Загадочная судьба самого неизвестного советского маршала — ни подвига, ни победы и трагическая гибель

Всех скоро пришлось отозвать ввиду полной бессмысленности и даже вредности их там пребывания. Вернее, двоих: третий, зам. наркома обороны Кулик, — пропал.

В штабе фронта знали, что Григорий Иванович прибыл в расположение управления 10-й армии. Поток матерных ругательств, обрушенных Куликом на штабных генералов и полковников, их, конечно, ошеломил, впрочем, они того, скорее всего, вполне заслуживали; так пишут сведущие люди. Затем Кулик убыл в войска и с тех пор не подавал о себе никаких вестей. Наконец, в 6 часов 45 минут 30 июня начальник Генштаба Жуков в разговоре по «Бодо» приказал командующему фронтом немедленно выяснить и доложить, где же маршал. Павлов выслал на розыски группу с радиостанцией. Безуспешно…

Забегая далеко вперед, во время первого суда знаменитый судья Ульрих стал допытываться у Кулика:

Ульрих: Никакой преступной связи с немецким командованием у вас, значит, не было?

Еще припоминаю — в одной деревне меня опознал кто-то из местной интеллигенции, наверное, сельский учитель. Он меня спросил: «Вы Кулик?» Я ответил: «Нет!» После этого сразу мы удрали из деревни.

Ульрих: В какой точно деревне, районе это было?

Кулик: Где-то в Белоруссии. Точно не знаю.

Ульрих: С немецкими солдатами вы встречались?

Кулик: В одном месте натолкнулись на немецкие танки. Сразу назад. И удрали. Ни с одним немецким солдатом я не встречался в окружении, ни с кем из немцев не разговаривал.

Ульрих: Сколько вы пробыли в окружении?

Кулик: Дней двенадцать.

Ульрих: Были переодеты?

Кулик: Да, переоделся в крестьянскую одежду.

Ульрих: Партбилет, другие документы, ордена при вас были?

Кулик: Нет, при мне никаких документов не было. Я еще из Москвы вылетел без документов. Выходить было трудно. Дорогой я так себе натер ноги, что не мог идти. Я даже хотел застрелиться…

Но из окружения маршал все-таки выбрался. Павлов вздохнул с облегчением, хотя его личную судьбу счастливое спасение Кулика, увы, не облегчило.

В ноябре 1957 года Хрущев на собрании актива Московской областной парторганизации рассказал, цитирую по стенограмме: «Развалился Белорусский фронт, командующего расстреляли. Правда, сейчас его реабилитировали, он не изменник, но то, что он был дурак и пьяница — в этом не может быть сомнений. («Кто, назовите фамилию?» — раздались голоса из зала.) Это командующий Белорусским фронтом Павлов, который за развал фронта в первые дни войны был судим и расстрелян. Я Павлова мало знал. Я когда-то встречался с ним в Харькове на испытаниях Т-34. Он тогда был командующим бронетанковыми войсками. Я тогда же сказал Сталину, что такой командующий производит очень невыгодное впечатление. Смотрю, его назначают в Белоруссию».

Вообще-то, после командировки в Испанию Павлов считался очень перспективным командиром и действительно сделал ошеломительную карьеру. Но оставим оценки на совести Хрущева. Так ли был генерал армии Павлов виноват в развале округа (а впоследствии — фронта), сказать не решусь. Больше ли других военачальников пил — тоже сомневаюсь.

Но факт остается фактом. В июле 1941-го он был судим и расстрелян, предварительно наговорив на себя и окружающих все, что следователь за него смог придумать. В том числе и на Кулика (с которым и в Испании контактировал) наговорил. Но для Кулика тогда все обошлось. Подозреваю, что тогда ему еще сильно помогала биография: Первая Конная долго оставалась «палочкой-выручалочкой» и неисчерпаемым резервом для высших военных кадров. Буденный, Ворошилов, Тимошенко, Щаденко, Тюленев, Кулик тот же… В годы войны они, правда, себя (мягко скажем) не проявили, но былая близость к Сталину некоторый недостаток военных талантов явно компенсировала. Пока не стала обременительной даже для вождя.

