Персони

Записки сталинского зэка. Ледяной ад Колымы

Published 6 Вересня 2011

Сажали в РУР всех без исключения, за всякие провинности – и по работе, и по поведению. Политических мог посадить любой придурок (это те, кто нами командовал из заключенных, по бытовым статьям), а такжеь – любой начальник и охранник. Давали РУР минимум 10 суток, максимум – не более трёх месяцев. Попавшие туда зимой получали на сутки одно ведро дров, 300 грамм хлеба, кружку кипятка, и на работу гнали под конвоев – как и всех. Правда, работали – кто как мог…

Окончание, начало в предыдущем выпуске (часть 1, часть 2, часть 3,)

Глава 13. ЛЕДЯНОЙ АД КОЛЫМЫ.

На вторые сутки собрали нас, 120 человек, и в сопровождении десяти стрелков повели по долине дальше, на северо-восток. Пройдя километров шесть, мы пришли в лагерь. Он назывался «Нижний Хатыннах» (от речушки, которая протекала по этой долине, – у местных жителей она называлась Хатеннах), или – лагерный пункт №6. ⁴⁷

Лагерь стоял на небольшой возвышенности. Бараки сложены из бревен, вокруг лагеря – колючая проволока. Вышки со стрелками. С северной стороны лагеря протекла речушка (в это время она была скована льдом), шириной где три, где – шесть метров, за речушкой – поселок для договорников. С запада и востока тянулись горы. Одна, в 10 км на запад – высокая, километра в два высотой.

По дороге в лагерь не раз встречали бригады заключенных, грузивших обломки скал, и отвозивших их в сторону. Перед входом в лагерь нас поджидало лагерное начальство. Мы подошли, остановились.

Вышел вперед начальник лагеря – в богатой шубе и унтах, в сопровождении десяти человек, все – тоже в мехах. И он обратился к нам так:

«Граждане заключенные! Слушайте, что я вам сейчас скажу, и запомните это до самого дня своего освобождения…

Мы вас сюда, на Колыму, не приглашали, а мы вам дали сроки. Их вы получили за свои преступления на материке. Вы находитесь в исправительно-трудовом лагере, и за свои преступления должны честно и самоотверженно работать, – такой у нас закон.

Предупреждаю: отказавшихся работать будем расстреливать – за контрреволюционный саботаж… Кто захочет объявить голодовку – это ваше право. Этого мы вам запретить не в силах… Но просто подождем, пока голодающий подохнет» (сказал – не «умрёт», а именно – «подохнет»), потом составим акт о смерти – и будет он после лежать в вечной мерзлоте до страшного суда.

Есть у вас ещё одно право -жаловаться. Это вам разрешено. Жалуйтесь во все органы Советского государства, но от работы по этому поводу никто освобождать не будет. За выполнение норм выработки – 800 грамм хлеба и три раза в день приварок. Что будет за невыполнение – узнаете сами в бараках.… А теперь можете идти в лагерь, там каждому отведут место в бараке!»

Вот как нас встретило лагерное начальство. Я, правда, не очень расстроился, но большинство от такой встречи окончательно пало духом.

Нас привели в лагерь, завели в пустой барак, ⁴⁸ дали немного дров, и мы затопили две железные плиты. Немного потеплело.

Потом пришёл какой-то уголовник, наш «ротный» ⁴⁹ , и повёл все 120-ть человек в столовую. Там нам дали суп – почти вода, ещё – по четыре столовых ложки гречневой каши, по стакану чая и 800 грамм хлеба. «Ротный» предупредил, что завтра в обед получим только хлеб, так что: «Берегите еду, чтоб и на утро осталось, а то до 12 часов дня жрать захочется!»

Вечером к нам в барак пришёл бригадир одной из бригад «политических», Зиновский ⁵⁰, и взял меня, Гапонова, Анчака и .Ибрагимова к себе в бригаду.

Богданова на этап на Нижний Хатыннах не взяли – он был осужден в Белоруссии за политические высказывания, а там политическая статья совпадала с хулиганством ⁵¹, и полтора года Коля считался как бытовик – хулиган, и был занят в бригаде бытовиков, где можно было жить мало-мальски сносно.

У нашего же бригадира была бригада в 120 человек, И он сам, и все в этой бригаде были политическими.

На Колыме вообще все бригады были однородны: либо чисто политические.¸ либо – бытовые.

