Азартная игра и власть: «Кто бросает бешеные деньги и откуда их берет»

«И от той зерни чинится татьба и воровство великое, и сами себя из самопалов убивают и давятся»… 1 июля в России все легальные игорные заведения должны были прекратить работу. Неделей раньше, 25 июня, аналогичная участь постигла такие заведения и в Украине. Исторический опыт взаимоотношений властей с игорным бизнесом. 

«Оружье свое на зерни проигрывают»

С давних времен самые вредные привычки человечества становились верным источником доходов для казны любого государства. К примеру, Московское царство, стремясь с наибольшей выгодой эксплуатировать тягу православного люда к спиртному, обзавелось кабаками и прочими питейными заведениями, что не на одно столетие сделало продажу водки основной статьей прибыли державы.

При этом считалось, что с пристрастием благородных людей и простолюдинов к табакокурению и азартным играм государственные мужи боролись сурово и беспощадно, как и положено в хри стианской стране, искореняя это зло.

Однако на самом деле все было не так. Скажем, табак стали ввозить в Московию задолго до Петра I, который, в свою очередь, лишь начал насаждать его усиленное употребление и взимать в казну немалые подати с его увеличившейся продажи. А что касается азартных игр, то они использовались в качестве источника государственных доходов еще во времена первого Романова — царя Михаила Федоровича.

Оскудевшая после Смутного времени держава остро нуждалась в деньгах, и потому на откуп всем желающим отдавались любые промыслы, лишь бы соискатели соглашались заплатить наперед за пользование ими. При этом откупщик промысла получал исключительные права на его ведение в оговоренной с приказными дьяками местности, и все это отмечалось в специальной грамоте, выдаваемой на руки.

Откупа на азартные игры отличались от прочих лишь тем, что за соблюдением своих исключительных прав было достаточно сложно уследить, поскольку русские люди повсеместно играли на деньги в карты, шахматы, а также метали кости, именовавшиеся на Руси зернью. В отличие от более поздних времен, игроки пользовались не только кубиками, на гранях которых вырезались соответствующее цифрам количество лунок, в ходу также были кости с черными и белыми гранями — после бросков шести зерней разом подсчитывали, у кого больше выпало граней оговоренного цвета.

Не менее азартным занятием считался «яичный бой»: игроки били куриным яйцом по яйцу противника, и победителем выходил тот, чей игровой «инструмент» оставался целым. При этом ставки порой оказывались столь велики, что простолюдины проигрывали в «яичный бой» скотину, утварь и даже дома.

Однако беспокоило это главным образом землевладельцев, чьи крестьяне впадали в игорный азарт и спускали все подчистую. Так, в начале XVII века настоятель Ипатьевского монастыря предписывал приказчикам унимать заигравшихся землепашцев и, если увещевания и наказания не помогали, сажать под замок — видимо, чтобы оградить от их тлетворного влияния остальных деревенских жителей.

Однако обложить всех играющих подданных московских царей хоть какой-то, пусть даже минимальной данью не представлялось возможным, и потому желающих взять на откуп азартные игры долго не наблюдалось. Но избавиться от «опеки» блюстителей пополнения государственной казны все равно не удавалось: непоколебимые в своем желании извлечь из азарта прибыль, они буквально навязывали «зерновой суд» — откуп на проведение игр — тем, кто желал получить «кабацкой суд» — право на открытие кабака. Власти справедливо полагали, что выпивший человек охотнее будет играть и спустит значительно больше. А держатель откупа получит доход в виде платы за каждый кон игры.

Не меньшие деньги приносило кабатчикам и право ведения долговых и кабальных записей, которые делались в том случае, если проигравший не мог заплатить наличными. По взыскании долга кабатчик получал с него процент за подтверждение правильности суммы и, в свою очередь, платил подати в казну.

Год от года суммы, получаемые с «бражного и зернового суда», неуклонно росли. Так, если в 1617 году откуп на кабаки и азартные игры был сдан в Нижнем Новгороде за 17 руб. в год, то 9 лет спустя откупщики внесли в казну уже 200 руб. А в сибирском городе Тары один откуп на азартные игры, без спиртного, принес в 1620 году 30 руб.

