Китайский чай и Воркута. Как детские стишки стали гимном советских арестантов

Одна из самых известных лагерных политических песен посвящена воркутинским лагерям и шахтам, где работали советские зэки. Злая, надрывная, полная ненависти к сталинскому режиму, она известна во многих вариантах; кто-то называет ее «На берегах Воркуты», кто-то – «Уголь воркутинских шахт»:

Несколько слов о мрачных воркутинских шахтах. Еще в 1848 году экспедиция Русского географического общества под руководством профессора Э. Гофмана подтвердила наличие в этих краях запасов каменного угля (местное население знало об этом значительно раньше). Но в императорской России не придали информации особого значения. А вот в Республике Советов – как раз наоборот. С 1921 по 1924 год длилась Северная научно-промысловая экспедиция во главе с геологом Александром Черновым. Именно Чернов заявил о существовании Печорского угольного бассейна. А в 1930 году сын Чернова, Георгий Александрович, обнаружил в районе реки Воркуты пять пластов каменного угля, выходящих на поверхность.

В условиях гигантских планов индустриализации страны открытие оказалось чрезвычайно важным, и уже в 1931 году на Воркуте пробурили первую скважину, а годом позже были заложены две наклонные шахты. До начала Великой Отечественной войны Печорский бассейн (шахты Воркуты и Инты) развивался ударными темпами, однако не играл сколько-нибудь существенной роли в добыче угля.

 

За 1940 год в Советском Союзе было добыто:

1. Донецкий угольный бассейн – 85,500 млн тонн угля (более 50% союзной добычи);
2. Кузбасский угольный бассейн – 21,100 млн тонн, или более 18% общей добычи;
3. Подмосковный угольный бассейн – 9,950 млн тонн;
4. Карагандинский угольный бассейн – 6,300 млн тонн;
5. Печорский бассейн – 0,262 млн тонн.

 

9 мая 1940 года ЦК Компартии и Совет народных комиссаров СССР принимают постановление «О строительстве Северо-Печорской железнодорожной магистрали и развитии добычи Воркуто-Печорских углей», где к 1942 году предусматривалось увеличить добычу угля на воркутинских шахтах до 500 тыс. тонн. (Заметим, что Воркутское (Воркутинское) месторождение занимает северо-восточную часть Печорского.)

Однако война заставила резко скорректировать планы развития угольного бассейна. Уже в самом начале был потерян весь донецкий уголь: Украина попала «под немца». В крайне сложном положении оказались шахты Подмосковья. В конце года объем добычи угля в СССР не превышал 37% довоенного уровня. Освоение коксующихся углей Воркутского месторождения стало вопросом жизни и смерти для всей страны.

Поэтому уже 28 декабря 1941 года проложена Печорская железная дорога до станции Воркута, а к концу года шахты Печорского бассейна выдали на-гора 1,5 млн тонн угля. К 1943 году в Воркуте уже действовали на полную мощность шахты № 1, 2, 3, 4, 9, 10, 11, готовились к закладке № 5 и № 6, были заложены № 12, 14, 16, 7. «Правда» писала 3 марта 1943 года: уголь Воркуты «приводит в движение турбины электростанций Ленинграда, локомотивы ряда железных дорог, корабли и транспорты в Балтике и на Северном Ледовитом океане, плавит металл на многих оборонных заводах». За 1943 год из всего твердого топлива, полученного Ленинградом, около 72% составлял воркутинский уголь.

К 1945 году на Воркутинском месторождении работали десять шахт. За годы войны месторождение дало стране 7 млн 769 тыс. тонн высококачественного угля. Но какой ценою? Георгий Александрович Чернов, открывший здесь первые пласты, вспоминал позднее о своей экспедиции: «Признаться, в те молодые годы я не мог по-настоящему оценить свое открытие… Вряд ли, думалось мне тогда, оно заинтересует угольную промышленность. Я совершенно не понимал, как в такой труднодоступной местности можно начать не только добычу, но даже и разведочные работы. Ни железных дорог, ни людей, ни строительного материала здесь нет».

Однако для ГУЛАГа ничего невозможного не было. Собственно, площадь Воркутинского угольного месторождения невелика, она составляет 300 квадратных километров. Правда, в этой земле скрыто около 4 млрд тонн угля, из них разведано 1,145 млрд тонн. То есть сокровища значительные. Хотя и в условиях вечной мерзлоты.