В 1937 г., когда я приехал, среди зеков были и те, кого осудили за хищение сельхозпродуктов по статье 7/8 1931 года. ⁵²

Так вот, все они до августа 1937 года были как политические преступники, но единственная их вина часто была лишь в том, что тот или иной селянин взял себе колхозного зерна горсть. несколько колосков. В селе ведь был буквальный грабёж и голод, с 1929 по 1934 годы… И вот этому голодающему селянину давали 5-7-10 лет по политической статье. ⁵³

Но потом эту статью им заменили бытовой (то есть уже не контрреволюция, а – воровство), и им в лагере стало немного легче. В народе об этой статье говорили: «осужден за колоски по указу семь-восемь».

Ведь начиная с 1935 года пошли аресты по всей нашей великой матушке России, и вновь арестовываемым давали только политические статьи, так что политических скоро стало через край, вот и пришлось части осужденных заменить политическую статью на бытовую.

Наш лагерный пункт почему-то считался штрафным ⁵³, но работали там по столько же часов, что и на других пяти лагпунктах.

Располагался лагерь с края долины на небольшой возвышенности метров на десять. В длину был с севера на юг метров 800 или чуть больше, в ширину метров 250-300.С севера была речушка шириной 5-6 метров и глубиной около метра. Рядом – деревянные дома для начальства и охраны. От речушки к нам – колючая проволока, место ровное, без холмов.

В восточном углу лагеря стоял РУР – так называемая «рота усиленного режима», лагерная тюрьма. Сделан РУР в виду сарая из бревен, 7 на 8 метров, посредине железная печка, с одного из краев – двойные деревянные нары, обитые по краям железом, чтобы нельзя отодрать доски с нар. Внутренняя дверь из стальных прутьев в 20 мм, открывалась наружу. Решетки такие, чтобы голова не могла пролезть. Наружная дверь – деревянная.

В РУРе кто – что-то делал, кто ходил из угла в угол, чтобы согреться, т.к. сил не было даже держать лопату или метлу, а кто – просто дожидался смерти. Отошедших за колышки зоны, где был РУР, стрелок (их при РУРе было до шести) мог застрелить без предупреждения. На обед из РУРа не водили, баланды им не давали, хлеба приносили 300 грамм на место работы, и ещё – по кружке несладкого кипятка.

Стрелков на морозе регулярно сменяли, а РУРовцы стояли по 12 часов, как и все. Но мы хоть в бригадах получали кто 800, кто 700-600-500 (в зависимости от выработки) хлеба и 2-3 раза баланду, и спали в мало-мальски тёплом барке, да ещё и на соломенных матрасах, и одеяло у каждого. А в РУРе – ни матрасов, ни одеял – абсолютно, и дров хватало на 1-2 часа. А потом так делали: по очереди рвали на себе фуфайки, и потихонечку палили – чтоб только дыхнуть тёплого воздуха. Если на дворе было 50 градусов, то в РУРе – 40-45, вот и гуляй как хочешь.

Метрах в 20 от тюрьмы в зоне по югу стояла лагерная пекарня, там для нас пекли хлеб. Чуть поодаль – лагерная столовая. За ней – УРБ контора, где делали учет работы лагеря, ⁵⁵ – там работали заключенные-«бытовики». От УРБ в ста метрах стояла вахта и лагерные ворота, этой площади было в длину метров 200-250 и ширину 40-50. За УРБ – домики помощника начальника

Лагеря, старосты лагеря, ещё каких-то лагерных госпридурков, тоже из заключенных.

От этих строений кругом стеною поднималась возвышенность метров на 10, и снова шла ровная площадка шириной метров 250-300, и длиною метров до 800, где по краям лагеря, метрах в 20 от проволоки, стояли деревянные бараки, штук 30-35, и 5-6 палаток, но из фанеры. На этой возвышенности у вахты была лагерная больница, но больных в неё не клали, там и коек не было, вовсе. Ещё против УРБ стоял небольшой сарай – склад лагеря. В столовую, в УРБ и в вахту вели ступеньки лестницы, к вахте была сделана дорога. При выходе на работу бригады выстраивались вниз от вахты и до пекарни.

Людей в лагере было до 3, 5 тысячи, но иногда было и две тысячи, и меньше, но не меньше тысячи.

За зоной были слесарные и плотницкие мастерские, электрики, в основном тоже бытовые, но брали и политических – молодых и «лёгких» статей, вроде «контрреволюционной агитации»…

Бригадир привёл нас в барак, дал место на нижних нарах. Я лёг. Гапонов разместился надо мой, на верхних нарах. Ибрагимов лёг сбоку, Анчак – рядом с Гапоновым, наверху.

