Чернобыльские рассказы: «Я не сталкер»

Очень давно в той «доаварийной жизни» я с упоением читал братьев Стругацких. «Пикник на обочине» был прочитан на одном дыхании, но не до конца осмыслен. Много позже, пришло понимание того, что происходило там в той зоне, с главным героем. У меня появилась моя собственная зона Чернобыльской АЭС. Мои, молодые коллеги, считали мои частые поездки в Чернобыль опасной придурью. В первое, десятилетие интерес у отечественных и зарубежных журналистов был более высоким к этой теме…

Приезжали не только в преддверии очередной годовщины, а на и протяжении всего года.Там продолжали служить мои коллеги, с которыми мне пришлось охранять зону и все, что там находилось. Я прошел и проехал её вдоль и в поперек. Обзавёлся обширными знакомствами среди самосёлов и вахтовиков, знал, где лежат пятна цезия и стронция, места, где приборы зашкаливало, те места, к которым они, журналисты, проявляли особый интерес.

Александр Наумов 

Всем хотелось почувствовать, что такое радиация. По нескольку раз в месяц я отправлялся в зону с очередной группой журналистов. Больше всего нравилось работать с теми кто, приезжал не для поиска сенсаций, а для того, чтобы рассказать о людях, которые там работают и живут, об их судьбе и будущем.

Поколение 25-тилетних, те с кем мне приходилась встречаться, искали, монстров и мутантов. Сенсации прошлых лет. Вроде, той что милиция и армия, впервые после аварийные годы мародерствовала в оставленных домах. При встрече с миловидной журналисткой спросил, где она нашла информацию. Мне продемонстрировали видеозапись, люди в форме выбрасывают с окон высотного здания вещи в кузов автомашины. Где взяли кассету? – спросил я. В архиве, был ответ. В коробке, от кассеты нашел несколько листов бумаги. Там подробно были расписаны, отснятые планы, дикторский текст, оператор отснял сюжет, об утилизации имущества оставшихся в домах по улице Курчатова в Припяти.

Сенсация не состоялась. Она даже не знала, что всем жителям, эвакуированным из Припяти, государство компенсировало стоимость потерянного имущества, а все, что оставалось в квартирах, и было радиационно опасным, подлежало утилизации.

Странно то, что информации о том, что происходит в зоне ЧАЭС довольно много. В Интернете выложены документы, имевшие ранее гриф «СЕКРЕТНО». Во время подготовки журналистского материала, если есть желание, можно найти любую информацию, которая поможет осветить тему. Стоит только покопаться во всемирной паутине.

В большинстве случаев – этого никто не делает. Одно молодое дарование сообщило мне, что сюжет, который ему поручили отснять в Чернобыльской зоне – это простой рабочий момент. Он его сделает, забудет, начнёт снимать другие сюжеты.

Холодная осень 1993 года. Мой начальник сообщил, что мне повезло. Заместитель министра дал указание сопроводить в зону американского журналиста, корреспондента солидного географического журнала.

Решил совместить свои обязанности со своими пожеланиями. Для поездки мне предоставили микроавтобус. Американца будет сопровождать переводчик и ассистент, а меня группа с ТВ «Табачук». Вместе с Александром Анисимовым мы снимали серию сюжетов о зоне, которые в конечном итоге стали документальным фильмом. (Теперь он демонстрируется в музее «Чернобыль».)

Выезжали рано утром. Американца со свитой забирали возле гостиницы «Днепр». В то время она была одной из лучших. Герхард оказался мужиком 48 лет, крепыш с суровым выражениям лица. Ассистент тащил следом за ним фотоштатив и два огромных кофра. Максим – переводчик сразу перешел к делу и рассказал, что его клиент всемирно известный фотокор, который работал на всех континентах. Его работы печатают во всех крупных и известных географических журналах.

Представился и я, представил Александра Анисимова и оператора Сергея Рорика, рассказал о наших планах и маршруте движения. Возражений и вопросов не было.

ЗОНА ЧАЭС

Из-за хронического недосыпания я мог уснуть в любом положении. Усну, как только автобус тронулся с места. Проснулся от шума голосов. Оказывается, мы прибыли на КПП «ДИТЯТКИ». Дежурный по КПП настойчиво требовал пропуска у членов нашей делегации. Пришлось подниматься с заднего сидения, где я спал. Как только он увидел выходящего с автобуса подполковника в полевой форме, то есть меня, начал сразу докладывать, что за время его дежурства происшествий не зарегистрировано.