Правда, у этой доходной статьи бюджета обнаружилась и изнаночная сторона. В том же Нижнем число игроков и любителей выпить оказалось не бесконечным, впрочем, как и их финансовые возможности, и уже к 1628 году откупщикам стало не под силу вносить требуемые две сотни рублей в год. Естественно, всеми правдами и неправдами они пытались отказаться от этой обременительной обязанности, а воеводы, со своей стороны, неумолимо принуждали откупщиков к ее дальнейшему выполнению.

Еще хуже обстояло дело в маленьких городах. В 1624 году воеводы из Тары писали в Тобольск об уроне, наносимом их войску игрой: «Опричь де на Таре служивых людей и пашенных крестьян никаких жилецких людей нет, и служивые люди держатся зерни и животишка и оружье свое на зерни проигрывают. И от той зерни чинится татьба и воровство великое, и сами себя из самопалов убивают и давятся» (Здесь и далее лексические и стилистические особенности цитируемых источников сохранены. — Прим. ред.).

Воеводы добивались полного запрета на игры, но спустя продолжительное время от начальства пришло лишь указание карать всех виновных в грабежах, убийствах и воровстве и назначить команды, чтобы присматривать за порядком вокруг кабаков. Игра запрещалась только служилым людям. Подобная картина наблюдалась по всему царству, дошло до того, что некоторые воинские начальники даже принялись нападать на кабаки, отбивая проигранную служивыми одежду и оружие.

Но самым неприятным последствием сдачи азартных игр на откуп стало то, что коренные жители Урала и Сибири буквально на глазах превращались в игроманов, проигрывали весь заготовленный пушной товар и, соответственно, уже не могли платить царю дань «мягкой рухлядью». Спустя время подобный расклад стал наносить казне ущерб, вполне сравнимый с ее доходами от игорного бизнеса. Но запрет на азартные игры последовал только после смерти царя Михаила Федоровича и воцарения в 1645 году его сына Алексея Михайловича.

Проблема заключалась в том, что откупщиков в сибирских городах очень даже устраивала ситуация, когда аборигены проигрывали им меха, русские лихие люди спускали награбленное в карты и зернь, и отказываться от своего бизнеса они не собирались. В городах воеводы с отрядами делали попытки врываться в кабаки, чтобы арестовать «зернщиков», но во многих случаях кабацкая охрана либо отражала эти нападения, либо потом отбивала арестованных. А там, где правительственные силы оказывались в большинстве, игорные заведения уходили в подполье, обосновываясь, например, в государственных банях.

Местные воеводы и чиновные люди узнавали о существовании «нелегалов», как правило, из доносов. А в 1668 году в Тобольске содержатель подпольного игорного заведения — банщик Андрюшка Филиппов — умудрился донести сам на себя.

А.Филиппов сообщил воеводе Петру Годунову, что в подведомственной ему государевой бане произошел погром из-за того, что трое посетителей, несмотря на его увещевания, принялись за карточную игру, а потом, поссорившись, стали драться и крушить все вокруг. П.Годунов снарядил следствие, которое выяснило, что в бане в карты резались постоянно, а банщик получал плату за каждый кон игры. Застигнутые врасплох игроки и А.Филиппов рассказали, что, например, в Тюмени, несмотря на царские указы, играют в открытую и никто этому не препятствует.

После чего по всему Тобольску стали разыскивать и задерживать приезжих из Тюмени, чтобы выяснить, правда ли это. Тюменцы не отрицали, что в их городе как играли, так и играют в питейных заведениях, а за игрой следит и долги с проигравших правит присматривающий за заведениями боярский сын. Призванные к ответу содержатели питейных дворов в свое оправдание говорили, что без игры никого к ним не заманишь, отчего государевой казне большой урон может быть.

П.Годунов попытался было узаконить и откупа на игры, и доходы, но из Сибирского приказа (министерства по делам восточных областей страны) в том же 1668 году последовал указ о запрете на легальные игорные заведения. Воеводе приказали немедленно «отставить» откупа на игру и в Тобольске, и в Тюмени, и в Сургуте. Зернь с картами стали противозаконной и потому еще более привлекательной забавой.

Вот так, полуподпольно, игорный бизнес существовал до начала военных походов Петра I. Участвовать в большой европейской политике и в то же время ловить за руку вороватых сибирских воевод царю было затруднительно. Поэтому он просто восстановил откупа на карты и зернь в Сибири и стал получать твердый доход, мало заботясь о душевном здравии и благосостоянии живших там людей. Начальник камчадальских острогов в 1713 году писал руководству в Якутск: «От картеных и костяных откупов повсякодно в камчадальских острогах чинятся промеж служилыми людьми шалости и убийства и всякие грабежи, потому что они на те зерни на картах и на костях испроигрываются донага и достальную лопоть свою, и обувь, и собак, и нарты, всякие заводы проигрывают без остатка… А как они проигрываются донага, и они надеются на грабежи и убийства, кто богатее, того и грабят и меж собой животы дуванят».

