Тюрьмы БССР: «Битые до потери сознания, с отливкой водой и охлаждением на морозе»
История белорусских тюрем и зон после 1917 года пока остается совершенно неизвестной (а точнее, как это чаще бывает, неисследованной). И в СССР, и сейчас места лишения свободы остаются одной из наиболее закрытых тем, которая охраняется государственными тайнами. И наиболее хранимые тайны — это расстрелы и побеги.
В издании “Салiдарнасць” попробовали сделать первые шаги в ознакомлении читателей с этими темами.
Все советские тюрьмы долгое время так и оставались в старых дореволюционных зданиях. Некоторые из этих зданий имели уже большую историю. Причем они не только изначально не строились как тюрьмы, но и находились в аварийном состоянии уже десятилетия до того, как в них разместили эти исправительные учреждения.
Могилевский исправдом помещался в 3-х этажном каменном здании. Из-за старой постройки и отсутствия капитального ремонта в нем были промозглые толстые, вечно сырые стены, сгнившие рамы, отсутствовали форточки и вентиляция, влажность воздуха доходила до тумана.
Тюрьма города Бобруйска заняла относительно молодое и комфортное здание, построенное в 1897 году — бывшую гостиницу «Березина и Европейская».
Если изменить сами здания тюрем сразу не было возможности, то большевики попробовали хотя бы поменять тюрьмы изнутри. Поменять саму суть исправительной системы, когда все преступники «старой закваски» рассматривались как жертвы царской власти.
Поэтому менялись и названия тюрем: сначала это были ДОПРы — дом общественно-принудительных работ, которые с 23 мая 1924 года были переименованы в Исправительные дома.
«Володарка» официально стала Минским Центральным Исправительным домом (МЦИД).
В МЦИД велась большая воспитательная и образовательная работа. Существовала школа, где были русские и белорусские классы. Кроме того работали различные кружки: шахматный, политический, музыкальный, хоровой, сельскохозяйственный, а также ставились постановки в том числе белорусские.
Были применены и совершенно новые формы содержания заключенных. Мало кто знает, что в самом конце декабря 1920 года в Минске был создан Минский концентрационный лагерь. Да. Именно так он назывался официально. Сейчас для всех нас название «концлагерь» связано исключительно с нацистами. Но, похоже, что первенство здесь за большевиками. Хотя нужно признать, что этот концлагерь, хоть и носил это зловещее название, не был фабрикой смерти.
Официально открылся Минский концентрационный лагерь (МКЛ) 1 апреля 1921 года в здании бывшей каланчи на углу Петропавловской и Крещенской улиц. Трехэтажное здание бывшего монастыря бернардинцев не было еще готово для принятия заключенных. Приказом ВЧК от 27.02.21 за № 5 в лагерях должны были содержаться не только осужденные, но и лица, перешедшие границу без законных оснований до выяснения личности и для передачи их в Революционный трибунал.
Первым комендантом лагеря с 28.12.1920 стал Петр Антонович Храмцов, а сменил его в августе 1921 года Петр Людвигович Чекан, а потом — Александр Андреевич Рубанец. Создавали лагерь в экстренном порядке, так как Минск, несмотря на огромный тюремный замок и арестный дом, просто захлебывался от количества арестованных:
«Арестованных, содержащихся в разных местах заключения, числящихся за Ч.К.Б. до сего для насчитывается до 400 чел., из коих 240 содержатся в Исправдоме (в том числе в тюремной и острозаразной больнице), 96 — в арестном доме, 64 — при ЧК. Уже несколько недель, как Исправдом арестованных не принимает — тюрьма переполнена и свирепствуют заразные заболевания…
Арестованных стали направлять в арестный дом, но за короткое время и он стал переполняться. Дело в том, что Ардом рассчитан на 100-120 чел., и наряду с арестованными Ч.К.Б., гормилиция своих административных арестованных содержит там же. Что же касается арестованных, содержащихся при Ч.К., то и здесь создается тоже положение, так как очень часто число арестованных и здесь превышает 100 чел… Очень часто среди арестованных осужденных случаются острые заболевания, а в последнее время случились также смертные случаи… 1.02.1921».
Нельзя не упомянуть тот, факт, что в МКЛ при создании тянули не только колючую проволоку, но и… рояль. Во всяком случае, просили об этом начальство: «ОПР просит о срочной выдаче ордера на право перевоза рояли (!) из квартиры бежавшего белополяка с Захарьевской ул. д. 36 кв. 15 в клуб концлагеря…».