Бригадир предупредил, что если кто-нибудь заболеет и почувствует высокую температуру – чтобы шёл в больницу заранее, к 4 часам утра. Потому что врач принимает с 5 или 5.30. и в день даёт освобождение от работы только на 24 человека. Если окажешься 25-м, то будь у тебя хоть 42 градуса, всё равно от работы не освободят. Таков лагерный закон, и нарушившего его больного выгонят из лагеря на работу, а то и РУРа дадут суток десять. «Знайте и помните это, ребята… Завтра познакомлю вас с вашей работёнкой!»

В 10 часов вечера стали на поверку в бараке. Простояли с полчаса, потом зашёл дежурный по лагерю вместе с охраной, с ним помощник начальника лагеря и староста. Дежурный барака был с бытовой статьей. В каждом бараке был такой «ротный», его обязанность – шастать по бригадам и присматривать, чтоб никто не прятался от работы, а также получать для всей бригады талоны на хлеб и в столовую, на баланду, проверять, если ли больные, сверяться… Ну и все прочие жандармские дела по отношению к нам. «Ротные» были и в бытовых бригадах.

Проверило нас высокое начальство, и дало отбой – спать. Все легли.

Ну, братцы, утро вечера мудренее, что день грядущий нам готовит, и как пройдут года, которые нам влепили на материке за те разговоры. Оформили на долгие муки – смерть и нечеловеческие унижения. Был то ли конец октября, то ли начало ноября, мороз – уже за 50. А что же будет дальше?.. ⁵⁶

Примечание.

47) Тут надо кое-что объяснить. Архипелаг ГУЛАГ состоял из отдельных исправительно-трудовых лагерей. В каждом таком ИТЛ – несколько отделений. Каждое из отделений делилось на расположенные отдельно «лагерные пункты», то есть – собственно лагерь. Каждый лагерный пункт, в свою очередь, состоял из «участков», которые, в зависимости от специфики деятельности, могли называться по-разному: «бригады», «командировки», «колонны», «трассы», и так далее.

В данном случае лагерь – Северо-восточный ИТЛ, отделение – прииск Водопьянова с центром в посёлке Хатыннах, а лагерный пункт №6 – посёлок Нижний Хатыннах.

48) Герою ещё повезло: в этом лагерном пункте зеков селили в бараки, а не в обыкновенные бараки, как делалось это тогда во многих других колымских зонах.

49) Для удобства заключенные в лагере обычно были сведены в роты, а кое-где – ещё и во взводы и отделения.

50) Личность не установлена.

51(( Неясно, что имеется в виду.

52) Имеется в виду СОВМЕСТНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦИК И СНК СССР

Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и

укреплении общественной (социалистической) собственности от 7 августа 1932 г.,

в котором, в частности, говорилось:

«1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и кооперативов (урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т.п.) к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этого имущества от расхищения.

2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже десяти лет с конфискацией всего имущества.»

Из Интернета: «Только в РСФСР по нему было осуждено в 1932-1939 годах 183 тысячи человек, в том числе, только в 1933 – 103,4 тысячи».

53) Исходя из текста Постановления, дать меньше 10 лет никак не могли.

54) Интересный момент: наш герой осужден на 9 лет не просто лагерей, а – самых страшных, колымских, в Северо-Восточном ИТЛ направлен на самое ужасное, Северное направление, и, наконец, даже и там сразу после прибытия его отправили не в какой-нибудь, а – «штрафной» лагерный пункт… Видимо, за что-то конкретно Советская власть его особо возненавидела, и сделала всё возможное, чтобы загнать его туда, откуда не возвращаются… А он, невзирая на всё, через 9 лет – вернулся!..

55) Имеется в виду учетно-распределительное бюро.

56) Взял из Интернета немножко фактов о том, что ждало дальше моего героя и его колымских товарищей по несчастью:

« НА 1 ЯНВАРЯ 1938 ГОДА …в Севвостлаге содержалось 90 741 человек, из них осужденных за контрреволюционные преступления — 34 569 человек, за преступления против порядка управления и бандитизм — 16 467, за должностные преступления — 3815, за преступления против личности — 4653, за имущественные преступления — 14 248, за хищение соцсобственности — 4431, за воинские преступления — 301, «социально-опасных и вредных элементов» — 10 139, осужденных спецтройками за нарушение закона о паспортизации — 1505, за хулиганство на транспорте — 109 человек.

