Три будничные истории о том, как тюрьма опасна для жизни

Заключенные регулярно умирают в тюрьме от туберкулеза и рака и кончают жизнь самоубийством. Чтобы не портить статистику, тюремное начальство освобождает тяжелобольных арестантов за несколько дней до смерти.

Вот уже шестой год 16 ноября для меня — день траура. Шесть лет назад в СИЗО «Матросская тишина» при не выясненных до сих пор обстоятельствах умер 37-летний Сергей Магнитский, аудитор компании Hermitage Capital, человек, имя которого навсегда останется в истории России, потому что оно связано с принятым Конгрессом США «Актом Магнитского», «списком Магнитского». Его имя связано с принятием Госдумой антисиротского закона, так называемого закона подлецов — о запрете иностранного усыновления.

На территории можайской женской колонии №5. Фото: Павел Бедняков / ТАСС

Для меня смерть Сергея Магнитского — это первая смерть арестанта в тюрьме, понять причины которой я пыталась вместе с моими коллегами из Общественной наблюдательной комиссии Москвы. И хотя мы несколько месяцев ходили в СИЗО «Матросская тишина» почти как на работу, ясного представления о том, как погиб Сергей Магнитский, у нас не появилось.

Его смерть в тюрьме вызвала очень большой резонанс, через два года было принято постановление правительства с перечнем тяжелых болезней, которые позволяют подследственным, страдающим этими заболеваниями, освободиться из-под стражи.

На практике выяснилось, что, как правило, это постановление применяется к людям, которым остается жить совсем немного. Правозащитникам известно о нескольких случаях, когда освобожденные из-под стражи арестанты через несколько дней умирали в гражданских больницах или дома.

Врачебное заблуждение

В конце августа 2015 года в больнице умерла 33-летняя Юлия Копынева — через неделю после того, как ее освободили из СИЗО «Матросская тишина». Сидела она за наркотики, следствие шло долго.

В тюрьме Юлия провела почти год, в январе 2015 года у нее обнаружили туберкулез — вдобавок к ВИЧ, которым она болела с 2006-го. Полгода лечили от туберкулеза, но ей становилось только хуже.

Член московского ОНК Анна Каретникова, которая увидела Копыневу в туберкулезном отделении больницы «Матросской тишины», говорит, что никогда не видела человека с таким бледно-лимонным цветом лица. Копынева почти не могла ходить: у нее сильно распухли ноги. Именно Каретникова торопила тюремных врачей, чтобы они как можно быстрее направили арестантку на обследование в гражданскую больницу. Ее отвезли в Московский клинический научно-практический центр Департамента здравоохранения Москвы.

Анна Каретникова. Фото: Михаил Сенкевич

Там обвиняемой поставили несколько диагнозов — «хронический вирусный гепатит С, цирроз печени смешанного генеза, хронический панкреатит, диссеминированный туберкулез легких» и много чего еще. При всех этих плохо совместимых с жизнью диагнозах врачи посчитали, что освобождению по болезни Копынева не подлежит.

Этот «вердикт» был вынесен 18 августа, а через три дня, когда возмущенная странной беспечностью гражданских медиков Каретникова обратила внимание тюремных врачей на то, что Копынева долго под стражей не протянет и ее нужно немедленно освободить, арестантку отправили на освидетельствование в другую больницу — «Московский городской научно-практический центр борьбы с туберкулезом». И удивительное дело: врачи из этой больницы поставили те же диагнозы, но вывод был диаметрально противоположным «вердикту» первой группы врачей.

Новые врачи решили, что у заключенной есть заболевания, которые «препятствуют ее содержанию под стражей».

«Через несколько дней Копыневу освободили из-под стражи, отправили в гражданскую больницу, но родственникам не сказали, куда отвезли, — вспоминает Анна Каретникова. — Мне удалось узнать, где она, и я сообщила ее отцу. А через несколько дней отец сам мне позвонил и сказал, что Копынева умерла».

Неизвестно, можно ли было спасти эту молодую женщину, но невозможно смириться с тем, что в двух больницах при одних и тех же диагнозах врачи диаметрально противоположно трактуют постановление правительства об освобождении из-под стражи.

История Копыневой не исключительна. И раньше бывали подобные случаи противоречивых медицинских заключений при одинаковых диагнозах. И каждый раз только благодаря вмешательству правозащитников удавалось добиваться повторного медицинского освидетельствования арестантов и их освобождения из-под стражи.

Кошмар с открытым финалом

43-летнюю Светлану Рындину, осужденную на три с половиной года за хранение наркотиков, я увидела в больничной камере СИЗО «Матросская тишина» 26 августа. Сидя на кровати и придерживая одной рукой пакет с мочеприемником, другой рукой она писала жалобу прокурору и была решительно настроена защищать свои права. Светлана охотно рассказала нам свою историю болезни. Говорила будничным тоном, и, слушая ее, мы погружались в подробный кошмар ежедневных мелких унижений: когда неделями невозможно добиться приема у врача, когда врач осматривает заключенных через «кормушку» (кормовое окно), когда каждое лекарство и укол надо вымаливать, когда от неправильно выписанного лекарства становится только хуже.

