Братва

Как в тюрьмах России лишают здоровья

Published 27 Квітня 2012

В России пытки и издевательства над заключёнными в отделах МВД, в СИЗО и тюрьмах приводят к тяжёлым увечьям, а часто и к смертельным исходам. Остановить поток преступлений могли бы представители ведомственной медицины. Врачи не могут не видеть следы издевательств, но если они каким-то образом и пытаются бороться с произволом дознавателей и тюремщиков, всё это не выходит за пределы системы.

Пока медицинские части Федеральной службы исполнения наказаний остаются в системе ведомства, врачи подчиняются начальнику колонии или начальнику тюрьмы и должны исполнять все их распоряжения. Контроль же собственно медицинских надзорных органов, по сути, сведён к нулю. Казалось бы, самый разумный выход – переподчинить врачей их профильному ведомству. Однако независимость не поддерживает даже большинство самих медиков.

Всё дело в том, что подобное переподчинение привело бы к существенному сокращению их зарплат. Кроме того, межведомственные барьеры могут помешать своевременному оказанию помощи больным заключённым, а с этим и так дела обстоят неблагополучно. По свидетельству экспертов, отсталость многих тюремных больниц видна невооружённым глазом, а жизненно необходимых лекарств часто на всех не хватает.

По данным общественных организаций, только за год и только в СИЗО из-за отсутствия медпомощи умирают порядка 200 человек. В 2010 году на медобслуживание заключённых была выделена лишь четверть необходимых ресурсов. Проведённая Генеральной прокуратурой проверка выявила, что во многих медчастях в местах лишения свободы не хватает лекарств. Ещё одна проблема – кадровая: в штате повсеместно недостаёт врачей – инфекционистов, венерологов, кардиологов; оборудование во многих частях обветшалое.

«В норвежской пенитенциарной системе главное — уважение к человеку и его правам», — говорит директор тюрьмы в Хальдене Аре Хойдал. «Мы не видим в этом ничего необычного»

Чтоб нам так жить! Будни норвежских «зеков»: тюрьма в Хальдене. Фоторепортаж

«Оказание медпомощи в тюрьме – трудная задача во всех странах, не только в России, – говорит президент Общества специалистов доказательной медицины профессор Василий Власов. – Тюремный врач подчинён начальнику тюрьмы и потому, по сути своей, не может лечить морально. За всё советское время неизвестно ни одного случая, чтобы тюремный врач сообщил общественности о жестоком обращении с заключёнными, и заключённые не рассматривают врачей как своих защитников».

Эксперт полагает, что «заключённых должны лечить врачи, не зависимые ни от начальника тюрьмы, ни от руководства пенитенциарной системы». Такие медики должны приходить в тюрьму как свободные специалисты, чтобы лечить, а потом уходить, и начальник тюрьмы им не может быть начальником. «Но до сих пор на должностях тюремных врачей в абсолютном большинстве случаев остаются те же офицеры внутренней службы», – сообщил «Нашей Версии» профессор Власов.

Профессор Воробьёв «не исключил» того, что медики и сами могут косвенно участвовать в пытках, но при этом сослался на слова члена Комитета Совета Федерации по конституционному законодательству, правовым и судебным вопросам Владимира Рушайло, заявившего, что «в России ведь даже в законодательстве нет понятия «пытки», а есть действия «отдельных психологически неустойчивых сотрудников».

По идее, врач должен бы информировать организации, защищающие заключённых, о следах пыток, но во многих странах врачей за такие сообщения преследуют. В России дела также обстоят неблагополучно. Почему врачи молчат о следах пыток?

«Если говорить о неправовых действиях персонала по отношению к заключённому, о пытках, такую информацию врач обычно сообщает следствию, если таковое начато, но вряд ли он будет в нынешних условиях действовать добровольно, – заметил заместитель председателя Формулярного комитета РАМН профессор Павел Воробьёв. – Мне такие факты неизвестны.

Если в тюремном здравоохранении используют труд гражданских врачей из больниц и поликлиник общего здравоохранения – это один разговор, тогда правда всё равно выплывет, а если в ведомственной больнице работают врачи системы, так всё и останется – врачи будут тюремное начальство покрывать. Нанятый гражданский врач, конечно, тоже зависит от лояльности тюремного руководства, но не настолько. Всё-таки главврач обычного ЛПУ отличается менталитетом от главврача ЛПУ ведомства ФСИН, который несёт на себе все следы пенитенциарной системы».

…Заключённые активно общаются в социальных сетях и на специально созданных форумах, а также просто читают литературу и прессу, ищут интересующую информацию, развлекаются, переписываются с родственниками и друзьями, некоторые просто предпочитают играть в игры. И не только общаются, а регулярно выкладывают фотографии, иногда даже сортируя их по годам. А некоторые, готовые раскошелиться на трафик, снимают видео на прогулках и в камерах и выкладывают его в Сеть. Всё это делается с помощью мобильных телефонов и мобильного интернета. Прогресс шагает по стране!…

Зэки выходят в online. «Сижу в тюрьме. Все в шоке, я в шоколаде!»