Мы прошли в здание КПП, там меня соединили с начальником отдела зоны ЧАЭС Василием Фатхутдиновым, который нас уже ждал. Еще тридцать минут езды и мы в отдели милиции. Фатхутдинов – человек, для которого любая должность становится – любимой работой. Если работа любимая, то предмет должен быть изучен досконально. Он не только отлично выполнял свои милицейские обязанности, но и знал все о крае, где служил. Он рассказал мне много интересного о церквях и храмах зоны, показал могилы хасидов и привел множество интересных исторических фактов, о которых мало кто знает..

Все, что я услышу от него, буду рассказывать журналистам и блистать своей эрудицией. Кабинет начальника милиции. Рукопожатие, объятия, все под пристальным взглядом фотообъектива Герхарда. Уточняем маршрут нашего движения. Обязательно должны побывать в Припяти, у самоселов, отснять сгоревшие деревни. Следующий день посвятим работе милиции, стоянкам отстоя радиоактивно загрязненной техники, могильникам.

Перед тем, как отправляться, заезжаем в расположение моей бывшей роты. Старшина обещал подобрать списанный бушлат. Я буду в том селе, где живет бабка Горпына. Год назад обещал бушлат, поизносилась старушка, а на большую землю она не выезжает. Родных и близких не осталось. Заезжаем в магазин на центральной улице Чернобыля, покупаю пару буханок хлеба и несколько банок тушенки, теперь можно ехать. В гости к своим старикам самоселам нельзя приходить с пустыми руками. Автолавка приезжает раз в две недели.

Направляемся в Припять. Первая остановка возле дорожного знака «КОПАЧИ» Тут должно было быть село. Но его нет. Впервые в после аварийные дни на этом месте находился первый полевой КПП и пост дозиметрического контроля. Фоновые значения были настолько высоким, что все дома пришлось снести и закопать. Теперь над ними, большие могильные холмы, остаются памятью того, что тут стоял дом, жили люди. Осталось только здание детского сада и детская игровая площадка со знаком «опасно радиация».

Проезжаем мимо атомной станции. Герхард снова и снова нажимает спуск фотокамеры, меняя ракурс съёмки. Максим – переводчик сообщает, что ему, Герхарду нужна радиация. «Переведи ему, что он ею дышит»- говорю я. Пусть положит прибор под ель и фотографирует. Подобной реакции я не ожидал. После того, как стрелка прибора прыгнула в крайне правое положение, импортный гость и его свита побежали к автобусу, оставляя за собой клубы пыли.

Прошло несколько минут, и они предстали облаченными в респираторы, резиновые сапоги с бахилами и в резиновых перчатках. сообщив при этом, что они готовы продолжать работу.

В это время мимо нас проезжал командир батальона подполковник милиции Геннадий Иванюк. С ним мы не виделись почти пол года. Первое о чем он спросил, «Что случилось? Зачем этот маскарад?»

Пришлось объяснять, что импортный гость после показаний прибора начал паниковать. Геннадий, изучив прибор сделал вывод, прибор бытовой, порог его измерений настолько низкий, что в чистом месте он будет реагировать на излучения от телевизора или монитора компьютера. В зоне его включать нет смысла. Стрелка всегда будет в крайне правом положении. Убедить Герхарда не удалось.

По дороге в Припять заехали на площадку отстоя радиоактивно загрязненной техники, которая находилась возле нефтебазы «Янов». Там стояли самоходные артиллерийские установки без орудий, укрытые свинцовыми плитами. Они использовались возле разрушенного реактора. Посреди площадки стоял огромный бульдозер, размерами в одноэтажный дом, на приборной панели которого было нацарапано »Помни тебя, ждут дома» Александр Анисимов записывает мой синхрон на фоне бронированной техники. Прибор включен и постоянно подает звуковые сигналы. «Как долго здесь можно находится?», спрашивает наш гость. Отвечаю, что лучше здесь не находится, а скорее уходить. Ассистент, переводчик и журналист уходят к автобусу.

Наконец мы на КПП «ПРИПЯТЬ». Решаем, что будем начинать работать с центра города. Сначала снимаем городок аттракционов, который должны были открыть 1 мая 86 года, потом почтовое отделение, один из детских садиков, бассейн, городской отдел милиции и панораму Припяти с крыши высотки. Раздражают постоянные звуковые сигналы импортного прибора и суровое выражение фотокора, а точнее лицо, закрытое респиратором и очками. Такое чувство , что он приехал для совершения подвига.

Прошло несколько часов, прежде чем мы выполнили все запланированное. Александр Анисимов постоянно торопил фотокора, ему для съемок необходим дневной свет, а дни все ещё коротки. Один говорит на русском, второй отвечает на английском. Говорящий по-русски в основном сквернословит, и я радуюсь, что тот второй не понимает русский. Периодически я и сам завожусь и высказываю свое мнение. Также не совсем литературным языком. Успокаивает то, что говорю на великом русском языке.

