“Непривычный шум заставил выйти во двор. На бетонированном дворе лежал человек. Господи! Ведь это Рафальский! Это он! Нет никаких сомнений. Сколько раз я видел его в Николаевской церкви. Я всегда любовался его благообразием: белыми волосами, белой бородой, умным и выразительным лицом.
– Умирает, – проговорил майор Надворный.
– Ну и черт с ним, – отозвался майор Попов. – Одним белобандитом меньше.
Я смотрел на залитое кровью лицо, на мозги, смешанные с пылью. Лубянка! Зачем ездить в Москву смотреть на Лубянку? Она здесь”.
Это отрывок из воспоминаний Михаила Мондича, выходца из Закарпатья, выпускника русской эмигрантской гимназии в Праге. Юношей он некоторое время работал переводчиком у сотрудников советской военной контрразведки “Смерш”, прибывших в Прагу после ее освобождения от нацистской оккупации в мае 1945 года. Мондич позднее бежал на Запад и опубликовал там свои мемуары под псевдонимом “Николай Синевирский”. Человеком, трагическая смерть которого описана в этом отрывке, был Владимир Рафальский – бывший царский дипломат, знаток Ближнего Востока, позднее – сотрудник русских дипломатических представительств в Риме и Праге. Мондич утверждает, что Рафальский выбросился из окна во время его допроса смершевцами.
Дочь погибшего Ирина позднее вспоминала о судьбе другого члена семьи – своего дяди Александра Щербачева: “Мария Дмитриевна (мать Ирины. – РС) в этот же день (после ареста мужа. – РС) с тревогой обратилась к своему брату Александру Щербачеву: “Ради Бога, Шурка, забирай детей и уезжай к маме во Францию… “. Он тогда ответил, что, мол, нет, дождусь возвращения Володи. И его забрали через неделю. Папу в четверг, и его в четверг. Его везли по этапу в Германию, а оттуда – в Россию. Мы мало знали о нем, знали только, что он жив, в Воркуте. На допросах ему выбили все зубы, у него была цинга. Но в бараке его уважали и любили, потому что он был абсолютно честный и порядочный человек… В 1953 году, когда умер Сталин, тех, кто выжил, отпустили. Дядя Шурик был отпущен из лагеря и жил у кого-то на квартире в Воркуте, там у него только тюфяк был и больше ничего.
Мы начали делать все возможное для его возвращения в Прагу. А бабушка сделала ему вызов во Францию. Он решил с французской визой выехать во Францию. Но в Москве в аэропорту его не выпустили. У дяди Шурика сделался удар: отнялась правая рука. Его со страхом приютила подруга детства, Женя Миклашевская. Мы начали опять ходатайствовать о том, чтобы дядя Шурик мог вернуться в Прагу. После долгих мытарств удалось добиться согласия на выдачу ему паспорта. Мама написала, что в следующем письме будет паспорт. Он получил это письмо, на радостях побежал к соседям, попросил у них кусочек сахара, чтобы принять сердечное лекарство, и от разрыва сердца умер. И когда мы послали ему потом паспорт, этот документ вернулся обратно. Целый конверт. Написано было: скончался. Мама похоронена в Праге на Ольшанах. А папа нигде не похоронен”.
Трагедия выходцев из России – лишь часть волны стихийного и организованного насилия, которая захлестнула Чехословакию сразу после ее освобождения от нацистской оккупации. Пока “Смерш” сводил счеты с явными врагами СССР, вроде солдат и офицеров Русской освободительной армии, и просто “бывшими” – эмигрантами первой волны, до которых удалось дотянуться, чехословацкие власти занялись собственной местью. Ее объектом стало всё немецкое меньшинство, жившее в основном в приграничных районах страны – так называемые судетские немцы (хоть это название не совсем точно), а также часть словацких венгров. Всего около 3,5 млн человек.
