудный период. Эти женщины, которые слали мне в тюрьму письма, помогали, как могли, всё время, пока я была в тюрьме. Спасибо!
Тюремный мир – это нечто ужасное, болезненное, злое. Может быть, все, сидящие в тюрьме, – преступники, которые творили зло. Но тогда почему эти преступники были способны отдать немногое оставшееся нуждающемуся, почему у нас наворачивались слезы при виде смоленской бабушки в прокуренной конвойке? Почему мы снимали с себя последний свитер и отдавали его кому-то – чтобы было, в чем зимой ехать на зону? И все мы были равны между собой, плохие и хорошие, умные и глупые, потому что всех нас ожидало одно: через месяц или через несколько лет предстать перед Фемидой во имя торжества справедливости.
Tweet