«Теперь мы готовы ехать в села и снимать места пожаров» сообщает переводчик. «Поедете в респираторах?» интересуюсь я. «Да!!»

«Я думаю о том, что подобная экипировка может испугать самоселов и они подумают, что еще раз рванул реактор». Но убеждать, снять респираторы не собираюсь.

Сухое, изнуряющее жаркое лето 1992 года под занавес разразилось пожарами. И пожалуй, самые непредсказуемые последствия пожаров могли быть в зоне Чернобыльской АЭС. Двое суток шла непрерывная борьба с огнем. В огне сгоревших лесов и деревень снова высвечивались не решаемые проблемы.

Мы встретились с теми, кто до настоящего времени живет в давно опустевших селах..

Село Опачичи удалось отбить у огненной стихии. Тут видно, где проходила «горячая» линия. За чертой, где огонь остановился, мертвое пространство, покрытое пеплом. О недавних еще домах свидетельствуют только сиротливые печные трубы.

Возле козырька бывшей автобусной остановки сидит группа самоселов. А со стенки «импортно» улыбается американский проповедник Джон Гест. «Иисус дает надежду», — вещает плакат.

Какие надежды у этих людей?

Нина Адамовна Фрошка: «Я знала, что этим кончится. Раньше был у нас участковый инспектор милиции. Он смотрел за всем. Когда нужно, мог вызвать врача или скорую помощь, автолавку с продуктами, а надо, помогал и людей хоронить. Был бы он у нас, и пожарные приехали бы быстрее, Но все равно, если бы не они, сгорело бы наше село.

Была у нас на окраине школа интернат. Горела сильно и очень долго. Огонь перекидывался на другие дома. Пожарные оставались там и тушили здание, пока не отступил огонь. А мы всю ночь стояли с ведрами и мокрыми тряпками возле домов, дежурили

Как полетят искры к нашим и соседним домам, сразу тушим. Военные вокруг огня на своих машинах ездят, обкапывают все, тушат сухую траву. Остановили огонь в этот раз.

Переселяли нас в чистую зону. Так, всех одиноких в один дом поселили. Дом холодный, неуютный. Да и не привыкла я жить в общежитии, вернулась назад. Вернулись и все пенсионеры, вдовы солдатские, которых по загоняли по 5—6 человек в один дом.

Живут тут люди в преклонном возрасте, по 70—80 лет и старше. Погибла старушка, 1902 года рождения, задохнулась, не захотела уходить из дома… Двух человек с ожогами забрала «скорая помощь».

Дед Николай, 73-ти лет: «Поднялся я на второй этаж в школу, смотрю со стороны села Губина огонь идет в нашу сторону. Телефона нет, что делать? Куда бежать? Хорошо пожарные вовремя приехали, иначе на старости лет остался бы без крыши над головой.

Дай им, Бог, здоровья, спасибо председателю колхоза, приезжали к нам после из колхоза Диброва председатель Балашенко. Загрузил машину продуктами, одеждой, медикаментами, привез к нам и раздал. Теперь будем жить дальше».

Максим без конца переводит, а Герхард все снимает и снимает. Ассистент только успевает перезаряжать фотоаппараты. А скромно снимаю отечественным «Киевом 19». Успеваю сбегать и узнать, что бабка Горпына. Ушла в гости. Подходять её ближайшие соседи и я оставляю бушлат и гостинцы. Ближайшие соседи, семейная пара стариков живет в другом конце села. Но решили поговорить с приезжими, узнать новости, думали, начальство приехало. Оставляю им бушлат и кулек с подарками им и Горпыне.

Заканчиваем снимать на подворье, старики, не обратили, внимание, на то, что наши попутчики в респираторах. Когда в конце улице заметил сгорбленную фигуру Горпыны. Она шла по улице среди повалившихся изгородей и разрушенных, а точнее заброшенных домов. Серое сумрачное небо, слякотная погода, все навевало какую-то безысходность.

Она пришла, сказать спасибо. Ходила на хутор, где живет её 80 летняя подруга. Раньше они друг к другу ходили в гости по очереди, теперь ходит только она. Пять километров в один конец. Она ещё может, ходить, хотя и с трудом. Герхард настолько расчувствовался, что отдал свой аварийный сухой паёк.

День подходил к концу. Пора была отправляться на ночлег. Приют мы нашли в поселке вахтовиков «Зеленый мыс», который стоит возле села Страхолесье. Название очень подходило к тому, что произошло на этой земле.