15 июня 1945 года, выступая в городе Плзень на западе Чехии, вернувшийся на родину из лондонского изгнания президент Чехословакии Эдвард Бенеш заявил: “Наше правительство, сознавая, что означала измена немцев и венгров в 1938 году (речь идет о ситуации после Мюнхенского соглашения, когда часть территории Чехословакии была передана Германии, Венгрии и Польше. – РС), решило очистить республику от этих предательских элементов. Это большая задача. Мы не можем решать ее сами, мы должны договориться об этом с Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами. Но я не сомневаюсь, что это соглашение будет достигнуто”.
Для сомнений действительно не было оснований – в решениях Потсдамской конференции лидеров трех держав-победительниц, состоявшейся тем же летом, отмечалось: “Правительства трех стран со всех сторон изучили данный вопрос и признают, что должен быть осуществлен перевод в Германию того немецкого населения… которое остается в Польше, Чехословакии и Венгрии. Правительства едины во мнении, что такой перевод должен осуществляться организованно и гуманно”.
С организованностью и особенно гуманностью, однако, возникли проблемы. Чешский литератор и издатель Иржи Падевет не один год скрупулезно изучал местные архивы и беседовал с очевидцами тогдашних событий. Результатом стали два объемных документальных исследования, посвященных событиям 75-летней давности на территории нынешней Чешской Республики, – “Кровавый финал: весна 1945 года в чешских землях” и “Кровавое лето 1945-го: послевоенное насилие в чешских землях”. По мнению Падевета, изучение тех событий позволяет понять, насколько сложной и неоднозначной была ситуация в Центральной и Восточной Европе сразу после поражения нацистской Германии, и помогает избежать лакировки истории, с которой и спустя 75 лет приходится сталкиваться очень часто:
– Итак, май 1945 года, нацистская Германия разгромлена, Чехословакия освобождена от немецких войск. Восстанавливается власть Чехословацкой республики в центре и на местах. Каковы были отношения этой власти с советскими войсками, их командованием и представителями других структур, действовавших в только что освобожденной стране – например, контрразведки “Смерш“ и прочих советских спецслужб?
Иржи Падевет
– Лучше всего, мне кажется, это сформулировал ныне покойный чешский публицист русского происхождения Владимир Быстров. Он писал, что относительно той ситуации можно сделать три предположения. Первое, не очень правдоподобное: никто из чехословацких политиков не догадывался, что СССР – государство, далекое от демократии, и его представители могут вести себя на освобожденной территории как на территории покоренной. Второе: в Праге всё это понимали, но не придавали большого значения, закрывая глаза на такие вещи, как начавшиеся сразу же, в мае 1945 года, аресты и вывоз в СССР чехословацких граждан, неугодных Советам, или создание в Праге на Летенском поле временного лагеря для интернированных, который был под советской юрисдикцией. Ну и третье предположение – то, что некоторым чехословацким представителям, прежде всего коммунистам, максимально крепкие советские “объятия”, в которых оказалась страна, были выгодны.
У нас бытует ошибочное представление о том, что период 1945–48 годов в Чехословакии, до окончательного прихода коммунистов к власти, был временем свободы и демократии. Мол, советские войска в конце 1945 года ушли, мы остались предоставлены сами себе. Но не все ушли, осталось множество дипломатов, разведчиков, советников, агентов СССР. И осталась прежде всего коммунистическая партия, которая была де-факто советской “пятой колонной” и очень сознательно и тщательно выполняла задания Кремля.
– Вы упомянули аресты и вывоз в СССР, в некоторых случаях и убийства, граждан Чехословакии русского, украинского, белорусского, грузинского и т.д. происхождения. Что делали – или не делали – чехословацкие власти, чтобы защитить этих людей?
– Да, следует подчеркнуть, что люди, которых преследовали Советы после своего прихода в Чехословакию, вне зависимости от их национального происхождения, уже много лет были чехословацкими гражданами. И их новая родина о них не позаботилась и их не спасла. Чехословацкое государство во главе с президентом Эдвардом Бенешем не выступило в защиту арестованных даже в таких вопиющих случаях, как задержание и отправка в сибирский лагерь, где он впоследствии умер, Сергея Войцеховского, бывшего белогвардейского, а затем высокопоставленного чехословацкого генерала и участника сопротивления в годы немецкой оккупации. Даже формальные шаги, вроде какой-нибудь решительной ноты протеста на уровне МИД или обращения к Сталину, сделаны не были.