Так вот, на добычу этих сокровищ были брошены десятки тысяч заключенных. В зимовку 1931–1932 годов количество зэков здесь составило три тысячи человек, к 1938 году это число увеличилось до 15 тысяч, к послевоенному времени количество узников советских лагерей, работавших на воркутинских шахтах, достигало в среднем 70 с лишним тысяч человек ежегодно. Труд зэков был очень дешев. Это позволяло до 1935 года производить в шахтах откатку угля вручную, а работать при строительстве лишь кайлом и лопатой. Только с 1940 года стали использовать лошадей, с 1942-го – электровозы, а в 1943 году появились врубовые машины.

Так как шахты были мелкого заложения, в условиях вечной мерзлоты температура там была низкая – 4–5 градусов мороза. Сверху по трещинам в забой проникала вода, от которой шахтеры промокали до нитки, роба замерзала и делалась несгибаемой. За смену шахтер становится почти сосулькой, организм постоянно переохлаждался. Через несколько месяцев такой адской работы начиналась скоротечная лихорадка, от которой заключенные умирали или становились хроническими туберкулезниками.

 

«Сталин издал закон…»

Но песня об угле воркутских шахт появилась уже после окончания войны. Можно даже точно сказать, что возникла она не ранее 4 июня 1947 года. Откуда такая уверенность? А как раз из текста песни. Помните слова о том, что Сталин издал «драконовский» закон? На самом деле речь идет не о законе, а об указе. В другом варианте песни сказано прямо:

 

 

* В книге Майкла и Лидии Джекобсонов «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1940–1991)» с пояснением: «Записано от Александра Балашова, 1937 г.р., в Москве в 1958 году.

 

Именно Николай Шверник, который с 1946 по 1953 год являлся Председателем Президиума Верховного Совета СССР (номинальным главой государства), подписал указ от 4 июня 1947 года. Гримасы истории: 23 декабря 1953 года тот же Шверник входил в состав Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, вынесшего смертный приговор Лаврентию Берии. А в 1956 году Николай Михайлович возглавил Комиссию партийного контроля и стал ответственным за реабилитацию членов партии, репрессированных при Сталине («комиссия Шверника»)…

Уточним: на самом деле указов было два и вышли они одновременно. За что окрестил их народ «указ два-два». Так обычно в цирке представляли номера, в которых задействованы близнецы (клоуны, акробаты, эквилибристы, жонглеры), – «два-Толли-два», «два-Сильвио-два» и проч. Однако оба названных указа далеки от клоунады или словесной эквилибристики. Напротив, они отличались суровым и конкретным содержанием. Другое их название: «указ четыре шестых», то есть чевертое число шестого месяца – 4 июня 1947 года.

Но все по порядку. После войны криминальная обстановка в Советской стране резко обострилась. Кражи, грабежи, разбои, убийства стали делом обыденным. В преступную деятельность втягивалось все больше новичков, особенно молодежи. Так, в Одессе первых послевоенных лет за ночь совершалось до 70 вооруженных ограблений! Не лучше была обстановка и в других городах. Положение становилось критическим. Разгул преступности грозил еще более обостриться в связи с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отмене смертной казни»:

 

 

Трудно сказать, чем руководствовался Великий Вождь и его окружение, решившись на такой, мягко говоря, нетрадиционный для Советского государства шаг. Вряд ли этого требовала мировая общественность. К тому же в первые послевоенные годы Советский Союз – сверхмощная военная держава, которой мир был обязан по большому счету спасением от фашизма, – мог позволить себе роскошь не особенно прислушиваться к чужому мнению.

Еще меньше оснований приписывать отмену смертной казни опьянению победой в Великой Отечественной войне, какому-то радостному возбуждению (хотя сам текст Указа как бы подразумевает именно такую трактовку). Ведь со дня окончания войны прошло уже два года. Достаточный срок для того, чтобы протрезветь и успокоиться.

Ларчик открывается просто: государству для восстановления экономики просто требовалось огромное количество рабской рабочей силы. Поэтому было признано нецелесообразным уничтожать преступников: пусть лучше «загибаются» от полезного для страны труда. Но как бы там ни было, а официально смертная казнь была отменена. В качестве комментария: 12 января 1950 года ее снова введут Указом ПВС СССР «ввиду поступивших заявлений от национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры». Сначала только по отношению к изменникам родине, шпионам и подрывникам-диверсантам, а позже (уже при хрущевской «оттепели») число «расстрельных» статей умножится.

