В историческом сознании россиян укоренилось убеждение — к тому же усиливаемое кремлевской пропагандой — в том, что Россия не вела агрессивных войн, зато много раз защищалась от нападений с Запада. Как этот миф соотносится с исторической действительностью?
25 декабря 2021 года Дмитрий Песков, пресс-секретарь Владимира Путина, отвечая на вопрос о том, собирается ли Россия вести войну с другими странами, заявил, что Россия никогда ни на кого не нападала первой. Почти то же самое он повторил 20 февраля текущего года:
Россия на протяжении всей своей истории никогда ни на кого не нападала. И Россия, которая пережила столько войн, — это последняя страна в Европе, которая вообще хочет даже произносить слово «война».
При этом Песков обвинил Запад в «сеянии истерии» на тему якобы готовящегося нападения России на Украину, которое, как известно, произошло всего четыре дня спустя.
Хотя мы можем предположить, что высказывание Пескова было целенаправленно произнесенной ложью, многие россияне, и даже, скажем прямо, большинство из них, могли принять его за очевидную истину. Ведь миф о том, что Россия никогда ни на кого не нападала, глубоко засел в российском сознании.
Профессиональные историки могут, конечно, пожать плечами. Они скажут, что в истории России агрессивных войн было бесчисленное множество. Достаточно вспомнить, что из ведшихся с конца XV века войн против Польши и Литвы, а позже Речи Посполитой, во всех, кроме одной, агрессором была именно царская Россия. Москва была инициатором войны со Швецией в 1700 году, части войн с Турцией. На ее счету совершенный в 1919–1920 годах захват Украины, независимость которой она признала в 1918 году, а также завоевание Грузии в 1921 году. В 1939 году СССР совершил агрессию против Польши и Финляндии, а позже Россия напала на Грузию в 2008 и, наконец, на Украину в 2014 году (эта последняя агрессия переродилась в нынешнюю войну).
В то же время, мало кто из исследователей прошлого станет оспаривать то, что Россия стала жертвой польской военной интервенции в начале XVII века, в период Смутного времени, а потом подверглась нападению со стороны Наполеона 22 июня 1812 года и со стороны Гитлера — в тот же день в 1941 году. В этих трех случаях можно говорить об агрессивной войне, объявленной России. Вместе с тем, добросовестное описание причин этих конфликтов требует существенной нюансировки, а также интерпретаций, далеко отстоящих от тех, что популярны в России.
Романов приглашает поляка на московский престол
Начиная с 2005 года Россия отмечает День народного единства 4 ноября. Этот праздник представляется как годовщина изгнания поляков из Кремля, или в полной версии — годовщина капитуляции гарнизона Речи Посполитой в Кремле перед русскими ополченцами под предводительством князя Дмитрия Пожарского и купца Козьмы Минина. Он должен символизировать окончание Смутного времени, вмешательства европейских государств, особенно Польши, в российские дела и начало восстановления мощи России.
А страшное Смутное время, когда народ впал в беспамятство, когда были потеряны все жизненные ориентиры, так что страна была готова признать любого сильного внешнего правителя, даже оккупанта? Всерьез говорили о том, что надо польского короля привлечь на русский престол, и ведь значительная часть русской аристократии склонялась к такому решению проблемы! Стоят поляки в Москве, захватили столицу — а, может быть, это не так уж плохо? Ведь они западный, просвещенный народ — стоит ли нам сопротивляться?
Таковой уже много лет является, в принципе, путинская интерпретация исторической политики. Впрочем, в этом отношении она обращается к царским временам, ведь память о капитуляции польского гарнизона чтили с 1649 года, даже отмечая это событие на день раньше, так, чтобы оно приходилось на праздник Казанской Божьей Матери (с 7 ноября, реальной даты капитуляции гарнизона, на 6 ноября). Образ смуты как польской агрессии распространился и благодаря трагедии Александра Пушкина «Борис Годунов», опере Михаила Глинки «Жизнь за царя» и гениальной опере Модеста Мусоргского «Борис Годунов».
В то же время, россиянам не рассказывают, что так называемая польская интервенция в значительной степени была гражданской войной в России. Причем Польшу — в рамках российского нарратива — можно обвинять прежде всего в том, что она поддержала одну из сторон, а в частности, дала в 1604 году возможность вторгнуться на московскую территорию личным полкам Дмитрия Самозванца, мнимого сына царя Ивана Грозного, а в действительности, скорее всего, беглого монаха.
Он заручился поддержкой нескольких украинских магнатов и решил с их помощью овладеть Кремлем — как оказалось, успешно. Правил он год, потом его убили, а посольство Речи Посполитой, приехавшее на его свадьбу, было интернировано. И даже это событие не привело к войне, которой противился сейм. Интервенция Польши как государства произошла лишь несколькими годами позже, в 1609 году, когда тогдашний царь Василий Шуйский заключил союз со Швецией, предполагавший, в частности, совместную борьбу против Польши.