Планировалась при МКЛ и школа по ликвидации неграмотности для чего просили выдать 15 азбук. Но, конечно, куда важнее был другой запрос в милицию: «НКВД просит Вас отпустить для ОПР 9 винтовок и 90 штук патронов, для вооружения надзирателей по охране МКЛ». 24 октября 1921 года было предложено переименовать МКЛ его в Лагерь Труда, для чего были изготовлены новые печати с надписью «Менскі труд. Лагер» (!) на белорусском языке. На 1 августа 1921 года в лагере числилось 304 заключенных, из которых 14 были в бегах, а 4 в отпуске.
Об успехах работы Минского концентрационного лагеря свидетельствует приказ заместителя наркома НКВД Александровича от 15.11.1921 № 258: «Во время неоднократных посещений моих трудлагеря мною замечено, что таковой находится в блестящем состоянии: чистота, порядок, целесообразное распределение труда в сравнительно недавно организованных мастерских, производят отрадное впечатление. Уменьшение побегов свидетельствует о том, что администрацией приняты решительные меры заинтересовать, с одной стороны, заключенного, как работой и просветительной деятельностью, так и оградить, насколько возможно, способы к побегам.
Относя эти заслуги к администрации и, прежде всего, к зав. УПР и коменданту трудлагеря П.Л. Чекану, объявляю от имении НКВД ССРБ искреннюю благодарность с пожеланием: вести дело также и в дальнейшем и семи мерами стараться еще более усовершенствовать его и расширить, дабы трудлагерь был более очагом труда, нежели местом заключения».
Впервые были созданы и такие формы перевоспитания как сельскохозяйственные трудовые колонии. Причина их создания была понятна: обеспечение заключенных, среди которых большинство были крестьянами, продуктами за счет их же труда.
При МКЛ такой колонией стало имение Малая Слепянка. Сохранились и такие дореволюционные формы использования труда заключенных как внешние работы. И именно от них проще всего перейти к следующей теме: побеги.
Побеги
Настоящей головной болью для администрации были сельскохозяйственные колонии, внешние работы, а также право некоторых заключенных отправляться в отпуск. Да, арестантам позволялся отпуск, что было самой простой формой побега.
Естественно, такая великолепная возможность использоваться и для злоупотреблений. Так 5 мая 1924 был вынесен выговор с предупреждением начальнику Мозырского ДОПРа тов. Давидчику «за незаконные по службе действия, выразившиеся в отпуске долгосрочных заключенных на родину. Благодаря чему были случаи побега таковых… Если еще раз повторится аналогичный случай, он будет уволен от занимаемой должности».
Весной 1922 года комендант Минского концлагеря доносил начальству: «Сего числа не явился в лагерь заключенный Штонгер Александр, осужденный за переход на сторону поляков на 5 лет. Принимая во внимание участившиеся побеги с наступлением весны, развитием бандитизма, что является очень трудным для борьбы с побегами, и еще в связи с переходом лагеря на самоснабжение, лагерь не может содержать больше количество дармоедов, поэтому прошу вашего ходатайства пред известными инстанциями о переводе ненадежного элемента в ДОПР.
Что касается остальных, прошу ходатайства о предоставлении в мое распоряжение конвоя для сопровождения на работы. В противном случае, прошу снять с меня вину за побеги с работ на воле».
Счет побегов шел на сотни в год. Но охрана делала, что могла — то есть стреляла. 8 июня 1926 года массовый побег был совершен из Оршанского Исправдома. Во время выноса параш для сливки в яму, которая находится во дворе Исправдома, бежало семеро следственных заключенных: М. Иванов-Гладышев, А. Суэцкий (он же Харитонов, он же Н. Липский), И. Бурак, В. Сологуб, Н. Рябов, И. Квятис-Комаровский и Н. Павлов.
Беглецы совершили побег через двери внутреннего и наружного заборов, открыв первую отмычкой, а вторую ключом, отобранным у надзирателя Кулешова, которого, повалив на землю, схватили за горло и отняли ключ и револьвер.
Уже после побега караульными красноармейцами пятеро были пойманы, а Суэцкий убит в Орше во дворе синагоги. Затем поступило сообщение, что убит и последний беглец. Массовые побеги были не редкостью, и 17 декабря 1924 года из этой же тюрьмы бежали 5 человек.
Первый послереволюционный побег из «Володарки» совершил советский партизан. Имя его неизвестно, но этот случай описал в своих мемуарах чекист-разведчик Николай Равич, который вместе с товарищем Виктором Ордынским (настоящее имя Шварцман Давид Меерович) во время советско-польской войны, когда поляками уже был занят Минск, в сентябре 1919 года были направлены в Беларусь и далее в Польшу для сбора информации.