В период 1932-1937 гг. Дальстрой добыл почти 106 тонн химически чистого золота, из них: в 1932 г. – 511 кг, в 1933 г. – 791 г, в 1934 г. – 5515 кг, в 1935 г. – 14458 кг, в 1936 г. – 33360 кг, в 1937 г. – 51515 кг. С 1937 г. на рудниках «Кинжал» и «Бутугычаг» он стал добывать второй оборотный металл – олово.

положению «политических», необоснованно репрессированных. Большинство из них не только сознательно терроризировалось лагерной администрацией, как «социально чуждые» или классовые враги, но и физически уничтожалось. Причем, это происходило постоянно, будь то во время проведения одиночных или массовых акций. Наиболее кровавые из них пришлись на вторую половину 1937 г. и почти на весь следующий год. Тогда действовала Тройка Управления НКВД по Дальстрою (УНКВД по ДС).

Согласно выявленным документам, она в первом составе рассмотрела за 1937 г.: с начала сентября до конца октября дела 2348 человек, за I декаду ноября – 118, за II – 270, III – 137 человек и приговорила из этого контингента к расстрелу 2428 человек. С 16 декабря 1937 г. по 15 ноября 1938 г. Тройка УНКВД по ДС во втором составе рассмотрела 10734 дела. Исходя из протоколов ее заседаний, был расстрелян 5801 человек. Таким образом, общее количество погибших более чем за год деятельности Тройки УНКВД по ДС в двух составах было не менее 8000 человек.

Севвостлаг просуществовал до лета 1957 г. Он «умер» вместе с реорганизацией Дальстроя. Уже исследованные архивные документы позволяют говорить о том, что в Севвостлаге с 1932 по 1957 гг. содержалось не менее 800 тысяч человек, из которых погибло (умерло по разным причинам, было расстреляно) до 150 тысяч человек.

К концу 1953 года Дальстроем всего было добыто 1059,1 тонн химически чистого золота, 55 340 тонн олова, 2 187 тонн вольфрама, 363 тонн кобальта, более 100 тонн урана»

А вот ярчайший документ эпохи – самая лучшая песня про узников Колымы¸ под названием «Ванинский порт». Песня написана, очевидно, после Второй мировой войны (поселок и порт Ванино возведены в годы войны, когда взорвался порт в Находке) и не позднее начала 1950-х гг. Вот её текст:

Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман,

Ревела стихия морская,

Вставал впереди Магадан –

Столица колымского края.

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался.

Прощай навсегда, материк,

Ревел пароход, надрывался.

От качки стонали зэка,

Обнявшись, как родные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой.

По трапу войдешь ты туда,

Оттуда возврата уж нету.

Пятьсот километров тайга,

Живут там лишь дикие звери.

Машины не ходят туда,

Бредут, спотыкаясь, олени.

Я знаю, меня ты не ждешь

И писем моих не читаешь.

Встречать ты меня не придешь,

А если придешь – не узнаешь.

Глава 14. РАБЫ КОММУНИЗМА.

В 5 утра ударили в рельс на лагерной площадке – подъём.

Побежали в столовую. Дали поллитра баланды (вода!, в ней штук 25-30 крупинок с…. « (слово неразборчиво, возможно – сало?), и по стакану чая – тоже как вода. ⁵⁷ Выпили, вернулись в барак, а из него всей бригадой – к вахте.

Мороз начал пробирать. Наконец начальство объявилось возле больницы и прочитало приказ Гаранина ⁵⁸ – расстреляно ещё пятьсот человек. Но начальство фамилий прочитало только 5-10, указало общее количество расстрелянных, и – «Марш на работу!»

(В нашем лагере в некоторых бараках нары стояли в 4 и 2 ряда, но в большинство бараков – 3-этажные нары. Вдоль одной стены и вдоль другой. Но это я – так, к слову).

Пройдя от лагеря с километр, пришли к месту работы. Опишу теперь, что это за работа, и как она велась, чтобы в дальнейшем к этому не возвращаться.

Долина, где находился прииск имени Водопьянова, в длину имела 25-30 км, и в ширину до 1 км, местами – полтора. На дне долины находилось золото (кровь дьявола, как его окрестили). Оно лежало на разной глубине, от 3 до 25 метров. За 9 лет, проведенных мною на прииске, мне всего трижды пришлось добывать «поверхностное золото», лежащее под мхом, на глубине 30-50 см. А остальное золото мы добывали глубже.