Речь Посполитая отреагировала на это: войска короля Сигизмунда III осадили Смоленск, а выделенный корпус под командованием гетмана Станислава Жолкевского вместе с польско-литовскими наемниками Лжедмитрия II (якобы спасшегося от убийства Дмитрия Самозванца) разгромили под Клушином направлявшееся под Смоленск войско царского брата Дмитрия Шуйского.
Когда к Москве приближались польско-литовские отряды, московские бояре решили, что лучшим выходом из разорительных для страны войн будет избрание царем королевича Владислава, сына Сигизмунда III Вазы. Архитектором соглашения был совет из семи московских бояр, так называемая Семибоярщина, захватившая власть после свержения Василия Шуйского. Осенью 1610 года полки Жолкевского вступили в Москву, а к осаждавшему Смоленск Сигизмунду III направилось московское посольство с задачей добиться полного мира. В его составе был бывший патриарх Лжедмитрия II Филарет Романов, в прошлом притесняемый Василием Шуйским лидер оппозиционного семейства, которое, на что многое указывает, и стояло за первым Самозванцем.
Однако уже через несколько месяцев после подписания соглашения об избрании Владислава в Нижнем Новгороде вспыхнуло восстание, которое, распространившись на Москву, принудило польский гарнизон Кремля к капитуляции. Земский Собор в 1613 году избрал царем сына Филарета — Михаила Романова. Отец же, став фактическим соправителем России, а в 1619 году еще и патриархом московским, был более всего заинтересован в том, чтобы преуменьшить свое участие в приглашении Владислава Вазы на московский престол и пропагандировать образ Смуты как агрессии Запада. Понятно, что официальная российская историография впоследствии культивировала этот миф.
Наполеон — нападал или освобождал?
Для российского исторического сознания XIX века война 1812 года с Наполеоном была определяющим событием, каким для людей, живущих в наше время, является Вторая мировая война. На государственном уровне она была увековечена хотя бы Храмом Христа Спасителя в Москве или представленной в Эрмитаже отдельной галереей картин, посвященной командирам той войны. Великие творцы русской культуры посвящали ей свои произведения, как, например, писатель Лев Толстой («Война и мир») или художник Василий Верещагин, а композитор Петр Чайковский написал особую увертюру «1812» — чтобы ее сыграть, симфонический оркестр должен был иметь в своем составе пушки. В российской историографии и культурной традиции эта война называется отечественной, и нет даже предположения, что в этом можно усомниться.
По своей сути, однако, война Наполеона с Россией, самим императором названная польской войной, велась в большой степени именно ради восстановления Польши, понимаемого, в соответствии с представлениями той эпохи, как совокупность территорий Речи Посполитой до ее разделов, страны, совсем незадолго до того — в 1795 году — стертой с карты Европы. Достаточно вспомнить, с каким восторгом приветствовала Наполеона литовская шляхта, что было увековечено, к примеру, в «Пане Тадеуше» Адама Мицкевича, или жители Вильно. Последнее описывал, например, Роман Солтык, будущий генерал и автор идеи свержения Николая I с трона польских королей, а тогда, в 1812 году, — солдат наполеоновской армии:
Наш въезд в город был триумфальным. Улицы и площади были полны людей. Из всех окон выглядывали дамы. Казалось, каждая рука машет платочком, а возгласы радости раздавались непрестанно.
Существует много подобных воспоминаний.
В связи с этим правомерен вопрос о том, можно ли вторжение в Литву войск Франции и Польши (вооруженных сил Герцогства Варшавского), а также отрядов других союзников Наполеона назвать нападением на Россию. Да, если принять во внимание чисто формальный критерий — ее суверенитет над этой территорией по мнению подавляющего большинства государств. Однако, рассматривая правовые аспекты, следует помнить, что в среде польской элиты практически никто не признавал легитимности разделов, и даже часть юристов ХХ века доказывала, что Россия, Пруссия и Австрия попрали основные принципы действовавшего в XVIII столетии международного права.
Они доказывали, что Речь Посполитая существовала как государство в своих границах до разделов в течение всего XIX века, и лишь тогда, когда польский народ восстановил контроль над территорией своего государства, Польша передала некоторые свои земли соседям. В таком ракурсе вторжение наполеоновской армии в Литву было бы не столько агрессией против России, сколько попыткой освобождения части Польши из-под российской оккупации (называемой тогда разделом), а поход на Москву выглядел бы в этой ситуации неизбежным следствием сопротивления России и желания сохранить нелегитимную власть над частью Польши.
Именно так эти события интерпретировались тогдашними польскими элитами. Напомним, что еще 28 июня 1812 года конфедерационный сейм Герцогства Варшавского объявил о преобразовании государства в Царство Польское и включении в него так называемых забранных земель — то есть территории сегодняшней Литвы, южной Латвии, Беларуси и Украины на запад от Днепра, — аннексированных Россией в 1772–1795 годах. Тремя днями позже, 1 июля 1812 года, Наполеон сформировал в Вильно Комиссию временного правительства Великого Княжества Литовского, которая через две недели вошла в подчинение заседавшего в Варшаве сейма.
