Как я сидела в тюрьме: личный опыт Татьяны Сухаревой

О том, как ходить в туалет при всех, спать без снотворного и привыкнуть к обращению: «курица», что такое «голые дни», как выглядит рождественский ужин в тюрьме, и как вообще не сойти с ума, если попал за решётку.

Многие лепят четки и фигурки из хлеба. Красят чернилами, украшают стразами. Когда для четок делают тесто из хлеба, в нем отчетливо видны серебристые прожилки. Это бром, который добавляют почти во всю пищу. От баландерок известно, что безопасно есть лишь первое на обед и кашу.

 Эта фотография сделана в нейрохирургическом отделении 7 клинической больницы Олей Ахметьевой, куда я была доставлена с диагнозом «сотрясение мозга» после того, как конвоир ударил меня головой о железную притолку в автозаке.

Когда говорят, что бром добавляют только мужчинам, знайте: это ложь. Добавляют всем. Для подавления не только сексуальной, но и умственной активности. Зачем следователю арестантка с умственной активностью?

А подавленную проще закатать.

Помните, я говорила о запахе мертвечины со двора СИЗО? Он проникает и в камеры. Во дворе — множество мертвых голубей. Арестантки бросают хлеб голубям, и у птиц из-за него взрывается зоб. Таким вот хлебом кормят женщин.

Каша представляет собой налитое в тарелку молоко, в котором плавает несколько зерен гречки, манки или сечки. Одна порция на двоих.

В обед — суп (тоже одна порция на двоих). Очень мало супа. В детстве у меня была серия книг «Пионеры-герои». Одна из них посвящена Люсе Герасименко из Минска, единственной девочке в серии. Когда Люся оказалась в гестаповской тюрьме, то фашисты давали арестованным«десять ложек какой-то баланды». Так вот, я посчитала количество ложек в супе. Их две. Даже фашисты давали больше.

На второе дают вонючую капусту, которую никто не берет. Там должна быть тушенка. Тушенка дается из списанных запасов мобилизационного резерва семидесятилетней давности. То, чем нельзя кормить солдат, отдали арестанткам. Но и этой тушенки в капусте два-три волоска. А по нормам положено пятьдесят граммов на человека в день.

Рыбу как-то привезли с солитерами.

Мясо — крохотную котлетку — выдают только по праздникам. Это было на Новый год и Рождество.

На ужин — жидкая картошка. Она как вода.

По ночам люди храпят, сопят, бредят. Выспаться невозможно. Многие берут снотворное. Пишут заявление и получают димедрол или феназепам.

Утром и вечером всех выводят на проверку. По четвергам проводится так называемый «голый день»: камера выходит на проверку в халатах или простынях на голое тело. Около входа стоит фельдшер, перед ней надо снять простыню или халат и показать обнаженное тело. Этот осмотр формален.

Он призван скорее унизить и заморозить женщин, нежели что-то обнаружить. Фельдшер «не замечает» ни синяков, ни царапин. «Голые дни» проводились и зимой, когда в коридоре холодно.

Иногда держали на проверке подолгу — в одном халате, в мороз.

Полагается прогулка, не меньше часа в день. Водят в закрытый дворик. Несколько раз зимой, в мороз, держали по несколько часов. Это делают специально, чтобы дать женщинам понять, что они абсолютно бесправны, что с ними можно сделать все что угодно. Мы возвращались в камеру замерзшие, с сосульками на губах.

Спали на железных решетчатых шконках с тончайшими матрасами. От этого дико болят ноги и спина. Просыпаешься в синяках. У меня заболевание позвоночника, и я пыталась добиться второго матраса.

Главврач Иванова после осмотра сказала: «Вижу, но, пока справок с воли не предоставите, второй матрас не получите». «Но вы же видите, что он мне показан», — возразила я. «Я вам все сказала. Идите!»

Как я могу запросить справки с воли без паспорта? Никто их не выдаст. Нет справок — ты здорова. Обойдешься без матраса.

Часто из других камер слышны повторяющиеся крики вроде: «Один ноль семь, врача срочно!» (это номер камеры; говорят не «сто семь», а «один ноль семь»). Если кричат и грохочут кружками, дело совсем плохо. Врач не приходит подолгу. Бывают смерти от неоказания медицинской помощи. Однажды, на следующий день после дикого крика о враче, мы узнали из следки, что женщина умерла от менингита, так и не дождавшись помощи.

У нас в камере была больная эпилепсией. Однажды ей стало плохо. Врач появилась только через шесть часов.

Из врачей-специалистов — только гинеколог и психиатр. По всем остальным вопросам — главврач Иванова.

Когда человеку плохо, давление измеряют через открытую корму. Мы смеялись, что скоро через корму будет и гинеколог осматривать. Когда нужен укол, человека выводят, как здесь говорят, «на коридор». Прямо там делают укол и отправляют обратно в камеру.

Особое издевательство — это шмон. Шмоны проводят для профилактики и для наказания «шатающих режим» арестованных. Например, тех, кто жалуется в ОНК (общественная наблюдательная комиссия. Контролирует соблюдение прав человека в местах принудительного содержания). Перед их визитом оперативник вызывает старшую камеры и разъясняет ей, чтобы никто из арестованных «не вынес сор из избы», иначе «у всей хаты будут проблемы». Вернувшись, старшая беседует с новенькими и особо«буйными», чтобы не подводили всю хату и ничего не рассказывали.

Если арестованная жалуется ОНК на безобразные условия или побои, то буквально через час после выхода членов ОНК из СИЗО в «нарушившей правила» камере начинается шмон. Всех женщин запирают на три часа в шмоналку — холодное помещение с кафельным полом.