Но вернемся в 1947 год. Следом за отменой смертной казни последовали указы «четыре шестых», согласно которым резко увеличивались сроки отбывания наказания в ГУЛАГе. Между указом от 26 мая и указами «два-два» прошло… чуть более недели! Так что же это за жуткие законодательные акты, которые вызывали ужас среди «широких слоев населения», а особенно в среде уркаганов? Ознакомимся с ними поближе.

 

 

 

«Двуглавие» указов имеет особое значение. Их репрессивная составляющая была направлена одновременно и на трудовое население Союза, и на уголовный мир. Это мгновенно привело к резкому увеличению спецконтингента в лагерях, колониях и тюрьмах. Достаточно обратиться к статистике послевоенного ГУЛАГа:

 

Год	Заключенных
1945 1946 1947 1948 1949	1 736 186 1 948 241 2 014 678 2 479 909 2 587 732
1950 1951 1952 1953	2 760 095 2 692 825 2 657 128 2 620 814

 

То есть после выхода указа «четыре-шесть» годовая численность «сидельцев» увеличилась в среднем на 700 тысяч человек – более чем на 50%! Но средняя статистика по годам не отражает полной картины: приходят новые этапы, объявляются амнистии (их в первые послевоенные годы было несколько), люди освобождаются, люди умирают… Нам же важно знать количество осужденных именно по указу «четыре шестых».

Возьмем 1950 год, когда «население» ГУЛАГа достигло пиковой отметки. В этом году по Указу от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» отбывали наказание 637 55 человек: в значительной мере – рабочие, колхозники и служащие. По Указу от 4 июня 1947 года «Об усилении охраны личной собственности граждан» в местах лишения свободы находились 394 241 человек. Это в основном профессиональные уголовники. То есть с 1947 по 1950 год по указу «два-два» в ГУЛАГ пришло более миллиона человек!

При этом отметим, что указы ударили как по «бытовикам», так и по уголовникам. Причем, исходя из статистики, можно даже предположить, что уголовный элемент «пострадал» не менее, нежели «бытовики». К слову сказать, и многие из «бытовиков» не были «невинно репрессированными». В то время хищения на производстве достигали чудовищных размеров. Мой дед по матери в послевоенные годы работал грузчиком на железнодорожной станции «Ростов-Гора»: тяжелое, но «хлебное» место. У деда было семеро детей и жена, и, чтобы прокормить семью, он таскал из вагонов мешками и ящиками! Сахар, мука, крупы, консервы – много чего… И так поступали ВСЕ, кто имел возможность.

Подчеркиваю – все без исключения. Иначе тебя считали недоумком или «стукачом» со всеми вытекающими последствиями. Речь шла об элементарном выживании. За право разгрузить «хороший» вагон дрались до смерти – лопатами-грабарками. Из книги в книгу кочует известная история о «нескольких катушках ниток», за которые давали реальные – и немалые! – сроки. Но не надо забывать: эти катушки работницы проносили постоянно! Краденой нитью можно было несколько раз опоясать Землю по экватору. На обувных фабриках выносили кожу для продажи частникам. На мясокомбинатах тащили и перебрасывали вырезку, даже части туш. Стихия безудержного воровства захлестнула страну.

Это не в последнюю очередь послужило причиной указа «четыре шестых». Но к «несунам» в судах относились по-разному. Таких, как дед, даже за хищения в крупных размерах часто пускали не под «указ», а под 162-ю, пункт «д». Ведь забота о семье все равно ложилась на плечи страны. Так, после смерти деда в 1950 году троих его несовершеннолетних сыновей государство взяло в школу-интернат на полное содержание! Забрав в лагерь кормильца многодетной семьи, власть создавала себе огромные дополнительные проблемы. Зачастую овчинка выделки не стоила.