К похожим выводам мы придем, если примем в качестве критерия оценки действий Наполеона волю местного населения. Вторжение Великой армии воспринималось как освобождение, возвращение старого, естественного порядка вещей. Польские войска считались своими.
Как известно, поход Наполеона закончился его поражением, но в политическом смысле он убедил европейские правительства в необходимости решить польский вопрос иначе, нежели в 1795 году. Поэтому на Венском конгрессе было решено преобразовать большинство территорий Герцогства Варшавского в Королевство Польское, присвоив землям, передаваемым России, название, которое (согласно подписанной в январе 1797 года конвенции держав, разделивших Речь Посполитую) должно было исчезнуть раз и навсегда. Не менее важно то, что в первой статье Заключительного акта конгресса подтверждалось существование польской нации — политически понимаемой, конечно, в границах Речи Посполитой до ее разделов.
Когда Германия напала на СССР?
Так называемая Великая Отечественная война, какой считается в России война Советского Союза с Третьим рейхом в 1941–1945 годах, своим названием прямо отсылает к Отечественной войне 1812 года. СССР понес в ней потери, превышающие 20 миллионов человек, а победа над Германией стала источником державного статуса советской империи после Второй мировой войны и предметом гордости практически каждого россиянина.
Если разгром гитлеровского тоталитаризма действительно произошел ценой огромных жертв со стороны солдат Красной армии, то представление — одно из основополагающих для российской памяти о Второй мировой войне — о том, что Германия и ее союзники вероломно напали на СССР именно 22 июня 1941 года, можно подвергнуть сомнению.
Дело в том, что СССР вступил во Вторую мировую войну двумя годами ранее, 17 сентября 1939 года, причем в качестве тактического союзника Германии. Агрессия СССР против Польши была нарушением не только рижского договора, определявшего польско-советскую границу, но и пакта Бриана–Келлога от 1928 года, объявлявшего незаконной войну как инструмент внешней политики, а также лондонской конвенции об определении агрессии, которую Москва охотно подписала в 1933 году. Польша выразила официальный протест как против агрессии, так и против аннексии Советским Союзом оккупированных воеводств, совершенной 1 и 2 ноября 1939 года. Два государства находились в состоянии войны.
Через два месяца после нападения на Польшу, 30 ноября, СССР нарушил аналогичные обязательства в отношении Финляндии, напав на нее. В ответ на эту агрессию Лига Наций, предшественница ООН, исключила СССР из своих рядов. Упорное сопротивление финнов склонило Сталина к заключению мира 12 марта 1940 года, но Финляндия заплатила за него высокую цену — ей пришлось передать Советскому Союзу около 9 % своей территории.
Возникает очевидный вопрос о правовой действенности обязательств, принятие которых стало результатом ведения одним из подписантов договора незаконной войны против второго. А это проецируется на оценку поведения финнов в 1941 году. Подобный вопрос можно поставить в отношении Румынии, которую СССР в конце июня 1940 года под угрозой войны вынудил передать ему Северную Буковину со столицей в Черновцах.
Таких сомнений даже не возникает при оценке включения Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР в июле 1940 года. Это была аннексия, то есть незаконное присоединение, что означало, что с правовой точки зрения Москва не приобрела суверенных прав на территории этих государств — они были просто оккупированы Советским Союзом.
На фоне приведенных выше рассуждений легче понять, что вторжение немецких войск 22 июня 1941 года на главном участке наступления было просто устранением с территории Польши и Литвы — стран, ранее оккупированных СССР — советских войск и установлением над ними контроля другого оккупанта, то есть Германии. В конце концов, первые битвы велись не на территории СССР, а вокруг оккупированных Бреста, Гродно, Бродов и Луцка, а также литовского Расейняя. Недельная оборона Брестской крепости приобрела в российской исторической памяти такое же значение, как в польской — оборона Вестерплатте.
Если вынести за скобки Бессарабию, вермахт фактически атаковал советские территории лишь в июле 1941 года, а оставил их летом 1944-го, когда, в частности, был освобожден Минск. В последующие месяцы война велась на территории Польши — Кремль высказывал претензии почти на ее половину — а также балтийских государств и союзников Германии в Центральной Европе.
Деконструкция российского мифа о том, что Россия никогда не нападала первой, могла бы быть дополнена критическим разбором лжи российских властей или манипуляций историков, отрицающих совершение военных преступлений российскими войсками. Ведь отрицание массовых казней в Буче под Киевом или ракетного обстрела железнодорожного вокзала в украинском Краматорске — преступлений, так шокировавших мир весной 2022 года — весьма живо напоминает отрицание размеров пражской резни, массовое убийство жителей варшавского района Прага учиненной в 1794 году захватившими Варшаву войсками Александра Суворова, одного из наиболее мифологизированных российских национальных героев. Можно найти и аналогию с ложью о Катыни. Более подробное развитие этого сюжета потребовало бы отдельного текста.
Перевод Сергея Лукина; Новая Польша
Статья была опубликована в историческом журнале Mówią Wieki, №5/2022