Перед тем, как пройти на территорию вахтового городка, обязательна процедура дозиметрического контроля. Пришлось несколько раз мыть и чистить обувь. Одежда соответствовала нормам радиационной безопасности. Наших коллег подобная процедура если не испугала, то привела в замешательство. Неужели мы ходили по грязи?. Спросили они. Нет, мы были в тех местах, где живут люди, ответил я.

В нашем распоряжении один из домиков. Перед тем, как отправится на ужин, предлагают посетить сауну и смыть чернобыльскую грязь. После водных процедур и сауны настроение совсем другое. Ужин накрыли в зале для приема иностранных гостей. Герхард поначалу отказывался от наркомовских 100 граммов водки. Потом, выпив несколько рюмок, расслабился . Стал внимательно слушать чернобыльские истории. Каждый из нас мог рассказать о своей службе или работе в зоне много интересного. Вспомнить тех, с кем служил или работал, что снимал или о ком писал.

Наш американский коллега, немецкого происхождения, внимательно слушал, а переводчик все реже выполнял свои обязанности. Наверное он многое понимает, подумал я, и вспомнил, что в течении дня довольно часто отзывался о нем.

Утро. Подъем в шесть утра. После завтрака отправляемся снова в зону. По плану мы должны посетить площадки отстоя радиоактивно зараженной техники и могильники. Если успеем, заедем в несколько сгоревших сёл.

Возле села Старые Соколы, на огромной площади размещена военная и гражданская техника, та которая применялась при ликвидации аварии. Кто то решил, что пройдет время, фоновые значения , на поверхности БТРов, пожарных машинах и вертолетов понизятся и её снова можно будет использовать.

Проходят года, а она все стоит. Чем дольше стоит, тем больше её разбирают на запасные части. Сюда пробираются в поисках запасных частей из колхозов расположенных с той стороны периметра и металлисты мародеры, которые собирают металлом.

Картина удручающая. Такое впечатление, что тут собрана техника с поля боя. Та техника, которая не подлежит восстановлению. Наш фотокор снимает долго и старательно Прошу у ассистента прибор и включаю. Он не просто подает звуковые сигналы, он воет. «Тут, что нельзя находиться?» – спрашивает Герхард. «Можно, но не долго» – отвечаю я. С неохотой он уходит, напоследок сделав несколько снимков вертолетов.

В зоне каждое ведомство, которое участвовало в дезактивации и утилизации, создавало свои могильники. Говорят, что тут их более 800, но никто не знает, где они расположены.

Когда в государстве возник дефицит запасных частей к «Жигулям» и «Москвичам», то начали раскапывать места захоронения автотранспорта, которого в городе энергетиков было много. Милиция охраняет исключительно специализированные могильники. Остальные могильники остаются без охраны, так как милиция тут несет службу в соответствии с договорами. Сколько денег выделили, столько и получили милиции.

Так было тогда, так и осталось по сегодняшний день.

Нам показывают разрытые траншеи, остатки от легковых автомашин, с которых снято все, что можно было снять. После того, как запасные части очистят от земли, придадут им товарный вид, они отправляются на большую землю, за периметр на авторынки.

С годами положение изменится, дефицит запчастей будет ликвидирован. Больше станет иномарок, которые постепенно вытеснят отечественные экземпляры. Скорей всего на некоторых «Жигулях» или «Москвичах» до сего времени стоят запасные части, добытые в могильниках зоны.

Мы посетили несколько подобных объектов и кладбище, где таблички «опасно радиация» предупреждали, что находиться, тут нельзя.

По дороге к КПП «Дитятки» заехали в несколько оставленных сел. Как много могут сказать окна оставленных домов. В одном окне выглядывает кукольное лицо, кукла продолжает ждать свою маленькую хозяйку. На подоконнике другого окна остались семейные фотографии, газета от 25 апреля 1986 года, буханка хлеба и икона.

Но больше всего впечатляют семейные фотографии в рамках. Тут вся жизнь человека и его предков, которых, наверное, нет. Почему их не забрали с собой, почему потеряна память?

Мы прощаемся на КПП с моими бывшими сослуживцами и направляемся в столицу. Все молчат. Или много впечатлений или просто устали. Неожиданно меня вывел из дремоты вопрос «Вы читали Стругацких «Пикник на обочине» «Да»-. ответил я и открыл глаза. Вопрос задал Герхард. «Да я знаю неплохо русский, учился в Москве» сообщил он.

«Вам не кажется, что вы «СТАЛКЕР»?