– Одновременно сразу после освобождения начинается изгнание немецкого населения с территории Чехословакии. Первую и самую насильственную его фазу историки называют “диким“ изгнанием. Как в этом случае вели себя власти – пустили дело на самотек?
– Тут нужно различать несколько этапов. В первые дни после освобождения происходит множество актов насилия по отношению к местным немцам и предполагаемым коллаборантам. Это страшные инциденты, суды Линча, стихийные проявления жестокости толпы. В то же время в некоторых случаях с чисто человеческой точки зрения эти эксцессы можно понять: это была месть за оккупацию в целом и за конкретные потери отдельных людей – например, у кого-то близкие погибли в немецком лагере или во время Пражского восстания в конце войны. Повторяю: оправдать это нельзя, понять – иногда можно. Были и другие мотивы – так, в расправах с гестаповцами иногда участвовали люди, которые при оккупации сотрудничали с гестапо и заметали следы.
Символическое надгробие на месте, гле находилась судетская деревня Бергштадт-Лаутербах
Наступает лето 1945 года, и начинается другой этап. Именно тогда происходят самые печально знаменитые массовые убийства немцев – в городах Постолопрты, Пржеров и других. И вот эти преступления совершают либо подразделения регулярной чехословацкой армии, либо полувоенные формирования, находящиеся под армейским командованием, – бывшие партизанские отряды и “революционная гвардия”. То есть тут кто-то должен был отдать приказ. Есть любопытная закономерность: на западе Чехии, в районах, освобожденных американской армией, ни одного крупного эксцесса в отношении гражданского немецкого населения не зафиксировано.
– Вы хотите сказать, что Красная армия такие эксцессы поддерживала или по меньшей мере им не препятствовала?
Офицеры Красной армии нередко препятствовали расправам с немецким населением
– В Военно-историческом архиве в Праге есть приказы, которые получали части чехословацкой армии от своего командования уже в середине мая, – выгнать максимально возможное количество судетских немцев за довоенную границу Чехословакии. Не убивать их, но вытеснить. Это и была неорганизованная депортация. И в этих документах есть пункт, где говорится, что действующие в данных районах подразделения Красной армии могут “оказать помощь” в выполнении данного приказа. Насколько реальной была эта помощь, сейчас уже сказать трудно. Но я должен отметить другое: мне попадалось немало случаев, когда именно офицеры Красной армии были теми, кто препятствовал самым гнусным расправам с немецким населением в том или ином населенном пункте.
– Каково примерное число жертв этих событий?
– Оценки очень различаются. Есть более точные данные по конкретным событиям. “Марш смерти из Брно” – там большая часть жертв погибла от физического истощения, голода и жажды – явно больше тысячи человек на чешской стороне и еще сотни на австрийской стороне границы. В Постолопртах было убито более 700 человек. В Пржерове – 265 человек, в основном женщины и дети. Если суммировать всё, что известно о подобных трагедиях, конечно, это будут тысячи погибших. Еще один момент: кого вносить в список немецких жертв? Только гражданское население? Или также пленных солдат вермахта и СС, которых тоже в некоторых случаях убивали, а в еще большем количестве они умирали в первые месяцы после войны в наскоро созданных лагерях от голода и болезней. Поэтому я бы не рисковал называть какое-то конкретное число погибших. Но можно однозначно сказать, что на территории нынешней Чехии примерно с марта по август 1945 года царило массовое насилие.
– Мы говорили о ситуации с чешскими немцами. А собственно чешское население и Красная армия – в их отношениях всё было безоблачно?