На нашем прииске золото начали разрабатывать в 1932 году. Ещё тогда геологоразведка составила карту расположения залеганий золота, примерно определив его количество.

Чтобы извлечь золото из золотоносной породы, её надо добыть и промыть, Но до неё долго добираться… Ведь если мощность пласта, к примеру, 2 метра, то там сверху ещё метров 3-4 и больше пустой породы… А работать можно только летом – всего три месяца. Да плюс сентябрь, – хоть и морозы уж начинаются под 10-15, но намыть золото ещё можно… За такой короткий срок такой мощности скальных пород много не намоешь, И всё из-за вечной мерзлоты: она в Колыме идет в глубину до 500 метров.

Лета фактически нет до конца мая, и потом оно идет лишь до 1 сентября. За лето скала протаивает до 50 см, редко до 80 см, а мох до 20 см.

По долине этой течет речонка Хатыннах шириной в 3-5 метров. Глубиною до полуметра – метр.. и всегда – с водой. За 9 лет не было случая, чтобы эта речка пересохла. Она служила прииску главной силой в отделении золота от скальной породы. Русло реки в зависимости от места выработки золота заключенные меняли, отводили то влево, то вправо, от 20 до 500 метров. Значит, чтобы быстро добраться до золотоносной порода, надо снять тот слой породы, который золото не содержит. Его мы снимали после промывочного сезона, то есть с сентября по май.

Но мерзлую землю кайлом и ломом не поломаешь, поэтому бурили бурки,, делали их глубже паром и длинными ломиками, выбирали из бурок грунт, и, подготовив участок к промывке, закладывали в бурки аммонал и взрывали Взрыв рыхлил мёрзлую породу, мы отвозили ее подальше и сваливали в отвалы до 10 и выше метров высотой. Это всё и было главной работой у нас, заключенных. ⁵⁹

Когда я в составе бригады пришёл к месту работы.. то бригадир дал мне метлу и велел: «Пару дней будешь здесь подметать дорогу, по которой везут пустую породу на отвалы, – чтобы комья породы не валялись, а то сани в них упираются полозьями, и лебедка начинает буксовать»

Я взял метлу и стал заметить дорожку для саней по правую сторону дороги, а по левую подметал другой. У того, другого, видны были только глаза, так как он перевязал тряпкой рот и нос, чтобы не отморозить. Я нос себе не перевязывал никогда. Поравнявшись с этим человеком, я первый поздоровался, и он мне ответил. Потом стал меня расспрашивать, откуда я, где учился и работал, вообще – всё обо мне. Я всё рассказал. Потом он рассказал о себе. Предложил вначале: «Отгадай, кто я и кем работал?» Я так и не угадал. Тогда он сказал, что был главным хирургом Кремлёвской больницы. Я ему не поверил, тогда он говорит: «Вот придем в барак, я покажу тебе документы, тогда и поверишь!» ⁶⁰

Так хорошо прошёл для меня первый рабочий день, хоть и помёрз я изрядно.

Работали мы по 12 часов, учитывая и час на обед. Зимою ходили обедать в лагерь (на это отводился час, иногда ещё 20-30 минут). Но основное было не во времени, В столовой за 30 минут получал несчастную баланду, которую уничтожал буквально за две-три минуты. А потом все начинали тянули резину, чтобы хоть немного согреться в столовой, и отдохнуть по пути к ней и обратно.

Конечно, особо отсиживаться в столовой не давали многочисленные придурки, а также разные мясники из договорников, приехавшие за длинным рублем на наш нечеловеческий каторжный труд.

Поэтому прошло полчаса, и свора этих прохвостов, как летний гнус гнала нас из лагеря в забой –нас, «фашистов», как звали политических до самых тех пор, пока я не уехал с Колымы в конце октября 1946 года.

Но и любой бригадир тоже старался быстрее вывести бригаду из лагеря, боялсь, что за «нежность» к своим людям его снимут с бригады и направят в забой.

Ещё также и то, что на каждого человека была своя норма кубометров породы, которую надо отгрузить и вывести в указанное геологами место. А норма – такая, что не знаю, как и выразиться… Люди ли её составляли, или форменные садисты.?!. Эта норма была до моего отъезда с Колымы без изменений, Зависела она от мощности забоя, если она была от 1 до 2 метров, тогда норма – 6 кубометров отгрузить и вывезти, от 2 до 3 метров – 8-10 кубометров, а от 3 и выше – 12-14 кубометров. Ещё зависело от того, какой грунт, и как взорван. Если грунт был в основном скалистый (а он всегда таким и был), то с трех…»

На этом рукопись обрывается.