Курящие в камере — абсолютное большинство, немногочисленным некурящим остается только задыхаться.

Присесть некуда, разве что на пол. Измученные женщины садятся на сланцы, но все равно простужаются. После таких шмонов массово просятся к гинекологу. Иногда проводят по два-три шмона в день.

Основная цель оперативников — мобильный телефон. Если его находят, то изымают, а старшую отправляют в карцер на пятнадцать суток.

(Я думаю, вы представляете, что сделают махровые уголовницы с той, которая лишила их единственного средства общения, пусть редкого, с близкими).

Иногда при шмоне отбирают бражку, нарисованные карты и таблетки. Но это побочный доход дежурных.

Особенно зверствовала на шмонах оперативница Надежда Рысиковна по кличке Рысь. Запомните это имя: страна должна знать своих героинь. Заходя в камеру, она орала: «Эй, курицы! Задницы подняли, оперативник вошел». Её все боялись.

Как-то во время шмона она отправила камеру к гинекологу в поисках телефонной трубки. Врач намеренно причиняла женщинам боль, а Рысь их держала.

Одна из арестованных не выдержала и укусила ее. Мощно укусила. Рысь потом ходила с перевязанной рукой, но её зверства только усилились.

Поэтому до ОНК не доходит множество безобразий, творящихся в СИЗО.

Зачем над арестованными издеваются? Основная цель, как и в фашистских и сталинских лагерях, — уничтожить вас как личность, лишить достоинства, доказать, что вы — никто. Сделать так, чтобы вы поверили в свою виновность, даже в то, что не совершали, ощутили, что недостойны человеческого обращения.

Надзирательницы обращаются к арестованным исключительно на «ты» независимо от возраста, подчеркивая их приниженное положение. «Эй, ты, поди сюда!», «Тишину словили!», «Курицы!» — такое ты слышишь постоянно. Мало кто делает замечания надзирательницам. А в ответ на редкие замечания следует фраза: «Не надо преступлений совершать».

В СИЗО вам дают понять, что вы уже преступница, что для «порядочного» общества вы потеряны. Говорить надзирательницам о презумпции невиновности и законе — то же самое, что показывать слепому картины.

Атмосфера «зря сюда не попадают» передается и некоторым арестованным.

Эту фразу часто повторяла наша вторая старшая, Ирма. А еще она не сходила с языка у магазинной воровки Вали. Зайдя в камеру, она представилась именем Дойна; потом решила назваться подлинным именем, о чем написала заявление оперативнику.

В шесть утра заходит дежурная надзирательница и заставляет всех вылезать из-под одеял. Ты больна? Приехала из суда в три ночи? Никого не волнует. Оказалась в шесть под одеялом? Пиши объяснительную. Единственная цель — унизить людей. В СИЗО не работают, и просыпаться в шесть утра, если не надо ехать в суд, бессмысленно. Просто очередное издевательство.

В СИЗО можно запросто заразиться туберкулезом. Теоретически каждой новой арестантке должны делать флюорографию. Но часто проверку проводят, когда человек уже переведен из карантина в общую камеру, или не проводят вообще. У девятнадцатилетней студентки правовой академии, дочери одной из моих сокамерниц, подозрение на туберкулез IV степени. До этого к ним в камеру посадили больную туберкулезом женщину. Инфекцию можно подхватить и в автозаке, где до тебя везли больного.

Дежурные никогда не говорят, куда забирают. «С документами» означает, что поведут в следственную часть, куда пришел следователь или адвокат.«Слегка» — на свидание. «По сезону» — в карцер. «На выезд собирайтесь» — в суд или на освидетельствование. «Со всеми вещами и с казенкой» может означать перевод в другую камеру, отправку в Матроску (СИЗО «Матросская тишина»), Бутырку (психиатрическая больница) или в другой изолятор.

Для вывоза в суды будят в четыре-пять утра. Несколько часов ты сидишь в отстойнике, потом трясешься в автозаке. Иногда в общак автозака(на четверых) набивали до двенадцати человек. Сидя внутри, коленями ты упираешься в дверь, а головой — в потолок.

А теперь представьте: вас подняли в пять утра, несколько часов продержали в вонючем общаке, привезли в суд в набитом до отказа автозаке и посадили в конвойку, где воняет мужской мочой и до того душно, что можно задохнуться.

Смогли бы вы после этого убедительно отстаивать свою невиновность или бороться за снижение срока?

После судов всегда возвращаются за полночь. Порой в три-четыре утра. Всё повторяется в точности, только в обратном порядке. Конвойка, автозак, отстойник. Иногда в суды приходится ездить ежедневно.

Нужно подготовиться? Написать выступление? Вспомнить о важнейших событиях, которые могли бы вас оправдать? Некогда, некогда, некогда. Не говоря уже о том, чтобы элементарно позаботиться о внешнем виде. Судья и так видит тебя в клетке, а когда человек в клетке, то чисто психологически трудно поверить в его невиновность.

Первые полгода никаких следственных действий не ведется вообще. Тебе тупо продляют меру пресечения.

Формулировка всегда одна и та же: «В связи со сложностью и многоэпизодностью данного дела».

Все это иначе как пыткой не назовешь. Умышленно наносят вред здоровью ужасными условиями в СИЗО, чтобы ты взяла вину на себя: оговорила себя и других ни в чем не повинных людей.

Как только у меня появилась тетрадь, я начала писать эту книгу. Я назвала ее«Белая лебедь в темнице». Белая лебедь должна была стать символом моей избирательной кампании…

Продолжение следует

Автор: Татьяна Сухарева, rustoria.ru