Они были задержаны 3 октября в Минске и доставлены в тюрьму. Равич описал, как два матроса, которые участвовали в партизанской борьбе против поляков, содержались в тюремной башне. Один из них был человек невероятной силы, и ему удалось ночью, используя полено, отогнуть решетку окна. По выступам стены его товарищ спустился вниз, задушил часового, прошел через весь тюремный двор, залез на наружную стену, потом на крышу бани, спустился, задушил еще одного часового и бежал. Оставшийся в башне матрос не смог пролезть в окно из-за своих немалых размеров.
Полевой суд приговорил его к расстрелу. Сами же Равич и Ордынский сделали неудачную попытку побега уже из тюрьмы в Гродно. Им удалось спуститься по веревке на улицу, но за ними спустились еще около 15 арестантов, устроив шум. Поднялась тревога…
Хваленая своей надежностью «Володарка» вовсе не была такой неприступной крепостью. 31 мая 1926 года в 15:40 из Минского Центрального Исправительного Дома бежали: П. Душеский (17 лет, осужден за кражу на 1 год 6 мес.), А. Таратушин (26 лет, за кражу на 2 года), Бр. Францкевич (27 лет, за кражу на 2 года), И. Юзин (21 год, на 2 года).
Во время прогулки заключенные подвала Душевский и компания просто залезли на крышу кооператива Исправдома и никем не замеченные бежали.
Но больше всего «исчезали» с внешних работ и на выезде. 13 мая 1925 года заключенные тюрьмы отправились в подшефный район в Сёмков городок со спектаклем. Один из артистов, Линник, воспользовался случаем и бежал.
Сегодня можно привести точную статистику по побегам в 1925 году по всей БССР. Самыми надежными оказались Слуцкая и Чериковская тюрьмы, где не было ни одного беглеца.
Из Могилевской бежали двое, Борисовской — трое с внешних работ и не были пойманы.
В Бобруйской была одна попытка побега, и трое бежали с внешних работ (один пойман).
В Мозырской двое бежали из тюрьмы, восемь — с внешних работ (пятеро пойманы).
В Оршанской трое бежали из тюрьмы (один был убит); девятеро — с внешних работ (четверо пойманы).
В Полоцкой — трое бежали в пути и девятеро с внешних работ (поймано семь).
Лидерами оказались Витебская и Минская тюрьмы. В первой одиннадцать бежали из мужского филиала. С внешних работ бежали 35 человек (26 из с/х колонии, трое с работ на кирпичном заводе, трое из больницы, два человека не вернулись из отпуска). И ни один из них не был пойман. Из второй: 49 с работ и поймано было 13.
Всего по БССР за 1925 год бежали 137 человек.
Расстрелы
В плане вооружения до самого конца 20-х годов в белорусских исправдомах и с/х колониях был полный разнобой. Имелись винтовки системы Бердана (образца 1870 года выпуска), русские трехлинейные, австрийские, французские, японские, «винтовка Веттерли», американские винчестеры, карабины, револьверы «Смит-Вессон» и, конечно, «Наганы» Тульского завода.
Однако начинается постепенное перевооружение и всё чаще появляются новые образцы, причем, довольно часто предпочтение отдается немецкому оружию.
После ревизии Могилевского Исправдома было решено: для администрации и охраны «требуется приобрести 15 револьверов системы «Наган» и 6 системы «Браунинг». Личное оружие полагалось и самим сотрудникам тюрем. Причем, даже самым незначительным, не говоря о тех, кто приводил приговоры в исполнение.
И когда был выбор, советские чекисты и работники тюрем предпочитали надежное немецкое оружие. Так 27 июля 1926 года временный начальник Минской тюрьмы Сидорович просил у начальства: «Прошу разрешения на право ношения оружия казенного револьвера системы «Маузер» за № 421939, а также прошу выдать разрешения на право ношения собственного оружия револьвера системы «Браунинг» за № 19989 заведующему типографией вверенного мне Исправдома т. Фридлянду».
Так что вопрос: «Откуда в Куропатах могли появиться несколько немецких гильз?», имеет убедительное документальное объяснение: у работников НКВД было как казенное, так и личное немецкое оружие. Естественно, для тяжёлой ежедневной работы палача в основном применялось табельное оружие, но в каких-то исключительных случаях (например, отказ основного пистолета) в ход могло пойти и личное.