Арестовали Рындину 13 мая 2015 года. Ее поместили в СИЗО-6 (женскую тюрьму в Москве), там у нее начались сильные кровотечения, но на прием к гинекологу она смогла попасть только через полтора месяца. У нее обнаружили опухоль, прописали антибиотики, от антибиотиков опухли ноги, она стала задыхаться.

На «скорой» отвезли в больницу, в реанимацию. Там констатировали инфаркт, начались проблемы с почками — поставили дренаж. Из гражданской больницы перевезли в больницу «Матросской тишины», откуда возили в онкологический диспансер, а уже в диспансере поставили диагноз «рак матки 2-й степени». Врачи «Матросской тишины» собирались отвести заключенную на медицинское освидетельствование, посчитав, что ее можно освободить по 3-му постановлению правительства. Но пока ждали результатов биопсии, ее вызвали в суд: дело слушалось в особом порядке — одним днем, и судья Преображенского суда Сиратегян вынесла приновор: три с половиной года лишения свободы.

Я спросила у Рындиной, почему тюремные врачи дали разрешение вывезти ее на суд: ведь они ждали биопсии и понимали, что в соответствии с диагнозом она может быть освобождена.

«Я говорила им, что плохо себя чувствую, просила их меня не вывозить, но они сделали укол и отправили в суд».

21 августа из Онкологического клинического диспансера №1 пришло заключение по результатам медицинского освидетельствования Светланы Рындиной. Врачи постановили, что ее следует освободить из-под стражи.

Но, как говорится, «поезд ушел»! Пока врачи выносили «вердикт», изменился статус пациентки: после вынесения приговора она как осужденная уже не подпадала под постановление правительства №3, и освободить из-под стражи ее было нельзя.

Тяжелобольные осужденные могут выйти на свободу, если их заболевания упомянуты в списке из 54-го постановления правительства России.

Когда мы спросили у тюремных врачей, что дальше будет с Рындиной, неужели ее, раковую больную, отправят на этап и повезут в колонию, врачи объяснили нам, что делать нечего и после апелляции ее отправят в колонию: под 54-е постановление правительства она не подпадает: у нее нет метастазов.

Мы с Анной Каретниковой, конечно, обрадовались, что у Рындиной нет метастазов. Я стала искать ей хорошего адвоката, чтобы, может быть, на апелляции в Мосгорсуде удалось убедить судью: невозможно такую больную женщину посылать на верную смерть в колонию, не заслуживает ли она условного срока, чтобы лечиться на воле?

Но не успела я найти адвоката, как вокруг Рындиной стали происходить совершенно странные вещи.

Она написала апелляционную жалобу на приговор 21 августа. А буквально через пять дней — получила письмо из Преображенского городского суда о том, что ее жалоба будет рассмотрена в Мосгорсуде 7 сентября. Но 2 сентября в СИЗО неожиданно пришла бумага, что рассмотрение апелляционной жалобы переносится на 4 сентября.

Почему такая спешка? Как правило, осужденные ждут апелляции месяц-два, а то и больше. А тут всего две недели.

Возникло впечатление, что судейские почему-то очень хотели избавиться от Рындиной. Мы спрашивали у сотрудников тюрьмы, не кажется ли им странной подобная спешка. Тюремные врачи пожимали плечами; они вывозили Рындину на радиотерапию, объясняя, что ничего больше для нее сделать не смогут.

Мосгорсуд оставил приговор в силе: три с половиной года лишения свободы.

В больнице следственного изолятора № 1 «Матросская Тишина». Фото: Анна Шевелева / ТАСС

И потом произошло то, что я до сих пор не могу объяснить: СИЗО «Матросская тишина» представила Рындину на комиссию по 54-му постановлению. Из онкодиспансера, где осужденной делали радиотерапию, внезапно сообщили, что пациентке стало хуже, появились метастазы, и ее можно освободить из-под стражи.

Судья Преображенского суда приехала в «Матросскую тишину» и освободила Рындину.

Мы просили Светлану, чтобы после освобождения она позвонила нам.

Но она до сих пор не звонила. И мы не знаем, жива ли она.

«Он писал, что общей камере — ад»

Истории двух женщин из больницы «Матросской тишины» — это истории о том, что человеческая жизнь в тюрьме по-прежнему ничего не значит.

Мы знаем, что Юлия Копынева умерла через несколько дней после освобождения. Мы не знаем, какова судьба Светланы Рындиной, которую по халатности врачей вовремя не отпустили, а отпустили, вероятно, опасаясь большого скандала.