Как прочитавший её до конца, могу засвидетельствовать: дальше описывались такие кошмары, в сравнении с которыми всё, что описывалось ранее, смотрится крымским санаторием. Две страшные вехи выделяются над всем этим ужасом длиною в девять лет: расстрельный 1938 год и голодный 1942…

Примечание.

57) Возможно – имеется в виду сало? . Кстати, в прошлой главе говорилось, что до завтрашнего обеда кормить не будут вообще, а тут – выясняется, что только хлеб утром не дают.

58) Гаранин появился на Колыме лишь в декабре 1937 года, поэтому отдавать подобные приказы месяцем ранее он никак не мог.

59) Из Интернета:

«За 1932-1941гг. большая часть тяжелейших работ, как, например, снятие значительного слоя так называемых торфов, т.е. верхнего слоя почвы, под которым находилась содержащая золото порода, пришлась на долю заключенных. Из всех орудий труда преобладали кирки и лопаты. О степени механизации труда в этой области можно судить по следующим данным: в 1932-1934 гг. экскаваторы не использовались вообще, начало некоторой степени механизации приходится на 1935г. Экскаваторами было отработано 9,3% от общего объема вскрытых площадей, остальные 90,7% отработали заключенные. Самый низкий процент степени механизации труда в этом виде работ за 1935-1941 гг. приходится на 1937 г. – 6,4%, в дальнейшем он возрастает до 17,4% в 1940 г. и 34,1% в 1941 г.

Трудовые показатели определялись выполнением директивно установленных норм выработки. Они, в свою очередь, зависели от нескольких условий: температуры – например, зимой 1936-1937 гг. нормы выработки были рассчитаны для ведения работ при температуре -20° до Яблоневого хребта и -30° за ним, при более низких температурных показателях нормы изменялись и рабочий день сокращался; продолжительности рабочего дня – официально нормы были рассчитаны на 8-часовой рабочий день, но приказами руководители Дальстроя увеличивали его до 10-11 часов; вида земляных работ – это разного рода производственные операции, такие, как взрывание шпуров, разрыхление грунта с оттайкой и без нее, перевозка породы на тачках, вагонетках и т.д.; вида грунтов, с которыми приходилось работать – они подразделялись на шесть категорий, в зависимости от их плотности и, следовательно, сложности работы с ними; границ мерзлого слоя – т.е. глубины, на которую требовалось вести тот или иной вид земляных работ ( для работ по перевозке грунта в этом пункте указывалось расстояние от места загрузки породы до места ее выгрузки).

60) Личность установить не удалось. Возможно, имеется в виду этот человек, – цитата из Интернета:

«Яков Соломонович Меерзон, один из самых известных колымских хирургов. У него было неблагополучное родство – его двоюродным братом был Иона Эммануилович Якир, его родная сестра Надя была замужем за вторым секретарём Московского городского комитета партии Корытным, расстрелянным в 1937 г.

До своего ареста Яков Соломонович был любимым учеником и старшим ассистентом академика Сергея Ивановича Спасокукоцкого. Его ожидала блестящая карьера, но грянул 1937 год. Яков Соломонович был арестован и обвинён в том, что он в составе преступной группы, возглавляемой Спасокукоцким, в ту пору главным хирургом Лечсанупра Кремля, готовил убийство товарища Сталина. Яков Соломонович не давал признательных показаний, требовал очной ставки со Спасокукоцким.

В это время период ежовщины кончился, НКВД возглавил Берия, начался небольшой период послаблений, кое-кого из заключённых на Лубянке начали выпускать. Якову Соломоновичу попался на глаза клочок газеты, на котором был напечатан указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении академика С. И. Спасокукоцкого орденом Ленина.

Яков Соломонович упросил своего освобождаемого сокамерника разыскать в Первой Градской больнице Александра Николаевича Бакулева (ученика и ближайшего помощника Спасокукоцкого) и рассказать ему об угрозе, нависшей над их учителем. Сокамерник оказался человеком мужественным, разыскал Бакулева и передал ему всё, что он услышал от Меерзона. Бакулев был из одной деревни с секретарём Сталина Поскрёбышевым. Он попросил последнего о встрече, они поговорили, после чего вопрос о участии Меерзона в преступной группе, возглавляемой Спасокукоцким, отпал.

