«Свою Машу я сдал… в КГБ»

Товарищ Слава — так называли китайцы Вячеслава Чаленко, военного цензора газеты «Шихуажи бао» («Голос правды»). Для них Вячеслав Маркович был всего лишь офицером Рабоче-крестьянской Красной армии, освободившей Китай от многовекового ига оккупантов. Даже любимая жена Мария, прожившая с ним 58 лет, долгое время не знала, что муж — агент советской разведки. Он до сих пор в совершенстве владеет китайским и в свои 90 лет выглядит на 60… ПРОВЕРЕНО: НЕВЕСТА «ЧИСТАЯ»

— Вячеслав Маркович, каким ветрами вас занесло в Китай?

— В 1936 году меня призвали в Рабоче-крестьянскую Красную армию. Через год службы предложили поступить в Дальневосточный университет (Владивосток) на военный факультет, где изучали китайский язык. После его окончания я прошел двухгодичные курсы при разведывательном управлении войск Дальнего Востока. И только тогда было принято решение о моей спецкомандировке в Китай. Поскольку холостых за границу не пускали, пришлось в срочном порядке искать невесту.

— И где же вы ее встретили?

— На танцплощадке в хабаровском Доме офицеров. Мою девушку звали Марией. Она была очень красивая. Перед тем как предложить ей руку и сердце, я сообщил об этом в «компетентные органы». В то время выехать за границу было очень сложно. Это сейчас получил загранпаспорт — и езжай куда душа желает. А тогда каждого проверяли, начиная от деда-прадеда. Разумеется, рассказывать об этом невесте я не мог. И поэтому пошел на маленькую хитрость: свою Машу я «сдал»… в КГБ.

— Что вот так взяли и сдали?

— Ну, не совсем так. Я назначил ей свидание в ресторане и попросил захватить свой паспорт: дескать, там открыли новый зал, куда пускают только по паспортам. Когда Мария доверила мне свой паспорт, переписал из него все необходимые данные и передал их для проверки в соответствующие органы. Через пять дней мне сообщили, что биография моей любимой чистая, как слеза младенца.

— Свадьбу, наверное, сыграли в ресторане…

— Какой ресторан?! Свадьбы у нас как таковой, можно сказать, и не было. Я купил бутылку водки, пригласил Марию к своим родителям, и мы сообразили на четверых. А через несколько дней нам пришлось уехать в Китай. У меня был хороший особняк в городе Дальний. Это примерно в 100 километрах от Порт-Артура, где размещалась наша 39-я армия.

— Кем же вы там работали?

— Я возглавлял издательство и был цензором газеты «Шихуажи бао» («Голос правды»). Без моей подписи и печати номер в свет не выходил. В моем подчинении состояли 150 китайцев, которые печатали и распространяли нашу газету. Кроме того, на территории Китая и Кореи я выполнял ряд ответственных поручений.

— Что это были за поручения?

— Они до сих пор хранятся втайне. Речь идет о совершенно секретных операциях…

— Но ведь прошло уже более полувека. Неужели вы и по сей день боитесь пролить свет на истину?

— Сегодня я могу привести только один факт, о котором военные историки поныне умалчивают. Перед началом Второй мировой войны советское командование знало о Дальнем Востоке по картам, изданным еще в царствование Николая II. Китайские разведчики, работавшие на Советский Союз, их так и не откорректировали. Когда наши военные «верхи» увидели, что те карты уже не соответствуют действительности, поступило распоряжение о проведении экспедиции вдоль китайско-советской границы. Поскольку я знал китайский, меня назначили заместителем начальника этой экспедиции. Нам выделили необходимую технику и прислали специалистов из Москвы. Чтобы собрать соответствующие данные о приграничных районах, нам пришлось потратить целых три месяца.

— Как же Москва оценила ваши заслуги?

— Думаю, никак. Насколько мне известно, многие наши разведданые, отправленные «наверх», зачастую попросту игнорировались…

— Китайцы подозревали, что вы — советский агент?

— Для них я был всего лишь военным журналистом, офицером Советской армии. Я ведь работал в газете, которая прославляла нашу освободительную миссию, поддерживала китайскую Компартию, а также печатала отрывки из работ Ленина и Сталина. Поэтому никакой слежки за собой я не замечал. О моих связях с советской разведкой не знали ни жена, ни родственники.