Но до начала массовых репрессий пистолеты охранников чаще использовались не для убийства людей. Так 11 апреля 1924 года был составлен акт на списание трех «нагановских» патронов за 1923 год, из которых два ушло на злоумышленников, покусившихся на потраву полей, а одним была убита бешеная собака.
25 мая 1924 года один патрон был использован при задержании бежавшего Петра Павлова. Самым оригинальным способом были расходованы патроны в Могилевском Исправдоме. 15 винтовочных боевых патронов – при «производстве бутафорных выстрелов на сцене театра Исправдома».
А вот уже в 30-х годах десятки тысяч патронов были использованы совсем для другой цели.
И в годы репрессий даже нахождение на таком необходимом для системы посту как начальник тюрьмы (приводил приговоры в исполнение) не гарантировало неприкосновенности. В то время, когда по всему СССР шла борьба с «польскими шпионами», доставалось всем, кто хоть сколько-то подходил под категории, определенные в приказе № 00485, утвержденном Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937-го.
28 сентября 1937 года Гомельский городской комитете КП(б)Б исключил из партии Тимошевича Игнатия Ивановича. (1897 г.р., член партии с 1925, служащий, из крестьян). На момент исключения из партии Тимошевич уже был арестован, что, как правило, и становилось почти автоматической причиной исключения из партии. Для нас же интересна и должность, которую занимал арестованный, и причина ареста.
Товарищ Тимошевич был начальником Гомельской тюрьмы. Вроде бы человек занимал довольно высокую и ответственную должность в репрессивной машине БССР, однако партия и НКВД знало и помнило всё.
В данном случае, что он «перешел нелегально границу из Польши в СССР со шпионской целью и был связан с польской разведкой». Напомню, в упоминаемом приказе № 00485 одной из категорий были именно «Перебежчики из Польши, независимо от времени перехода их в СССР». Именно это и стало главной причиной ареста.
Однако следователи здесь не забыли вспомнить и профессиональную деятельность арестованного. Оказалось, что Тимошевич «нелегально перешел границу с целью проведения шпионской работы для способствования… в побеге осужденных врагов народа». То есть уже в момент его перехода коварной польской разведке было известно, что в будущем Тимошевич займёт пост начальника тюрьмы.
Надо ли говорить, что «шпион» великолепно выполнил своё задание? Нелепость подобных обвинений не спасла жизнь начальнику Гомельской тюрьмы, и в одном из «сталинских списков» за 12 сентября 1938 года он прошел по 1-й категории – расстрел.
Побеги
Мало кто знает, что должность начальника тюрьмы в советские времена заключала в себе и очень своеобразную обязанность — это участие в расстрелах. Например, Олег Алкаев, который был начальником СИЗО № 1 («Володарки») в наше время (с декабря 1996 по май 2001 года), автоматически возглавил и расстрельную команду. Её официальное название «Специальная группа по приведению в исполнение смертных приговоров». Уже через три недели после своего назначения в ночь с 30 на 31 декабря он участвовал в расстреле пяти человек.
Причем, по его словам, когда он занял свой пост, приговоры приводились совершенно диким способом. Приговоренного к смерти человека ночью вывозили в лес и расстреливали выстрелом в затылок на краю специально подготовленной ямы, которая и становилась могилой. Именно такой почерк убийства (пулевое отверстие в затылочной части и гильзы от «Наганов») был выявлен на всех обнаруженных в Куропатах черепах. Похоже, что этот сценарий не менялся 60 лет. Места подобных могил – одна из самых больших государственных тайн.
Менее чем за пять лет уже под командованием Алкаева было приведено в исполнение 134 приговора. В должности начальника СИЗО он смог добиться, чтобы привидение приговоров проходило более гуманным способом, для чего за пределами тюрьмы был создан секретный «Пункт исполнения приговора».
Во времена репрессий расстрелы чаще проходили или в самих тюрьмах, или на специальных расстрельных полигонах вроде минских Куропат, подмосковных «Коммунарки» и «Бутово», питерского «Левашовская пустошь», оршанского «Кабыляцкая гора» и сотнях других.
О том, что происходило в белорусских тюрьмах во время репрессий, мы сейчас знаем довольно много. Но каждый раз, когда открываешь подобные документы, испытываешь шок. После завершения всех массовых карательных операций НКВД («кулацкой», «польской», «немецкой» и др.) и после постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» началась своеобразная «оттепель».