Но на Лубянке сам факт ареста являлся признанием виновности арестованного. Следователь стал требовать от Меерзона признания в том, что он… гомосексуалист. Яков Соломонович возмутился: «У меня двое детей, я женат». Свои десять лет он получил по 58-й статье и был отправлен на БАМ – строительство «магистрали века» началось ещё до войны. Через год, работая хирургом в лагерной санчасти, он увидел своего следователя, одетого в лагерный бушлат. «Ты ещё жив, идиот? – приветствовал бывший следователь Якова Соломоновича. – Если бы ты подписался под тем, что ты педераст, то получил бы свои три года по бытовой статье и вернулся бы домой. Теперь же будешь гнить здесь вместе со мной».

Яков Соломонович поник главой, понимая всю правоту своего мучителя.

Ещё через год он был этапирован на Колыму. Будучи блестящим хирургом, он вскоре прославился на всю Колыму, к нему стекались больные из лагерей. О нём написал Варлам Шаламов в «Колымских рассказах» в новелле «Курсы». Только на Колыме могла случиться история, которую я расскажу ниже.

Однажды Меерзона вызвали с вещами на вахту, посадили в кузов грузовика и повезли в Магадан. Яков Соломонович ничего хорошего от этой поездки не ждал. Новое дело, новый срок… В Магадане его привезли к начальнику МагЛага Александре Романовне Гридасовой, гражданской жене Никишова, начальника Дальстроя.

– Я назначаю вас главным врачом больницы МагЛага, – сказала она Меерзону.

– Но я же заключённый, в больнице охрана…

– Пусть это вас не волнует, – сказала ему Гридасова и вызвала в кабинет начальника охраны: – 3/к Меерзон назначен главным врачом больницы МагЛага.

– Слушаюсь – ответствовал тот.

Каждое утро майор, начальник охраны, докладывал Меерзону: «Гражданин начальник, в вверенной вам больнице происшествий не произошло».

В 1947 г. Меерзон освободился из лагеря и был направлен на спецпоселение в Нексикан, где стал заведовать хирургическим отделением больницы Западного горнопромышленного управления. Через полгода он был снова арестован и несколько месяцев провёл в камере районного отдела МГБ. В конце концов его вызвал начальник райотдела майор Шифрин и объявил, что ему назначена ссылка до особого распоряжения. «Когда последует особое распоряжение?» – поинтересовался любознательный Яков Соломонович. – «После полной победы коммуниза в СССР», – ответил майор Шифрин.

Ошибся майор, кстати, вскорости изгнанный из органов – фамилия подвела. Свобода пришла раньше. После смерти Сталина Яков Соломонович был амнистирован, позже реабилитирован. Он уехал с Колымы в Щёкино, под Тулой, несколько лет проработал там заведующим хирургическим отделением, оставил работу – ему было в то время далеко за 70 лет, – сотрудничал в местной газете. К его 80-летию Магаданский облисполком прислал ему приветствие и ценный подарок. Он и его жена, Зоя Андреевна Чертова, работавшая с ним на Колыме, похоронены на Яснополянском кладбище.»

То есть мужчина с метлой был не главным кремлёвским хирургом, а лишь членом руководимой им контрреволюционной банды?.. Но тут нестыковка в датах: речь идёт о периоде уже бериевском, а в воспоминаниях – ещё расцвет ежовщины.

Немножко – о «главном хирурге». . Сергей Иванович Спасокукоцкий (1870-1943 г.г.) – замечательный русский хирург, подлинный мастер хирургической техники – обогатил хирургическую науку исследованиями по ряду важнейших её разделов, воспитал целое поколение русских хирургов и создал передовую научную хирургическую школу. Судя по вполне успешной биографии, репрессирован он так и не был.

Ещё одна интересная цитата из Интернета: «Во 2-м Московском медицинском институте клиникой факультетской хирургии в течение многих лет (1926-1943) заведовал известный хирург-профессор, а впоследствии академик – С. И. Спасокукоцкий. В числе его ассистентов был некий доктор Арутюнов. В 1938 году он был арестован органами ГПУ и, как всегда, исчез бесследно. Причина ареста, тоже как всегда, оставалась неизвестной. Эпизод этот вскоре был забыт как не представлявший чего-либо необычного для того времени, да и ранг исчезнувшего не способствовал долгому сохранению памяти о нем и интереса к нему. Неожиданно в 1940 году партийная организация института (Арутюнов был, кажется, членом КПСС) получила письмо от Арутюнова, написанное на листке ученической тетради и присланное, по-видимому, кем-то, освобожденным из заключения, по просьбе его «односидельца» – Арутюнова. В этом письме Арутюнов писал, что он осужден на 10 лет за участие в контрреволюционной организации, возглавлявшейся Спасокукоцким, в которую тот его вовлек. Далее он писал, что был уверен, что Спасокукоцкий расстрелян (по-видимому, на следствии Арутюнов все признал), раз он, только сообщник главаря организации, осужден на 10 лет.