КАЗНИ ПОД… МУЗЫКУ

— Как в Китае относились к товарищу Сталину?

— Простой народ называл Сталина «шанхуцза», то есть усачом. Что касается Мао Цзэдуна и его ближайших соратников, то они вели с нашим вождем двойную игру: при встречах дружески жали ему руку, а после встреч — игнорировали многие его «ценные указания». Помнится, как-то из Москвы вернулся премьер госсовета Китая Чжоу Эньлай, с которым я был лично знаком. Он передал Мао Цзэдуну пожелание Сталина о том, что в Китае нужно организовывать колхозы. В ответ великий Мао… послал Иосифа Виссарионовича подальше. За глаза, конечно. Вместо того чтобы создавать колхозы, китайская Компартия раздала все пахотные земли крестьянам и таким образом смогла накормить свой народ. Мао Цзэдун не слишком обращал внимание на то, что Китай получил независимость благодаря поддержке Советского Союза. (Кстати, Сталин весьма подозрительно относился к Мао и однажды даже заявил в кругу приближенных: «Он напоминает редиску: сверху — красный, внутри белый!» — Ред.) До того времени китайцы находились под игом японцев, англичан, французов, американцев…

— Китайцы, наверное, ненавидели бывших захватчиков?

— Бывало так, что китайцы относились к захватчикам лучше, чем к освободителям, то есть к нам. Как-то я присутствовал на одном событии, связанном со Всемирным форумом молодежи, который проходил в Китае. Гостей из разных стран мира встречали на Дальниевском судостроительном заводе, где строили и ремонтировали океанские теплоходы. Со стороны СССР был первый секретарь ЦК ВЛКСМ Михайлов. Перед участниками форума выступил директор завода Желтовский. Он сказал: «Мы приехали строить социализм. И построим его!» После этих слов англичане сразу же ушли. За ними потянулись французы, немцы и другие. Желтовского откомандировали в СССР в течение 24 часов.

— Как вы считаете: Мао Цзэдун не был таким страшным диктатором, как Сталин?

— Все диктаторы страшные. Но Мао Цзэдуна до сих пор в Китае чтят как святого. Когда он умер, его тело забальзамировали, положили в мавзолей и сделали склеп из хрусталя. Великий Мао расправлялся с инакомыслящими не так, как Сталин. Для сравнения приведу два примера. Когда я еще учился в Дальневосточном университете, к нам приехал советский актер Вадим Козин. После концерта его без суда и следствия отправили на Колыму. Впоследствии мы узнали, что вина Козина состояла в том, что он не спел песни о Ленине, Сталине и Берия. Другое дело — Китай. Там проводили публичные казни под звуки духового оркестра.

— Как на это реагировал китайский народ?

— Он был не только свидетелем, но и активным участником казней «врагов народа». О них писали не только в прессе, но и в «дацзыбао» — своеобразных листовках. Речь идет об огромных белых стендах в центре города. Бывало, едешь в трамвае и видишь, как большими иероглифами выводят имена обвиняемых: такой-то хотел убить партийного работника, такой-то — взорвать химический цех, и так далее. Эти сообщения не стирали неделю, чтобы их могли прочитать как можно больше людей. После чего на стадионе начинался так называемый «народный суд». Там уже были заранее заготовленные предложения о мере наказания.

— Откуда у вас такие подробности?

— Меня туда приглашали как военного журналиста. Представьте такую картину: посреди огромного стадиона стоят трибуна и большой стол, накрытый красной скатертью. Пока идет подготовка на стадионе, через весь город к нему едет грузовик с опущенными бортами, чтобы все видели арестованных, сидящих спиной друг к другу и связанных тонкой веревкой. На передних сиденьях — два автоматчика. По бокам машины — вооруженные мотоциклисты. Во главе процессии — «уазик» с воющей сиреной. По всему пути следования выставлены вооруженные солдаты, находящиеся друг от друга на расстоянии вытянутой руки. На стадионе арестованных под дулами автоматов усаживают в большой круг. Каждого по очереди подводят к трибуне. Судья рассказывает о его «подвигах» и показывает «вещественные доказательства». Народ голосует: казнить или посадить в тюрьму.