С чем подошли к этой дате чекисты БССР? Сталину был отправлен доклад «О недостатках и извращениях в работе органов НКВД БССР, вскрытых в связи с проверкой кадров», в котором среди прочих ужасающих фактов приводились данные из доклада помощника наркома НКВД БССР старшего лейтенанта государственной безопасности Михаила Стояновского:
«На сегодняшний день по нашей республике без ДТО и без особых органов, мы имеем 2.800 арестованных, с которыми надо расхлебываться. Из этих 2.800 человек есть 1.200 арестованных, которые сидят от 9 месяцев до 2 лет. Этот груз – 1200 человек – будет представлять исключительную трудность по целому ряду моментов. Потому что документировать дела на лиц, которые арестованы 2 года тому назад, которые обвиняются во вредительстве, шпионаже и терроре, конечно, сейчас будет труднее.
Вторая трудность – это следующая: мы оформим этих 1200 человек, а они все 1200 – битые, да битые до потери сознания, с отливкой водой и охлаждением на морозе, и наоборот, – с отливкой водой, да в «парилку». Это даст большую трещину в авторитете наших органов. Ибо ни один арестованный, ни один обвиняемый, который прошел эту школу наших оперативных групп, в свое время молчавший об этом теперь молчать не будет.
В основном в применении этой «парилки» в сравнительно небольшой Гомельской тюрьме с 1 января по 1 октября умерли по неполному учету 150 человек, в большинстве следственно-заключенные, виновность которых еще не была доказана. Примерно за такое же время в Витебской тюрьме умерло 132 человека, Слуцкой – 46, Бобруйской – 42 и т.д…
В мае месяце 1937 года гомельским горотделом НКВД была арестована группа граждан из 15 человек по обвинению в принадлежности к «Бунду» и а/с агитации. Следствие продолжалось до ноября 1938 года. Половина людей из этой группы умерли во время следствия, а другая половина в ноябре 1938 освобождена из-под стражи и дело прекращено.
Учет осужденных и арестованных в тюрьмах находится в исключительно хаотическом состоянии. Оправданных и амнистированных очень часто не могут найти, и они продолжают сидеть и после оправдания. Установлены факты незаконного содержания в тюрьме… Только за последние два квартала 1938 года в народные суды не доставили 85 человек, так как их нигде не могут найти…»
Текст показателен сам по себе. Высокий чекистский начальник больше волнуется не о восстановлении честных имён безвинно арестованных и даже замученных до смерти, а о том, что эти факты могут подкосить авторитет НКВД и партии. Сотни невиновных людей были замучены до смерти самыми изуверскими способами уже в ходе следствия.
Думаю, что многие помнят ещё со школы, как фашисты замучили генерала Карбышева, облив его на морозе водой. Однако эта история до сих пор не получила документальных подтверждений и больше похожа на советский миф, вроде подвига 28 панфиловцев. А вот подобные пытки в белорусских тюрьмах во время репрессий задокументированы самими чекистами и коммунистами.
Кроме доклада Стояновского эти факты приводились в записке по расследованию репрессий ещё во времена СССР: «Так, например, в НКВД Белорусской ССР арестованных затягивали в смирительные рубашки, обливали водой и выставляли на мороз, вливали в нос нашатырный спирт, издевательски называемый «каплями искренности».
На всех умерших после подобных пыток составлялись медицинские справки о смерти якобы от инфаркта, инсульта, воспаления лёгких. Именно их потом получали близкие жертв репрессий. Как и на тех, кто был после следствия приговорён к «десяти годам без права переписки», что означало расстрел.
Поскольку подобная циничная ложь была самой сутью советской системы, скорее всего, мы никогда не узнаем реальной причины смерти сотен наших соотечественников.
Единственным комментарием может быть то, что сам Стояновский был арестован 03.01.1939, осужден 11.04.1939 Военным трибуналом войск НКВД Белорусского округа и расстрелян. Как и некоторые другие чекисты, руководившие НКВД БССР, которых мы вполне заслуженно можем называть палачами белорусского народа.
Как, например, майор государственной безопасности Иван Андреевич Жабрев. На пике своей белорусской карьеры, совпавшим с пиком Большого террора, он дослужился до должности помощника и заместителя народного комиссара внутренних дел БССР. После БССР Жабрев отметился ещё и в Украине. После чего за свои преступления 17.11.1938 был арестован, а 22.02.1939 осужден и расстрелян.
А вот большинство из тех, кто сам фабриковал дела, пытал и обрекал невиновных людей на расстрел, чаще отделались увольнение, исключением из партии или незначительными сроками. А во время войны многие вернулись к любимой работе в особые отделы, получили новые звания, ордена и погоны. А после войны рассказывали школьникам о своём героическом прошлом.
Автор: Дмитрий Дрозд; “Салiдарнасць“
Tweet