Никаких заявлений или документов по поводу порядка действий или бездействия тюремных медиков Минздравсоцразвития не издавало. «Когда я был ещё на практике молодым врачом во времена СССР, то видел сам, как пытали в медвытрезвителе задержанного и как привлекли к участию в истязании фельдшера, который приводил в чувства нашатырём человека, которого вновь истязали, – сказал Воробьёв. – Работать в этой системе по совести может только врач, который не является сотрудником ведомства. А из «пыточных мест» он должен уходить».

«Пытки в тюрьме, часто даже не физические, а эмоционально человека давят, больного и избивать не надо – сиди и подыхай, – рассказал «Нашей Версии» руководитель общественной организации «Альтернатива» Ростислав Ламерт из города Орска Оренбургской области. – К примеру, суд решает освободить больного, а прокурор не освобождает. Конечно, лучше, чтобы не подчинялись врачи местному начальству. Оно боится, что «вся поднаготная всплывёт», оказывает давление на тех, кто жалуется, запрещает, к примеру, в случае жалоб одного всему отряду передачи продуктовые».

Если за пределы тюремных стен врачебная информация, как правило, не выходит, то внутри, напротив, нельзя говорить ни о какой медицинской конфиденциальности. Пока медчасти ФСИН остаются в системе ведомства и врачи подчиняются начальнику колонии или начальнику тюрьмы, о тайне диагноза говорить не приходится – любая медицинская информация о заключённых пациентах всё равно будет доступна посторонним.

«По идее, в тюрьме врач не может сообщать администрации никакой информации о здоровье заключённого, если тот об этом не просит, поскольку эта информация может быть использована для давления на заключённого. Обыски тела заключённого тоже не дело врача, но международные организации рекомендуют делать это, поскольку следует минимизировать вред заключённому. В таком случае врач объявляет, что делает это не как врач, а как участник обыска, – пояснил профессор Василий Власов. – Организации рекомендуют врачам не только не участвовать в пытках, но и никогда не лечить заключённого для того, чтобы его снова начали пытать. Врач должен «выйти из круга», зафиксировав в меддокументах факт пыток. Он не должен предоставлять своих знаний, в том числе и в фармакологии, не должен обучать реанимировать человека, которого пытают».

«Претензии есть не только к медицине тюремной, но и ко всему здравоохранению российскому, – полагает депутат Госдумы, бывший министр юстиции РФ Павел Крашенинников. – С медпомощью в пенитенциарной системе США или ЕС отечественную и сравнивать не приходится, но 20–25 лет назад было ещё хуже, всё-таки прогресс есть». По мнению Крашенинникова, общество и государство остаются в долгу перед больными заключёнными, «но в погонах врач или без погон, это вопрос десятый, нечем и не на чем лечить – вот это уже серьёзно».

Что касается пыток в системе МВД, СИЗО и тюрьмах, о которых столько говорят, то Павел Крашенинников подтвердил «Нашей Версии», что «ситуация обострена и нужен общественный контроль тюремной медицины, чтобы знать, как лечат в местах заключения, как работают там больницы». Депутат предложил поставить в операционных медучреждения ФСИН камеры слежения, как на выборах президента РФ, чтобы запись была на жёстком диске. Он согласился с тем, что в тюрьмах «народ мрёт и надо, чтобы медиков не использовали для пыток, чтобы медпомощь была прозрачна», и призвал для сокращения таких явлений «использовать мировой опыт». Крашенинников посетовал, что «во все времена убогим и заключённым больше денег выделяли, а у нас – то, что осталось…».

Заключённые обладают неотъемлемыми правами, которые гарантируются международными соглашениями и договорами, и имеют право на адекватное медицинское обслуживание. Но на сегодняшний день ни о чём подобном говорить не приходится. «Сегодня в тюремную медицину гражданское общество пускать не хотят, всячески сопротивляются, чтобы посторонние не увидели «язвы» тюремной медицины, – рассказывает профессор Павел Воробьёв.

– В тюремных больницах сегодня действительно есть прекрасные лабораторные комплексы и противотуберкулёзные препараты, но не во всех, что же касается других заболеваний, то тут просто беда. Нет препаратов для лечения сердечно-сосудистых патологий, сахарного диабета, многих других. В начале 2000 года я участвовал в лицензировании больниц этого ведомства, которое проводили гражданские эксперты. Вы бы видели эти операционные столы, эти рентгеновские аппараты! Ни один нормальный врач на таком оборудовании работать не будет».