В итоге убыток вновь оказался больше прибыли, и в 1717 году Петр I запретил карточную игру на деньги.

«Посетители теснились густыми толпами»

В последующие годы российские монархи использовали самые разнообразные способы для того, чтобы за счет игры, но без большого ущерба для подданных пополнять государственную казну. Елизавета Петровна, например, в 1761 году запретила самые азартные карточные игры повсюду, кроме своего дворца, намекая тем самым, что проигрывать крупные суммы ее императорскому величеству дозволяется любому из сановников. При этом в домах знати позволялось играть в менее азартные игры и только с маленькими ставками, а у остальных пойманных за запрещенной игрой картежников ставки и выигрыши изымались в казну.

Два года спустя, в 1763 году, Екатерина II полностью запретила азартные карточные игры. В указе Сената, составленном во исполнение ее воли, говорилось: «До ее императорского величества доходят неприятные из Москвы слухи о начавшейся по отъезде ея величества разорительной карточной игре, каковые неумеренные игры ни к чему более не служат, как только к единственному разорению старых дворянских фамилий. Того ради ея императорское величество повелевает накрепко смотреть, чтоб ни в какие большие азартные игры не играли, и подтвердить в полицию, чтоб публикованные в том указы точно наблюдаемы были».

Но вскоре императрица основала воспитательный дом, на содержание которого направлялся специальный сбор с ввозимых в Россию игральных карт. Позднее оказалось, что самодержица всероссийская одалживает из казны воспитательного дома деньги для собственных нужд, не утруждая себя их возвратом.

А при Александре I, неоднократно и категорически запрещавшем азартные карточные игры (в 1801 и 1808 годах), воспитательный дом, ставший частью ведомства императрицы Марии Федоровны, матери императора, получил исключительное право на выпуск игральных карт. При этом ввоз карт из-за границы воспретили, так что весь комплекс мер очень напоминал введение косвенного налога на карточные игры.

Подданные Российской империи тем временем свыклись с периодическими запретами на азартные игры, научились пережидать периоды строгих кар и находить новые, еще не запрещенные виды игр на деньги. В петровские времена вместо карт начали играть с крупными ставками в бильярд. А когда в 1820-х годах карточные игры запретил суровый император Николай I, решили не рисковать, перейдя на азартную, по-крупному, игру в лото.

Газета «Петербургский листок» в 1864 году описывала удивительную гибкость и изобретательность, которые проявили любители лото после его запрещения: «В конце сороковых годов запрещена была в публичных местах игра в лото, признанная тогда разорительною и вредною. Закрытие состоялось — лотисты, для пользы которых последовало запрещение, принялись проигрывать свои деньги в карты, на бильярде и вообще во всевозможные игры, потому что человеку, преданному игре из желания ли прибыли, из любви ль к искусству, средства безразличны, лишь бы вели к цели…

Наконец оставалась уже лишь небольшая кучка последних могикан из лотистов, которые подчас собирались друг у друга по вечерам, поочередно выкрикивали номера и вспоминали о добром старом времени, когда в клубах вокруг столов посетители теснились густыми толпами. Но вот кому-то из этих могикан блеснула счастливая мысль, и не успела она обойти небольшой кружок страстных лотистов, как сердца их наполнились неописанным блаженством. Виновницей этой неожиданной радости была игра в домино, которая никогда не подвергалась запрещению, и хоть она не имела много адептов, однако при счастливых комбинациях могла заменить лото, столь горько оплаканное и, по-видимому, навсегда похороненное.

Озаренные блестящею мыслью, лотисты не дремали, и вскоре из невинных косточек домино вышло нечто вроде лотошных карт, сперва по три косточки связанных вместе проволокою, а в настоящее время по пяти; в клубах снова явились прежние машины, и человечество снова принялось проигрывать деньги, с тою только разницею, что вместо бумажных карт употребляются костяные и вместо постоянных целых чисел явились двойные, конечно, для того, чтоб не походить уже явно на игру, подвергнувшуюся запрещению».