Во многих случаях суды продолжали применять не «драконовские указы», а статьи уголовного кодекса, карающие за имущественные преступления – кражу, грабеж, разбой, расхищение госсобственности и т.д. Вот данные за 1950 год: в ГУЛАГе отбывали наказание 61 194 вора-рецидивиста (статья 162-в – «Кража, совершенная неоднократно»), 93 477 человек, осужденных за имущественные преступления (статьи от 162 до 178, куда входили кража, разбой, грабеж, присвоение чужого имущества, обман с целью присвоения имущества и проч.), 72 293 человека, осужденных за расхищение соцсобственности (Указ от 7 августа 1932 года).

То есть в обход указа от 4 июня в ГУЛАГ попали от 150 до 200 тысяч человек. Ведь сроки по многим из перечисленных статей составляли год или два, то есть в разы меньше, нежели по указу «два-два»! То есть даже многих рецидивистов (статья 162, пункт «в») не подвергали «драконовским» наказаниям! Для справки: согласно УК РФ того периода, этот пункт 162 статьи предусматривал лишение свободы на срок… до одного года! («Потолок» самой жестокой санкции этой статьи – пункт «д», каравший за кражи у государства в особо крупных размерах, предусматривал пять лет лишения свободы).

Вопрос: почему этих людей судили не по указу, а по УК и указу 1932 года «о колосках»? Почему за то же самое преступление одних сажали по указу «два-два» на огромные сроки, а других – на год, два, три? Почему указ, нацеленный на пополнение лагерей, не заменил «мягких» статей УК РСФСР, которые действовали параллельно с ним? Секрет прост: суды старались выносить приговоры, исходя из обстоятельств и личности гражданина, совершившего преступление.

Существовали те, к кому суд мог проявить снисхождение. Так, после войны СССР вновь столкнулся с тяжелой социальной проблемой – беспризорностью несовершеннолетних. Многие ребята потеряли семьи и оказались на улице; как поется в известном уголовном шлягере, их «засосала опасная трясина»… Вот этих пацанов и пацанок государство не считало себя вправе карать чудовищными сроками – даже если подростки попадались на кражах несколько раз.

Понятно, подобная снисходительность распространялась далеко не на всех. Многих бездомная жизнь уже настолько ожесточила и покалечила, что они превратились в законченных уркаганов. Поэтому особо заматеревшие нередко шли и по указу «четыре-шесть». Но дифференциация все же была.

И все же так «везло» далеко не всем. Под указ попадали часто и за мелкие хищения, и за незначительные кражи. Особенно в первое время, когда надо было наглядно продемонстрировать действенность драконовских мер, устрашить народ. Сажали женщин с детьми, беременных, отвешивая огромные сроки… Всякое было.

Но если говорить совсем откровенно… Люди безбожно тащили с производства и после 1947 года. Жить-то надо! Глаза боятся, а руки тянут. Сбить чудовищную волну массовых хищений удалось значительно позже, с преодолением послевоенной нищеты, дефицита, мизерных зарплат. Однако даже в самые «благостные» советские годы воровство с предприятий, из колхозов не поддавалось никакому контролю и статистике. Это была оборотная сторона «социалистического производства».

 

«Большая страна Китай…»

Но опять вернемся непосредственно к воркутинской песне. Литературовед Владимир Бахтин автором песни «На берегах Воркуты» назвал поэта Бориса Емельянова – лагерника с внушительным стажем. Емельянов начал «разматывать срок» еще в Соловецких лагерях особого назначения (печально знаменитый СЛОН), причем с самого их создания в 1923 году.

О Емельянове почти ничего не известно; отбывавший наказание на Соловках писатель-эмигрант Борис Ширяев аттестовал поэта как автора фокстротов, писал о нем: «блестящий версификатор, выступавший в московских нэпических кабаре с мгновенными экспромтами на заданные публикой темы». Сохранился ряд стихов и песен Емельянова, созданных на Соловках. О дальнейшей судьбе поэта ничего не известно, однако ему приписывают создание еще одной песни послевоенного ГУЛАГа – «Не печалься, любимая». Увы, никаких доказательств авторства обеих песен на сегодня нет; можно говорить лишь о предположениях.

Зато с абсолютной точностью можно назвать первоисточник, который был использован для творческой переработки. Начнем с источника, так сказать, промежуточного. Условно его можно назвать «Песня о китайском чае». Вот наиболее полная и выверенная запись этой песни, сделанная Виктором Сорокиным (мы добавили только последний куплет, который встречается практически во всех вариантах, но отсутствует у Сорокина):

 

* Обычно после слова «чай» идет рефрен «чай-чай».