«Нет. Я приезжаю в гости, к прежнему месту службы, приезжаю проведать своих знакомых и эту больную землю. Буду приезжать снова и снова и хочу, что бы все, кого я привожу, сюда рассказывали правду о тех людях, которые тут работают, служат и живут»

«Отправляясь сюда вас, наверное, страхуют, платят большие деньги, вы стали состоятельным человеком?»

«На все Ваши вопросы у меня один ответ – без комментариев».

«Меня отправляя в командировку застраховали, после возвращения в редакцию я получили приличные деньги, а почему Вы и ваши друзья продолжаете ездить в эти места, если не получаете заслуженного вознаграждения? «

«Чтобы ответить на Ваши вопросы необходимо начинать с 1917 года, а на это у нас нет времени» – ответил я.

« Вопрос к Вам, почему вы скрывали, что знаете русский язык?»

« Просто так больше узнаешь и поймешь, что думают люди, которые меня окружают, так, что извините» – ответил он.

Много лет кряду я отправлялся в зону ЧАЭС с нашими и иностранными журналистами и понимал, что с годами все меньше и меньше коллег интересует эта тема. О Чернобыльской трагедии будут вспоминать в преддверии очередной годовщины.

Александр НАУМОВ, для УК

****

Население Чернобыля озверело от радиации

Накануне 23-й годовщины аварии на Чернобыльской атомной электростанции наш специальный корреспондент побывала в зоне отчуждения с настоящим профессионалом своего дела, сталкером Александром Наумовым.

Его называют чернобыльским сталкером, «посвященным», «отмеченным». Он знает, как звенит радиация и какой у нее привкус. Ему известно все о ловушках зоны и ее настоящих хозяевах.

В ночь на 26 апреля 1986 года, когда на 4-м энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции взорвался реактор, капитана милиции Александра Наумова перебросили охранять станцию Янов в Припяти. В отделении лучевой патологии он провел полгода. Ему четыре раза фильтровали кровь.

Через два года, зная, что суммарный выброс радиоактивных веществ в 500 раз больше, чем в Хиросиме, в составе специального батальона милиции он вновь вернулся охранять зону ЧАЭС.

Когда Наумову запретили находиться в зоне ионизирующего облучения, перевели с «больной» земли на «большую», он стал водить в зону отчуждения ученых и журналистов.

Накануне 23-й годовщины техногенной катастрофы наш специальный корреспондент попытался понять, что заставляет отставного полковника вновь и вновь возвращаться в Чернобыль. На один день она стала тенью сталкера.

Назад в прошлое

Сборы у сталкера с 20-летним стажем недолгие. В потертую планшетку он укладывает папку с документами, фотоаппарат, дозиметр. Чтобы открывать многочисленные двери — захватывает перчатки, чтобы заглушать боль в суставах — кидает в карман почему-то валидол. Говорит, что только это лекарство ему помогает. Карту зоны Александр держит в голове.

В семь утра с северной окраины Киева выскакиваем на трассу. До Чернобыльской АЭС 110 километров. Пустынная дорога, идущая сквозь лес, затягивает как воронка. Мы начинаем осознавать, что впереди земля, излучающая невидимую смерть. В 86-м по этой трассе нескончаемым потоком шли пожарные машины, автобусы, бульдозеры, покрытые свинцом самоходки.

Александр Наумов, в ту пору 36-летний капитан милиции, исполнял в ночь на 26 апреля обязанности заместителя начальника линейного отдела внутренних дел на станции Киевская-пассажирская. Посреди ночи его разбудил звонок оперативного дежурного.

— Мы узнали, что взорвалась Чернобыльская АЭС, — рассказывает наш гид. — По телетайпу пришло указание шести нашим сотрудникам прибыть на железнодорожную станцию Янов города Припяти. Выдвигалось требование: добровольцы должны быть женаты, иметь детей и деньги в кармане. Наш десант был чисто офицерским. По дороге в Чернобыль мы остановились у гастронома, загрузили в милицейский «уазик» ящик водки и хлеб.

«Вражеские» радиостанции трубили о мощном выбросе радиоактивных элементов. Советский «Маяк» передавал об успешно проведенной посевной кампании.

— Никто не знал о масштабах катастрофы. Боец, побывавший в зоне поражения, сообщил, что фон радиоактивности в несколько десятков раз превышает допустимый. Больше он ничего сказать не смог, у него першило в горле.

Вскоре, заступив на охрану железнодорожной станции Янов, Александр Наумов сам смог оценить радиацию на вкус.

— У меня немел корень языка, я постоянно чувствовал привкус металла на губах. В небе над атомной станцией несколько суток стоял характерный треск. От выброса большого количества радиоактивного йода-135 респиратор стал красного цвета.