– Здесь нельзя говорить об однородной картине, она отличается от города к городу, от деревни к деревне. Где-то до сих пор вспоминают о красноармейцах со слезами на глазах, как о дорогих освободителях. В некоторых районах Праги и ее окрестностей похожее отношение к частям “власовской” Русской освободительной армии. Запад Чехии освобождали американцы, часть районов Моравии – подразделения румынской армии. В ряде местных архивов я видел записи о мелких кражах со стороны красноармейцев – ну, все эти истории с наручными часами, велосипедами или домашними животными. Есть и сведения об изнасилованиях – хотя, исходя из доступных свидетельств, я полагаю, что в этих случаях большинство жертв предпочло промолчать. Убийств мирных жителей со стороны советских военных было очень мало, это единичные случаи. Очень многое зависело от конкретной части и ее командира, от того, как он поддерживал дисциплину. Случалось, что очень жестко, и провинившиеся солдаты получали пулю в лоб.
– Красная армия покинула Чехословакию очень быстро, в ноябре 1945 года, как и американские войска. И до вторжения в августе 1968 года советских войск в этой стране не было – в отличие от большинства других стран советизированной Восточной Европы. Как это получилось? Это был успех Бенеша и чехословацкой дипломатии или добрая воля Кремля?
– Скорее это был план Сталина, который рассчитывал на чехословацких коммунистов как на своих верных помощников – и этот расчет оправдался. Сталин понимал, что он может постепенно прибрать Чехословакию к рукам и без присутствия там советских танков и дивизий. Исход выборов 1946 года, на которых коммунисты получили относительное большинство голосов, это подтвердил. Кроме того, здесь были сильные прорусские и панславянские настроения и мощная левая традиция, в том числе среди интеллигенции. Этим Чехословакия сильно отличалась, например, от Польши.
Сталин понимал, что может прибрать Чехословакию к рукам и без присутствия там советских танков
– Позднее, после вторжения 1968 года, это всё исчезло? 68-й год отодвинул для чехов и словаков в тень 45-й?
– Сравнивать эти два события можно, но это не очень правомерно. Советские войска в 1945 году изгнали с чехословацкой территории нацистов. Советские войска в 1968 году вторглись в суверенное государство под предлогом “подавления контрреволюции”, существование которой было абсолютной ложью и пропагандистской выдумкой. Конечно, это вторжение подорвало и испортило отношение чехов к тогдашнему СССР, что отразилось и на отношении, например, к русской культуре. Сходство между советскими танками 1945 и 1968 годов – в том, что в обоих случаях это были танки коммунистической диктатуры. Но если в обстоятельствах 1945 года это было для нас, как говорят русские, ложкой дегтя в бочке меда, то в 1968 году никакого меда уже не было.
– Российско-чешские отношения сейчас, возможно, в наихудшем состоянии за всю их историю, за исключением разве что того самого 1968 года. При этом в нынешнем политико-дипломатическом конфликте история и исторические символы играют большую роль: я имею в виду снос памятника маршалу Коневу в Праге и установку мемориальной доски бойцам РОА в одном из районов чешской столицы. О нынешнем российском обществе иногда говорят, что оно одержимо историей, причем исключительно собственными ее интерпретациями, и больше думает о прошлом, чем о будущем. Получается, что и в Чехии дела обстоят так же, если обе страны спорят из-за событий и деятелей 75-летней давности?
– Меня это совершенно не радует. Думаю, обеим сторонам не повредил бы более трезвый подход. Россия – я имею в виду государство, а не всех российских граждан, конечно, – склонна делать из своей истории идола, превознося собственные достижения и не признавая просчеты. Применительно к истории Второй мировой это означает делать акцент исключительно на разгроме нацистов и их изгнании из Восточной Европы, но пытаться вынести за скобки причастность СССР к развязыванию войны, агрессию против Финляндии, Катынское преступление и т.д. Мне кажется, что уверенное в себе государство – а я надеюсь, что Россия однажды таким государством будет, – должно не только чтить свои победы, но и признавать свои ошибки и преступления. Как, например, Чехия – за исключением небольших групп правых и левых экстремистов – признала и сожалеет о тех трагедиях, которые были связаны с послевоенным изгнанием чешских и моравских немцев, – считает чешский исследователь Иржи Падевет.
Автор: Ярослав Шимов; Радио Свобода