История же третьего заключенного, чью фамилию мне не хочется называть по просьбе его близких, — пожалуй, самая мрачная из всех трех.

Я видела его один-единственный раз в психиатрической больнице СИЗО «Бутырка»: 30-летний, худощавый, похож на художника или артиста. Он сидел на полу на матрасе, сжимая в руках алюминиевую кружку. Когда я передала приветы от родных, он стал говорить, как раскаивается в том, что сделал, а совершил он страшное преступление — преследовал с ножом девочек в подъезде. Он объяснил мне, что виноват — перестал принимать лекарства, которые ему прописал психиатр, и теперь, в тюрьме, он уже дважды пытался покончить с собой. Что будет с ним дальше, он не знает, надеется, что его признают невменяемым. Его было жаль, потому что раскаяние было искренним, и не хотелось думать о том, что могут сделать с ним в тюрьме и на зоне — ведь осужденных за сексуальные преступления не прощают.

Больше я его не видела, родственники говорили, что очень надеются, что его признают невменяемым, отправят на принудительное лечение: это в его случае лучше, чем срок в колонии.

На днях мне позвонила его подруга. Она сказала, что он перерезал себе горло в «Бутырке», куда его вернули после стационарной экспертизы в Институте имени Сербского. «Он так надеялся, что признают невменяемым, но после экспертизы его вернули не в психиатрическую больницу ”Бутырки”, откуда он уезжал на экспертизу, а в обычную камеру, — рассказала она. — И он, вероятно, понял, что его признали вменяемым, значит, осудят. А это то, чего он больше всего боялся; он писал мне, что ему очень хорошо в психиатрической больнице, а в общей камере — ад».

По словам начальника «Бутырки» Сергея Телятникова и главного врача психиатрической больницы «Бутырки» Дмитрия Никитина, они очень сожалеют, что так получилось, но в этой смерти никто не виноват, потому что, мол, порядок не нарушен: обвиняемого признали вменяемым, значит, надо его поместить в обычную камеру, а врачи из Сербского не дали рекомендаций, на что следует обратить внимание в его случае.

Но как быть с тем, что у него уже было несколько суицидальных попыток, и две из них — в тюрьме?

Почему же, когда он вернулся в СИЗО из Сербского, на него не обратили особое внимание?

Да, «тюрьма не санаторий» — так, кажется, говорил бывший директор ФСИН Александр Реймер, который сейчас сам сидит в «Лефортово». Но ведь людей в тюрьму сажают не для того, чтобы они там умирали.

А за последние недели стало известно уже о пяти самоубийствах в московских СИЗО.

Сотрудники и тюремные врачи пожимают плечами: «Это сезонное обострение».

«Списывать суициды только на осеннее обострение неправильно, — считает Анна Каретникова. — В прошлом году такого количества самоубийств в московских изоляторах не было. Это и общий показатель того, что система разбалансирована и не справляется. Сотрудников мало, заключенных много. Концепция оптимизации, прописанная в тюремной реформе, подразумевала сокращение числа сотрудников в пользу замены их техническими средствами, например, камерами видеонаблюдения. Но такие камеры не умеют вытаскивать человека из петли. За видеокамерой должен наблюдать сотрудник. Но если один сотрудник закреплен за двумя этажами — камера ничем не поможет при суицидальной попытке».

Смерть Сергея Магнитского в «Матросской тишине», несмотря на резонанс, который она вызвала в России и в мире шесть лет назад, мало что изменила.

И это пресловутое постановление правительства №3 об освобождении из-под стражи подозреваемых и обвиняемых, принятое под влиянием «дела Магнитского», как видно из истории Копыневой и Рындиной, не решает проблем тяжелобольных заключенных. Решения о медицинском освидетельствовании выносят следователи, в гражданских больницах с большой неохотой делают медицинские заключения о наличии заболеваний, препятствующих содержанию под стражей. И как мы видим по случаю с Копыневой, решения разных больниц могут быть диаметрально противоположными.

Сами тюремные врачи жалуются, что многие тяжелобольные не подпадают под это 3-е постановление, и они ничем не могут им помочь.

Но по тюрьмам ползут слухи, что за определенную сумму этим «резиновым» постановлениес все-таки можно воспользоваться. Понятно, что доказать это практически невозможно: тот, кто в этом преуспеет, вряд ли будет расскажет детали.

Мы же (московская ОНК) много раз предлагали врачам дать экспертное заключение и внести поправки в это постановление. Но тюремные врачи не спешат.

Они, как правило, озабочены тем, чтобы не испортить статистику. Поэтому часто больных заключенных из-под стражи освобождают за несколько дней до смерти.

И, наверное, это единственное, что изменилось в тюремной жизни за шесть лет, с 16 ноября 2009 года.

Похороны Сергея Магнитского. Фото: ТАСС

Автор: ЗОЯ СВЕТОВА,  openrussia.org