 

Связь обеих произведений совершенно очевидна. Более того: многие даже считают «Песню о китайском чае»… лагерной! Так, в материале «Красные начинают и выигрывают!» Валерия Новодворская пишет: «“Большая страна Китай, народу не перечесть, и крупный порт Шанхай у самого моря есть. Шанхай, корабли встречай, они идут гурьбой и ароматный чай они увезут с собой”. Это старинная лагерная песня, еще сталинских времен. Эту песню бы в качестве китайского олимпийского гимна утвердить. Два Китая: для парада и для ежедневной горькой жизни; две России: помпезные “свершения” и ГУЛаг… “По берегам реки джонки ушли в туман, бедные рыбаки, желтые, как банан, мокрые невода тянут по берегам, в джонках они живут и умирают там”» («Новая газета» от 4 августа 2008 г.).

Действительно, песня пользовалась в лагерях популярностью. Литератор Владимир Сергеев вспоминает: «…сам услышал эту песню впервые в Магадане, от отчима в 1953 г., который отсидел 18 лет в лагерях (по делу, кстати (хотя и романтическому, но уголовному)) и только что вышел. Исполнял он ее под гитару, а несколько позже и аккомпанируя себе на пианино, когда мы его приобрели».

Более того: позднее уже песня «На берегах Воркуты» оказала влияние на «Китайский чай»! В некоторых «шанхайских» версиях поется:

 

(Песни нашего двора. Составитель Н.В. Белов, Минск, 2003.)

 

Откуда «вечная пурга» в Шанхае – большой вопрос. Да и с цингой авторы сильно погорячились. В ХХ веке ни в Европе, ни в Китае массовых заболеваний цингой не наблюдалось: сталинский ГУЛАГ в этом смысле был почти уникален.

А вот насчет «зэка, желтых, как банан» – попадание точное, несмотря на то что упоминание экзотического фрукта в колымском пейзаже кажется слишком экзотичным. Между тем цвет лиц гулаговских сидельцев действительно отличался желтизной. Екатерина Кухарская в лагерных мемуарах «Будь что будет» вспоминает: «…Узнать даже самого близкого человека среди этой толпы людей, обезличенных одинаковой одеждой, отросшими, почему-то у всех рыжеватыми бородами и общим выражением измученных желтых лиц, было невозможно».

В арестантском мире бытовала еще одна переделка «Песни о китайском чае» – без упоминания о сталинском указе, но более близкая к оригиналу:

 

* Заметим, что в случаях, когда строка кончается на слово «зека», оно повторяется дважды – «зека-зека». Это – еще одна параллель с «Песнью о китайском чае», где повторяется «чай-чай». Для справки: долгое время слово «зека» обозначало заключенного в единственном числе, а «зека-зека» – массу заключенных.

** В книге Майкла и Лидии Джекобсонов «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1940–1991)» с комментарием: «Записано от Григория Вайнберга, 1920 г.р., в Москве в 1958 году».

 

Однако совершенно определенно можно сказать, что песня о шанхайском чае приобрела широкую популярность все-таки первоначально не в лагерях, а на воле. Именно с воли она и пришла в ГУЛАГ. Но кто же автор оригинала, кто и когда ее создал? Владислав Сергеев предположил, что эта песня – двадцатых годов прошлого века (если не более ранних). И оказался отчасти прав. Действительно, текст «Песни о китайском чае» возник во второй половине двадцатых годов. Но только песней он тогда еще не был. Обратимся к отрывку из интервью китаеведа-историка Лидии Ивановны Головачевой (родилась в 1937 году):

«Лет пять мне было, когда я впервые узнала о Китае из потрепанной детской книжки с картинками, которую дедушка принес из библиотеки. Называлась она ”Китайчонок Лан”:

 

 

В этом стихотворении рассказывалось о шанхайском мальчике, который пробрался на один такой корабль и залез в трюм. Злые английские моряки обнаружили его далеко в море и выбросили за борт. А мальчик хорошо плавал. Обнаружив это, англичане выловили ребенка и со смехом привязали к его ногам гири: ”Ну-ка, ты поныряй с гирями на ногах!..” Ужасный этот образ остался со мной на всю жизнь. Спустя много лет мне сказали, что это было стихотворение Джека Алтаузена» [ rudocs.exdat.com ].