Случайно в концлагере в его руки попал клочок газеты с указом Президиума Верховного Совета о награждении профессора Спасокукоцкого орденом Ленина, и что, следовательно, он не только не расстрелян, но жив, здоров и пользуется благосклонностью Советского правительства (в дальнейшем был избран в Академию наук СССР). В связи с этим Арутюнов просит партийную организацию института ходатайствовать о его освобождении, как невинно осужденного. Его просьба осталась без последствий, никто не решился вступить в конфликт с ГПУ – МГБ, т. к. сомнения в обоснованности ареста в то время уже были преступлением против непогрешимости ГПУ, а передача письма в судебные органы могла вызвать ухудшение в судьбе осужденного.»

Две поправки к тексту: в описываемый период были не ГПУ, а НКВД, и не КПСС, а ВКП(б).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Осталось рассказать немногое.

В 1937 году моего родного дядю (брат отца) Евгения Куземко мобилизовали на срчную, которую он проходил в войсках НКВД, причём не где-нибудь, а в конвойных войсках на Колыме. Он охранял заключенных.

В детстве много раз видел старенькое фото: молодой дядя в красивой энкаведисткой форме сидит на мотоциклетке и уверенно смотрит вдаль. На обороте написано: «Привет с Колымы!» Потом это фото куда-то затерялось…

Знаю о дяде мало. О его колымских делах – вообще ничего. Про военный период – что дядя в составе конвойных команд часто приезжал на фронт, забирал в эшелон немецких пленных и отвозил в тыл. А уж в самом конце войны, где-то на даче под Москвой – охранял пленного фельдмаршала Паулюса. Причём приказано было следить не за тем, чтобы Паулюс не убежал (надо понимать, этим занимались другие), а за тем лишь, чтоб на него никто не напал.

После войны дядя вернулся в Днепропетровск, поступил на работу в милицию, и вскоре умер. Как, почему, где похоронен, был ли женат, остались ли дети – в семье не рассказывали, а сейчас уж и спросить не у кого.

Мой дядя – сталинский палач, пусть и – самого маленького ранга… В команде с прочими палачами – мучил, терзал, расстреливал… Его вина – это вина всего моего рода. На миллионы жертв были миллионы палачей, которые зачастую потом сами становились жертвами.

Интересную вещь заметил: многие из служивших в конце 30-х годов на Колыме чекистов имели какие-то пятнышки в анкете. Начальник Дальстроя К.Павлов. например, ещё в гражданскую однажды в 1918-м при отступлении потерял партбилет, за что ему прервали партстаж, и приняли в партию по новой… Начальник Северно-восточного ИТЛ Гаранин в 1935 году получил выговор «за связь с социально чуждыми элементами» (родители его жены были раскулачены. А начальник Управления НКВД по Дальстрою Сперанский – из дворян , ещё и из царских поручиков, да ещё и незаконченное высшее образование успел получить, что для чекистов – тройной нонсенс! Понятно, почему работать на Колыму направляли т а к и х: запачканы, потому и будут из кож лезть, чтобы оправдаться…

Было подобное пятнышко и у дяди – его отец, мой дедушка. Франц Куземко. Рабочиё депо, коммунист ленинского призыва, польских кровей. .Выбыл из партии по состоянию здоровья во время чистки 1934 года. Это его спасло – всех его друзей по депо, которые состояли в партии, в конце 30-х шлёпнули. А дедушку не тронули, и в первую очередь – потому, что сын его для органов был СВОЙ.

Типа: «Ещё и на Колыме парень долг Родине отдает!» У Франца Куземко, кроме Жени, было ещё двое сыновей и двое дочерей, плюс – жена. Подведи начальство дядя Женя, не оправдай доверие – расправились бы со всею нашей семьею. Он знал, что их всех ждет. И – не подвел.

Наверно, он не был жесток по характеру. Колыма сломала его. Он не смог жить дальше.

А его жертва – смогла. И спустя 30 лет написала эти воспоминания, которые случайно попали в руки племянника сталинского вертухая.

Опубликовав их, я возвращаю лишь крупицу своего долга ему.

Автор: Владимир Куземко, специально для «УК»