Если же хотелось азарта на полную катушку или, как говорится, на полную рулетку, подданные Российской империи отправлялись за рубеж: сначала в казино на германских курортах, а после их закрытия — в Монако, княжество, где подход к азартным играм и извлечению из них госдохода был прямо противоположен русскому.

Игорные заведения в Монте-Карло, кроме завзятых игроков, изучали российские исследователи, оставившие весьма занимательные заметки об этом царстве азарта. Они писали, что успеху в организации игорного бизнеса княжество целиком и полностью было обязано бывшему владельцу казино в Гамбурге и Висбадене Блану, который перенес в Монте-Карло опыт, накопленный в Германии.

Прежде всего он выкупил у князя Карла III «рычаги» управления княжеством, превратив того в номинального правителя, затем привлек на свою сторону всех французских политиков, отвечавших за игорные дела, продав им за смешные деньги — по сто франков — акции своего игорного предприятия, на каждую из которых затем выплачивал 10 тыс. франков ежегодных дивидендов. После чего оставалось лишь обеспечить рекламу и информационное прикрытие бизнеса.

«Блан съездил в Италию и дал там по сотне тысяч каждой большой газете; приняли с благодарностью. В Париже и Лондоне для такой же цели понадобились миллионы, да и тех вскоре оказалось мало. Приезжает в Монако редактор или известный корреспондент, гуляет с Бланом и говорит:

— Чудное местечко! Как бы хорошо было иметь тут виллу…

Завтра на указанном месте рабочие роют фундамент, через месяц под тенью пальм белеет мраморный домик, а еще через пять недель в домике живет семья счастливого редактора».

После этого вся пресса Европы разделилась на два лагеря: одни СМИ молчали о мошенничествах в казино Монте-Карло, другие — восхваляли это «лучшее из мест для отдыха и развлечений». Русские наблюдатели возмущались тем, что в европейской прессе отсутствуют упоминания о самоубийствах проигравшихся посетителей казино в Монако и ничего не говорится о категорическом запрете для местных жителей посещать игорные заведения.

Попытки создать в крупных городах нечто отдаленно напоминающее Монте-Карло предпринимались и в России. Однако делалось это частными лицами и на не вполне законной основе. Как правило, группа «деятелей» основывала клуб для проведения досуга, где впоследствии появлялись залы для азартных игр. Роднили их с казино в Монако, как утверждали современники, лишь нечестная игра крупье и огромное количество самоубийц, растративших казенные, полковые или родительские деньги.

Местные власти, получавшие огромные взятки от учредителей клубов, закрывали глаза на их запрещенную законом деятельность. Да и казна, в которую вливались миллионы рублей в виде сборов от продажи игральных карт, не была внакладе. И именно в таком виде — с разветвленной сетью полулегальных заведений и огромным количеством азартных клиентов — игорный бизнес достался после революции советской власти.

«Высасывание их «прибылей» в пользу государства»

Первым делом большевики закрыли все клубы — от купеческих и благородных до национальных и культурных, где обычно и происходила запрещенная игра. Однако спрос даже во времена военного коммунизма рождал предложение, и на смену закрытым стали появляться, как грибы после дождя, игорные клубы на частных квартирах. При этом особый интерес к таким заведениям нового типа проявляли сотрудники ВЧК — ГПУ — ОГПУ. Некоторые становились завсегдатаями этих подпольных притонов, в связи с чем глава ведомства Феликс Дзержинский приказал выявлять и увольнять подобных отщепенцев.

Однако гораздо сильнее игорные притоны интересовали чекистов в качестве источника информации о состоятельных гражданах Страны Советов. В 1922 году Ф.Дзержинский писал начальнику экономического управления ГПУ Зиновию Кацнельсону: «Необходимо взяться вам в порядке ударной (но постоянной) задачи за ведение
(с. секретно) списка наших нэповских богачей-триллионеров. Сведения через биржу, госбанк, тресты, осведомителей-спекулянтов и т.д. В списке должны быть сведения: кто такой, на чем нажился, какие дела ведет, где держит деньги, имущество, с кем имеет дело и т.д. Поставить разведку также в домах игры (Эрмитаж) и других злачных местах для выяснения, кто бросает бешеные деньги и откуда их берет. Разработайте и наметьте план своей работы в этой области и сообщите мне. Дайте задание местам, Питеру в первую очередь».