Если быть совсем точными, стихотворение о несчастном китайском мальчике Джек Алтаузен написал в соавторстве с Борисом Ковыневым. Называлось оно «Повесть о капитане и китайчонке Лане» и вышло отдельной книжкой в 1928 году. Тогда же оба поэта выпустили еще одну совместную стихотворную историю – «Повесть о негритенке». В те поры вообще была популярна тема международной солидарности рабочего класса, угнетения иностранных тружеников, особенно – ребятишек: на память сразу приходит поэма Николая Тихонова «Сами», созданная в 1920 году (мое поколение заучивало ее еще в 1960-е годы):

 

 

Что касается «китайчонка Ланя», здесь первую скрипку можно с полной уверенностью отдать именно Алтаузену. Яша Алтаузен родился в 1907 году в семье золотоискателя-старателя Моисея Алтаузена; в 11 лет попал в Китай – сначала в Харбин, затем в тот самый Шанхай, который позднее опишет в стихах. Служил боем (мальчик-прислуга) в отеле и на пароходе, получил имя Джек, которое внесли в документы. Вернувшись в Россию, познакомился в Чите с поэтом Иосифом Уткиным, подружился с ним и избрал ту же стезю. У Бориса Ковынева опыт странствий отсутствовал, хотя стихотворец и создал в 1927 году на пару со своим коллегой Борисом Савранским стихотворение «Глаза индуса».

Как бы то ни было, вскоре после выхода книжки о китайчонке отрывок из стихотворной повести пошел в народ и стал песней. Правда, часть истории – об утоплении мальчика жестокими англичанами – оказалась невостребованной, вполне хватило ароматного чая и рыбаков, желтых, как банан. Затем в этот экзотический цвет лагерные сочинители выкрасили и воркутинских зэков…

Если же предположить, что текст песни создан до 1953 года (а это наиболее вероятно), строки «каждый кусок угля кровью зэка омыт» оказываются еще и пророческими. С началом июня 1953 года в воркутинских лагерях начинаются забастовки, во главе которых, как правило, оказываются «политики» (и уголовники с огромными сроками). Дело в том, что 5 марта этого года умер Иосиф Сталин, а 27 марта Президиум Верховного Совета СССР утвердил Указ «Об амнистии», подготовленный Лаврентием Берией.

Однако под этот указ не попало большинство «политиков» и закоренелых уголовников. Обстановка в лагерях накалялась, но была еще надежда на дополнительные амнистии. И вот 26 июня в Москве арестовывают Берию, с которым арестанты связывали (совершенно справедливо) «бериевскую» амнистию 1953 года и надежды на новые акты милосердия. После ареста Берии оперработники отделов МГБ в лагерях закручивают гайки и ужесточают репрессии.

В шахтах Воркуты распространяются листовки «Не давать угля, пока не будет амнистии!», «Свободу заключенным!» и прочие в том же духе. Такие же надписи появляются на пустых вагонетках, выходящих из шахты на поверхность.

Руководство МВД пыталось решить конфликт мирными средствами; на переговоры с забастовщиками прибыла московская комиссия МВД СССР во главе с заместителем министра внутренних дел СССР генералом армии Иваном Масленниковым. Комиссия отметила, что в лаготделении № 10 организаторы «саботажа» вели себя наиболее дерзко и вызывающе, требуя отпустить на свободу всех подряд заключенных. 1 августа 1953 года арестанты попытались прорваться через ворота зоны на волю, но их остановили пулеметы. По официальным данным МВД, погибло 42 и ранено 135 заключенных (большинство из них – легкораненые).

Восстание в Воркуте оказалось, однако, менее кровавым, чем в Норильске (26 мая – 4 августа 1953 г., убито 123 человека, ранено 242). Часть заключенных сами связали и выдали организаторов забастовки, заявив, что «не хотят участвовать в саботаже и просят убрать от них этих саботажников».

И все же восстания сделали свое дело. Вскоре начался массовый пересмотр дел политзаключенных (главное требование забастовщиков Воркуты). 26 августа 1955 года Совет министров СССР принял постановление о переводе шахт комбината «Воркутауголь» на вольнонаемную рабочую силу. Этот перевод был закончен в 1960 году.

А песня продолжает жить. Как память…

Автор:  Александр Сидоров, альманах НЕВОЛЯ 

Tweet