Тем удивительнее офицерам было увидеть утром в пустом городе колесившего вдоль железнодорожных путей мужчину на велосипеде.

— По внешнему виду было ясно, что он с похмелья. Он охотно сообщил нам, что едет на работу. О том, что произошла техногенная катастрофа, он даже не догадывался. На протяжении четырех дней он был в глубоком запое.

Обитатели зоны еще не догадывались, что их смерть будет отсрочена. В садах, посыпанных радиоактивным пеплом, продолжали петь соловьи.

«Стой! Радиоактивность!»

Мы тем временем подъезжаем к контрольно–пропускному пункту «Дитятки». Дорогу преграждает шлагбаум. Здесь проходит граница 30-километровой зоны отчуждения. Обочины дороги затянуты колючей проволокой. Как знак беды висят желтые таблички с пометкой: «Стой! Радиоактивность!».

На отмытом пятачке КПП дозиметр показывает 17 мкР/ч, при естественном фоне — 13—15.

У Наумова есть специальное разрешение на посещение зоны. После паспортного контроля сквозь ольшаник и болота катим по совершенно пустой дороге в самое нутро зоны. Вдалеке то и дело мелькают лошади Пржевальского, завезенные в зону отчуждения из заповедника «Аскания-Нова». Эксперимент по адаптации диких непарнокопытных к радиации, к огорчению немногочисленных местных жителей, удался. Расплодившиеся лошади из года в год вытаптывают нехитрые посевы аборигенов.

На 10-километровой отметке видим щит с надписью «Копачi». Заметно, что раньше это слово было написано по-русски, но буква «и» подверглась украинизации.

Узнаем, что радиационный фон в селе был настолько высокий, что дома было решено захоронить. Теперь по обеим сторонам дороги тянутся цепочкой могильные холмы, утыканные значками «радиоактивная опасность».

Притормаживаем около памятника воинам-освободителям. Александр напоминает, что зона — это система ловушек. Основные асфальтированные дороги в ней безопасны, но на землю лучше не наступать.

Инструктаж по технике безопасности Наумов проводит своеобразно: прислоняет дозиметр к плите, он показывает 50 мкР/ч, кидает на полметра в траву, и показатель подскакивает до 200. Раздается писк. Мы слышим, как звучит радиация.

Как цыплята за мамой-наседкой, мы стараемся идти след в след за сталкером. Наумов, исходивший зону вдоль и поперек, знает все ее «грязные пятна». Однажды именитому американскому фотокорреспонденту не терпелось заснять на камеру для солидного географического журнала показания дозиметра с внушительной дозой. Переводчик требовал: «Герхарду нужна радиация». Наумов парировал: «Скажи, что он ею дышит!» После настоятельной просьбы сталкер взял и положил прибор под знакомую ему ель — фотографируйте!

— Подобной реакции я не ожидал, — говорит, смеясь, сталкер. — После того как стрелка прибора прыгнула в крайнее правое положение, гость и его свита кинулись к автобусу, оставляя за собой клубы пыли. Через пять минут они предстали облаченными в респираторы, куртки и резиновые сапоги с бахилами. Натягивая перчатки выше локтей, гости сообщили, что готовы продолжить работу. Проезжающий мимо командир батальона опешил: «Что случилось? Зачем этот маскарад?..»

Через мгновение Наумов становится серьезным и сетует: «Эти бы комплекты ликвидаторам в 86-м году!» Он хорошо помнит, как здесь, около Копачей, на полевом КПП солдаты вели дозиметрический контроль и мыли автотранспорт.

Особенно запомнился Александру стоящий в оцеплении гаишник в кожаной куртке с носовым платком вместо респиратора.

«Мы не умрем»

— В полях стояли бойцы Забайкальского и Одесского военных округов, — продолжает вспоминать наш гид. — Их призвали на сборы, а на самом деле им пришлось грузить песок и свинец в парашюты. Вертолеты потом сбрасывали этот груз на реактор. Уровень радиации около их палаток превышал норму в десятки раз. Эти ребята, работавшие по 16 часов в день, были практически обречены. Смерть потом покосила их через одного.

Аукнулась зона вскоре и Наумову. На тренировке по рукопашному бою он потерял сознание и загремел в отделение лучевой патологии 25-й городской больницы. Инженер в приемном отделении, ведавший СИЧ — счетчиком излучений человека, тут же вскинулся: «Кто занес грязь?» Выяснилось, что фонят значки, украшавшие мундир Наумова, часы и обручальное кольцо. Обследования показали, что и в костных тканях Александра содержится изрядное количество радиоактивных элементов, которые медленно облучают его организм изнутри.