Но сам Ф.Дзержинский к тому времени был не только чекистом, но, возглавив Народный комиссариат путей сообщения, стал также хозяйственным руководителем. Поэтому, даже получив предварительные данные о количестве подпольных казино и вращающихся там деньгах, он начал испытывать те же сомнения, которые в свое время одолевали и глав приказов Московского царства, и императорских министров предреволюционных времен.

С одной стороны, рассадники буржуазных азартных нравов следовало немедленно извести. С другой — советская казна остро нуждалась в денежных поступлениях и губить такой источник, как игорные заведения, Ф.Дзержинскому совершенно не хотелось. В январе 1923 года он писал своему секретарю Вениамину Герсону: «Выясните у Кацнельсона, Медведя и других, сколько в Москве и других городах картежных домов, какой доход от них Моссовету и другим городам (каково обложение), на что эти средства идут. А также выясните у т.Уншлихта и у членов коллегии, как они смотрят на это: больше ли вреда или пользы для государства. Не есть ли это самый лучший способ высасывания от спекулянтов и совворов их «прибылей» в пользу государства. А затем, раз такая практика введена, то нельзя ли и мне, как НКПС, прикоснуться к этому источнику для финансирования культработы на транспорте. А то что-то культработа издыхает и транспортники дичают, а могли бы именно они быть призванной смычкой в области пролетарской культуры между городом и деревней, не важнее ли… отдельных фактов разврата даже коммунистов.

Между тем среди организаторов этих домов есть два железнодорожника (А.Милгородский и И.Демин), которые когда-то финансировали железнодор. школы и училища и хотели бы и сейчас нам помочь (конечно, не забывая и о себе). Я т.Кацнельсону дал задание дать мне справку с учетом наших потерь при существ. таких домов. Я думаю, что при нэпе нельзя фактически запретить тратить нажитые средства по своему усмотрению».

Однако в руководстве страны противников идеи оставить казино под государственной опекой оказалось куда больше, чем сторонников. Судя по некоторым документам, в итоге дискуссий игорные заведения передали под эгиду полуобщественной организации — Детской комиссии при ВЦИК, которой они отчисляли на помощь сиротам и беспризорникам часть своих доходов. Но затем и этот вариант сочли неприемлемым. А в качестве источника поступления средств Деткомиссии разрешили проводить лотереи.

Одновременно с помощью детям лотереи выполняли еще одну функцию — помогали жертвам азарта удовлетворить свою страсть. Так что вскоре их разрешили проводить и другим общественным организациям — Автодору, Осоавиахиму, Обществу спасения на водах и Красному Кресту. Государство получало свою часть доходов от эксплуатации азарта граждан, сохраняя за собой право бороться с любыми другими проявлениями этого порочного для советского человека качества. Так, только от проводившейся ежегодно лотереи ДОСААФ в 1960—1970-х годах в бюджет поступило 16 млн руб., а были еще республиканские денежно-вещевые лотереи, лотереи Худфонда СССР и некоторых других общественных организаций.

Однако всем им было далеко до «Спортлото», тиражи которого начались в 1970 году, причем каждый приносил до 4,5 млрд руб. Так что на этом фоне гигантские, по советским меркам, хищения сотрудников этой системы — до 121 тыс. руб., — выглядели сущей мелочью.

По мере роста благосостояния самых богатых людей в СССР стали появляться подпольные игорные дома и казино, а в среде цеховиков и криминальных авторитетов игра все чаще шла на большие деньги — к примеру, заключались пари на то, какие цифры выпадут в тираже «Спортлото». Самые пронырливые участники таких пари знали, что розыгрыш, который якобы проводили в прямом эфире, на самом деле показывали в записи, и пытались подкупить нужных сотрудников телевидения, чтобы те, позвонив им за пять-десять минут до демонстрации тиража по телевизору, назвали цифры.

Собственно, нет сомнения в том, что и после нынешних ограничений, наложенных на игорный бизнес, все будет развиваться по тому же сценарию. Для удовлетворения мечты народных масс о скором обогащении, а также пополнения бюджета будут служить государственные или какие-нибудь еще лотереи. А для состоятельных любителей азартных игр создадут полулегальные игорные клубы.

Если, конечно, не возникнет такой бюджетный дефицит, что игорное дело снова придется отдать на откуп.

Евгений Жирнов, Журнал «Власть»   № 25