— И после этого приговор сразу же приводили в исполнение?

— Нет, не сразу. Через две недели после голосования я получаю второе приглашение. Меня проводят через милицейские ряды к месту исполнения приговора. Офицер саблей очерчивает размеры будущей могилы. В этот момент начинает играть духовой оркестр. Под его музыку осужденные к разным годам лишения свободы роют яму для приговоренных к «вышке». Всех смертников ставят на колени спиной к народу и расстреливают. Могилу засыпают землей. После этого проводят митинг, посвященный борьбе с «врагами народа». Так компартийный режим расправлялся с теми, кто выступал за гоминдан — государственно-народную партию. Зрелище ошеломляющее. Из-за него я подолгу не спал по ночам.

«ПРОСТИТУТКА ЦЕЛОВАЛА МОИ ТУФЛИ»

— Почему вы уехали из Китая?

— В начале 1960-х годов из Москвы пришел приказ о закрытии нашей газеты. Советские войска возвращались домой: армия выполнила свою миссию. Главная цель была достигнута: мы подружились с Китаем и избавились от возможной агрессии Японии на советский Дальний Восток.

— И куда же вас направили?

— Мои знания китайского оказались никому не нужными. Такая участь постигла и других китаистов. Я уехал в Киевский военный округ, откуда меня направили в Кременчугский горвоенкомат. Там попал под сокращение и уволился в запас. Вернулся в Киев. Зашел к управляющему делами ЦК Компартии Украины и рассказал о своем прошлом. Он ответил, что такие люди партии нужны и… предложил должность заместителя директора санатория «Украина» (Гагры). После открытия санатория «Феофания» меня назначили начальником отдела снабжения 4-го Управления Минздрава по обслуживанию советского партактива. В 60 лет вышел на пенсию. Это произошло после того, как меня «взгрели» за то, что в феодосийском санатории не хватило горшка для внука завотделом ЦК Компартии.

— Почему вы решили стать писателем?

— Однажды старший сын Игорь пошутил: мол, что же ты за журналист, если не можешь составить сценарий. Я попросил его дать тему и написал сценарий к фильму «Тайна виллы». После этого написал еще семь киноповестей, посвященных современной жизни. Хочу, чтобы и эти киноповести стали фильмами. Взять хотя бы одну из них — «Загадочный дом». Ради нее я даже побывал в публичных домах Турции, где наши соотечественницы занимаются проституцией. Помню, как заплатил деньги в одном борделе, зашел в комнату, а там уже лежит красавица. Говорю ей: мол, извините, я — сценарист, хочу написать киноповесть. Проститутка со слезами упала на колени, целовала мои туфли и умоляла: «Помогите мне отсюда выбраться. В Киеве осталась моя малышка. А здесь меня обманули: обещали устроить официанткой, а сделали проституткой…» Я тогда обратился к своим знакомым. Думаю, ей помогли вернуться домой… Вторую повесть — «Сиротский рай» — я посвятил детям-беспризорникам. Особенно меня потрясла судьба одного мальчика: мать выбросила его в уборную, когда он был еще грудным младенцем. Через семь лет сын отыскал свою мать, и она на коленях просила у него прощения…

— Как сложилась ваша личная жизнь?

— Живу один. Похоронил и жену, и детей. Кроме кота Мурзика у меня больше никого нет. Он все время возле меня мурлыкает, обнимает лапками. Видать, знает, что мы уже никому не нужны…

— Второй раз жениться не хотите?

— Откровенно говоря, после смерти Марии женщин остерегаюсь. А все потому, что они все время пытаются женить меня на себе. От двух «отбился», а третья и сейчас позванивает. Но мое сердце отдано Людмиле — симпатичной киевлянке. Таких, как она, я еще не встречал. При встрече с Людмилой чувствую себя счастливым. Скажу больше: мы с Марией прожили счастливо 58 лет, но никогда друг другу не признавались в любви. А вот Людмиле я честно сказал: «Я вас люблю». На день рождения подарил ей букет красивых роз. Через неделю она пришла ко мне и говорит: «Моя мама удивлена: розы до сих пор такие свежие, как будто я их только сегодня принесла»…

Валентин Ковальский, СН