— В медицинских картах первых пострадавших писали: «в результате переоблучения», «лучевой ларингит», «лучевой ожог нижних конечностей», — рассказывает сталкер. — Но вскоре подобные формулировки просто пропали. В силу вступила инструкция, которая запрещала ставить диагнозы, связанные с аварией на Чернобыльской АЭС.

Александр помнит, что на стене больничного корпуса большими корявыми буквами было нацарапано: «МЫ НЕ УМРЕМ». Увы, многих ликвидаторов вскоре не стало.

Объект «Укрытие»

Световой день ограничен. Мы в молчании едем дальше. Расстояние до атомной станции сокращается. Вдалеке видны полосатые трубы навсегда законсервированных энергоблоков. Огибаем периметр АЭС. Наумов предупреждает: «Съемка забора — это нарушение международного законодательства о ядерной энергии! На проходной могут стереть с флэшки все снимки». Тормозим на смотровой площадке. До объекта «Укрытие» над 4-м энергоблоком — рукой подать!

«Памятник человеческой беспечности», — коротко комментирует Александр.

На объекте не прекращаются строительные работы, возводится новый саркофаг. На станции вахтовым методом работают четыре тысячи человек. Их привозят на автобусах из специально выстроенного городка Славутича.

Радиоактивный монстр — саркофаг — гипнотизирует. Смотрим в молчании на ядерного «джинна», забравшего и продолжающего забирать жизни людей.

На площадке перед реактором съемка разрешена. Чем охотно пользуются туристы, прикатившие в зону на автобусах.
Рядом с памятником ликвидаторам, смеясь, позирует лощеный немец. Следом на фоне саркофага встает в позу покорителя радиоактивных земель студентка из Баварии. У них нет страха перед зоной, только любопытство и радость.

Экскурсовод раздает подопечным иностранцам по ломтю хлеба. И радиоактивное сафари продолжается: они идут на мостик через канал-охладитель — кормить расплодившихся в теплой воде двухметровых сомов.

Наш путь лежит в город-призрак Припять. По «мосту смерти» над железной дорогой мы несемся на огромной скорости. Сталкер знает, что там высокий уровень радиации.

Минуем еще один контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом. Внутри огороженной колючей проволокой зоны Наумов включает запись радиотрансляции о «неблагоприятной радиационной обстановке» и необходимости «временной эвакуации», которую услышали жители Припяти в воскресное утро. Голос диктора эхом отзывается в холле разрушенной гостиницы, сквозь ступени которой за 23 года успели прорасти деревья. В подвалах домов мы видим высохшие стебли камыша и тростника. Со стен на нас смотрят с укором нарисованные кем-то мальчики и девочки.
В городке аттракционов на качелях лежат мягкие игрушки. Их привозят в Припять бывшие жители города в память о нерожденных детях.

Говорят, до недавних пор в городе висел транспарант: «Хай атом будет работником, а не солдатом». Надо ли говорить, что букву «а» в первом слове припятчане тут же заменили на «у».

Город роз

Когда-то полурежимный наукоград с московским снабжением был городом-мечтой. Между новенькими домами-высотками было высажено 33 тысячи кустов роз. Попасть сюда по распределению мечтал каждый физик-атомщик страны. Средний возраст его жителей составлял 25 лет.

Теперь мы идем по мертвому, разоренному городу. Сыро, страшно и сумрачно. Сталкер предупреждает: «Не наступайте на мох. Он имеет свойства накапливать радиацию». Легко сказать! Мох цвета йода лезет из всех трещин в асфальте, пробивается между бетонными плитами, нависает с бордюров. Как тут не вспомнить смертоносный жгучий пух из романа Стругацких «Пикник на обочине»?

Шагая мимо высоток, видим у одного из подъездов взрыхленную землю. «Кабаны прошли», — замечает сталкер.

Дикая природа отвоевывает свое. По городу не таясь бегают лисы, волки и лоси. В разрушенной школе недавно свела гнездо пустельга. Теперь именно они настоящие хозяева города.

Поднимаясь по лестнице 16-этажного дома, получаем напутствие: «Здания в аварийном состоянии. Держим дистанцию. Не больше одного человека на пролет».

Стоим на крыше высотки, где на слое нанесенной ветром земли пробиваются молодые березки. Каждый молчит о своем. Саркофаг чудовищно близко. Закатное солнце отражается в уцелевших оконных стеклах, и кажется, что в квартирах горит свет. Но это иллюзия.