Правда, после того как информация о крайней запущенности ведомственных лечебных учреждений вышла за стены тюрем, какое-то оборудование удалось обновить. «Врачи тогда говорили, что в тюремные больницы «подул свежий ветер». Ведь за последние 30–40 лет многих медиков, работающих в системе, даже не переобучали», – заметил «Нашей Версии» профессор Воробьёв. Но кардинально переломить ситуацию не удалось. Летом 2010 года, когда профессор Павел Воробьёв посетил несколько тюремных больниц Красноярского края, отсталость их была видна невооружённым глазом.

Ростислав Ламерт, напротив, считает, что «в прошлые годы в тюремных больницах было получше, заключённых всё-таки возили на обследования, а сейчас, чтобы вывезти больного, нужно решить кучу проблем, так что никого никуда не возят и практически заключённых не лечат». Даже те лекарства, которые поступают в ведомственные аптеки, нередко хранятся не по показаниям, портятся и списываются.

Так, недавно в Ульяновске было отправлено на помойку 10 тыс. коробок противотуберкулёзных препаратов на 1 млн рублей. Обустройство лабораторий для определения состояния здоровья у заключённых с ВИЧ вообще ещё только значится в планах. Совсем не редкость, когда в заключении человек находится более 5 лет, не сдавая анализов ни единого раза. Эксперты утверждают, что в большинстве зон никакого лечения для людей, инфицированных ВИЧ и больных туберкулёзом, нет, как нет и никакой нормальной медпомощи.

По словам Ростислава Ламерта, сегодня в России свыше 90% заключённых заражены туберкулёзом, гепатитом или ВИЧ-инфекцией и из множества колоний вывозят по нескольку трупов каждый месяц. В качестве примера он приводит смертельный исход в 2010 году в Новотроицке в туберкулёзной зоне: «У больного туберкулёзом Владимира Самохина сил хватило только с февраля по сентябрь 2010 года. 15 июля обследование туберкулёз ещё не подтверждало. Лекарства родственники передавали. Но ВИЧ-инфекция прогрессировала.

В сентябре заключённого даже перед смертью не отпустили лечиться домой. И 29 сентября Владимир Самохин умер. Я знаю, что в больницу его перевели, когда он уже не мог вставать, а от туберкулёза лечили всего четыре дня. Самое важное, что вместе с телом сына родителям вернули пакет с лекарствами, которые даже не были распечатаны, лекарств Самохину просто не дали. Родители называют колонию лагерем смерти. Если бы о его смерти не сообщили сокамерники, то и похоронили бы Самохина без близких».

Всего в России около 100 туберкулёзных зон, примерно в 30 содержатся люди с сочетанием ВИЧ и туберкулёза. Адекватного лечения для них нет. В общественной организации «Альтернатива» есть сотни обращений близких заключённых: из колонии строгого режима ИК 25/5, из Республики Дагестан, г. Кизилюрт, ИК-8 (коллективное обращение), ЮК 25/1. В анкетах – жалобы на отсутствие лекарств, лабораторных исследований крови, даже рядового медосмотра. «В зоне ИК 25/5, – рассказал Ростислав Ламерт, – уволился инфекционист, во многих зонах вообще нет медработников, в них не могут даже толком запросить препараты для лечения. Кровь могут у ВИЧ-инфицированных взять раз в три месяца или даже раз в год. Женщин-врачей трудно в зоны привозить, им нужен конвой, не хочет начальство с этим связываться».

Хуже всего дела обстоят в Смоленской, Ульяновской, Тульской, Брянской областях, в Марий Эл. Чуть лучше в Нижегородской и Самарской областях. Все эти письма, говорит Ростислав Ламерт, мы проверяем по своим каналам, говорим с администрацией, родителями, со «смотрящими» в тюрьмах.

«Для того чтобы обеспечить независимость врачей, сначала нужно привести к единому знаменателю все медучреждения системы ФСИН, – прокомментировал «Нашей Версии» ситуацию с возможной передачей общему здравоохранению лечебных учреждений ведомства начальник управления организации медико-санитарного обеспечения ФСИН РФ полковник Сергей Барышев. – Пока что нам нечего общему здравоохранению передавать, они все разрознены, их у нас 80 территориальных органов».

Прежде необходимо решить массу организационных, финансовых вопросов и подготовить лечебные учреждения. «Это огромная и очень сложная работа. Нужно решение министра по крайней мере, – сказал Сергей Барышев, – но это путь в правильном направлении». По его мнению, пока что необходимо ведомственные больницы и медпункты максимально приблизить по уровню и качеству оказания медпомощи к общегражданским ЛПУ.

«Сейчас действительно у медиков двойное подчинение получается – к примеру, начальнику СИЗО или колонии и медуправлению. У нас идёт эксперимент в учреждениях Санкт-Петербурга и Тверской области. Эти медучреждения переподчинены напрямую медуправлению в Москве, и мы видим: положительный эффект есть. Ясно, что надо переподчинять всех медиков ведомства «на Москву», но в сегодняшнем виде передать их в гражданское здравоохранение невозможно», – считает Барышев.

Автор: Ирина Власова, Наша версия (№ 15)