Наумов признается: «Столько лет прошло, а зона не отпускает. В Киеве если вижу поливальную машину, у меня первая мысль: поднялся радиационный фон».

Я не спрашиваю, почему, отлежав полгода в больнице, Александр в 88-м снова напросился на работу в специальный батальон милиции по охране зоны ЧАЭС. (Сам же Наумов шутит: «В штрафной батальон».) Я уже знаю, что у него потребность быть «на передовой».

«Санитарных норм не соблюдаем»

В Чернобыле и окрестных деревнях — Парышеве, Куповатом, Ильинцах, Опачичах — сталкер опекает стариков, которых называют самоселами, но сами себя они именуют не иначе как коренными жителями. Бабка Горпына, лодочник Иван, дядя Коля… Их истории Александр может рассказывать часами. После аварии деревенских стариков силой загоняли в автобусы. Они плакали, не в силах бросить своих зорек, полканов и мурок. На новом месте от перенесенного стресса они начали болеть.

Были те, кто вообще не уезжал. Например, дед Михей во время обходов домов прятался в потайной землянке, которая осталась со времен партизанского движения. Там у старика хранился «аварийный запас» на случай войны. На нем и продержался два месяца. А потом начал собирать грибы и ягоды, ставить силки для дичи.

Многие из переселенцев так и не смогли прижиться в бетонных домах на последних этажах. Они стали возвращаться в обход охраны в родные хаты по одним им известным лесным тропам. На них устраивали облавы, они шли в зону снова и снова.

— Соседка — солдатская вдова Матрена, у которой отнимались ноги, на четвереньках приползла домой, — рассказывает нам Мария Урупо, к которой мы заглянули в гости в деревню Парышево. — Нас отселили в Бородянский район. Дали в старообрядческой деревне дом — один на 8 человек. Погреб заливало водой, стены промерзали насквозь. Не смогли мы жить в общежитии. По болотам вернулись с мужем Михайло домой. Решили: тут похоронены все наши родные, и мы ляжем рядом. Приехала врач, начала нас уговаривать уехать, пугала радиацией. Мы ей сказали: «Если хотите нас пожалеть, оставьте в покое!» От нас и отступились.

Все ровесники супругов Урупо, что уехали на «чистую землю», давно умерли. А они живут! Никаких санитарных норм не соблюдают. Пьют воду из колодца. Говорят, что привыкли к радиации и она опасна только для тех, кто приезжает в зону погостить.

Старики завели живность. Из городка Иванкова им привозят пенсию. По весне в лесничестве они нанимают трактор, распахивают делянку, сажают кукурузу и картошку.

Для фотографии мы просим Марию Адамовну вывести из сарая корову. Хозяйка смеется: «Машка не пойдет. Она у нас людей боится».

Удивительное место — зона отчуждения. Час назад мы видели, как заяц не таясь грыз посреди улицы сухую хлебную корку. А буренка сторонится людей.

Хватает тут и мистики. Село Залесье все заросло лесом, деревня Копачи оказалась закопанной, похороненной под землей.

Чернобыль вообще стал символом беды и горя. Но зона продолжает жить надеждой. Земля, по мнению местных жителей, самоочищается. В селах и в полях стало больше расти чистотела. В окрестные леса вернулись журавли и аисты. Самоселам хочется верить в скорое возрождение чернобыльской земли. Но специалисты знают, что зона отчуждения как минимум еще триста лет будет излучать невидимую смерть.

* * *

Возвращаемся мы из зоны через тот же контрольно-пропускной пункт «Дитятки». Только теперь проходим тщательный дозиметрический контроль. Каждый встает внутрь аппарата, который очень напоминает рентгеновский. Колени и ладони прислоняем к желтым кругам. В голове стучит: я не единожды вляпывалась в рыжий мох, оступившись, оказывалась в лесных зарослях. Секунды кажутся минутами. Наконец, загорается зеленый индикатор. «Чистая!» — выпархиваю я на «большую» землю.

А Наумов снова и снова возвращается в зону отчуждения. Потому что пропитался не только радиацией, но и впитал в себя все страдания тех, кто ныне живет там, служит и работает.

Я и сама уезжаю из Чернобыля другой. Шагнув за порог дома, первое, что я делаю, — стираю на компьютере игру «Сталкер». Я знаю, что в зоне отчуждения нет ни мутантов, ни привидений, ни плотоядных росянок. Перед глазами стоит отставной полковник Наумов, который снова и снова приезжает в облученный мир, чтобы проведать ставшую родной больную землю.

Светлана Самоделова, Чернобыль—Москва, «МК» 

Все фотографии предоставленны Александром Наумовым.

Tweet