(Хрущев: «Мы расстреляли и маршала Кулика. Это был честный человек, но, конечно, ему командовать артиллерией доверить было нельзя. Я знаю, как он командовал армией, а Сталин прислал его в состав нашего фронта. Я сразу же сказал об этом Сталину, зачем его к нам прислали. Его потом освободили и расстреляли. Почему его выдвинул Сталин? Потому, что когда под Сталинградом, в первые дни революции шли бои с казаками, тогда Кулик командовал артиллерией. Но в это время в этой артиллерии были три пушки, и на это у него ума хватило, но чтобы командовать всей артиллерией Советского Союза, для этого большого дела у него уже ума не хватало… Я Сталину сказал об этом. Он мне ответил: «Нет, вы его не знаете, он храбрый человек». Верно, он храбрый, слов нет. Но храбрость нужна и солдату, а командующему нужен еще и ум, потому что от этого зависит жизнь тысяч людей.

…В общем, расстреляли и Кулика. Но когда это еще будет!

Из стенограммы заседания Военного совета при наркоме обороны СССР. 1–4 июня 1937 года. Только что разоблачили «группу Тухачевского», поэтому обстановка, разумеется, была нервная. Надо понимать, все со всеми были связаны по службе и все потому входили в «группу особого риска». Начав читать толстый том стенограммы, понимаешь, что это длинная и горькая пьеса шекспировского накала, и даже оборвать ее на чьей-то реплике физически трудно.

Сталин: Например, Ефимов (арестованный накануне начальник главного артиллерийского управления, расстрелян; реабилитирован. — П. Г.) назвал Кулика. Мы спросили: «Правильно он назвал?» Он сказал, что ошибся. «Почему?» — «Мне показалось, что его можно было бы завербовать»…

Кулик: Товарищи, начну с себя. Почему-то мою фамилию упомянул в своих показаниях Ефимов, но вы, товарищи, знаете, что я, начиная с 1918 года, боролся против Троцкого под непосредственным руководством Климента Ефремовича и тов. Сталина. И как Троцкий снимал Климента Ефремовича, моментально я летел. Я в то время носил бороду, и Троцкий говорил: «Необходимо эту бороду убрать». Когда меня ранили под Царицыным, — я по совести скажу, — я боялся ехать через Москву, думал, что меня расстреляют. А теперь Ефимов упомянул мою фамилию, и, когда меня спросили, я сразу не поверил. Считаю, что это провокация. Показания Ефимова, то, что мы читали, и то, что я обнаруживаю, — это но-но-но. Он отводит не туда.

Тов. Сталин, вы не понимаете мое положение. Когда пришел Белов (тогда — командующий Московским военным округом. — П. Г.), я вздохнул с облегчением. Тов. Сталин, приходилось в подполье работать. Я могу руководить, а мне говорят: «Извините». У них любимчики есть. Я 16 лет в одной категории. Скажите, товарищи, честно говоря, вот здесь сидят: один командующий армией, другой командующий армией, третий командующий армией. А почему меня затирали? Как я кончил академию, вам, Климент Ефремович, докладывали? А это потому, что Гамарник докладывал… А когда был поставлен вопрос в отношении всего этого, я написал вам рапорт официальный, тов. народный комиссар. Как выдвигали людей? Вот тот же Туровский, Гарькавый — это же ничтожества в военном деле. Что они собой представляют, хотя бы тот же Гарькавый?

Сталин: Ничего, кроме усов, нету.

Кулик: А Туровский? А кто защищает здесь Уборевича, пусть скажет, какой это трус: я с ним бывал в бою, это трус.

Голоса: Правильно.

Кулик: А трусы в армии командовать не могут. Я помню, когда я был у Буденного, когда меня снял Троцкий, а приехавший Орджоникидзе восстановил, когда я командовал армией под Кор… (так в стенограмме), так он же сбежал. Это же такое ничтожество.

Голос: Это верно. Он — трус большой.

Кулик: А Якир? Это же такой мерзавец… Посмотрите, как расставляли силы. Я к Гамарнику никогда не ходил. Вот тогда, когда вызывали Говорухина, как они хотели представить дело? Я выпил вина и привел женщину, так они хотели меня скомпрометировать (смех)… Не в этом смысле. Они говорили, что я — бездарный человек. Ну что там какой-то унтеришка, фейервейкер! Уборевич так меня и называл фейервейкером. А «вождь» украинский Якир никогда руки не подавал. Когда Белов проводил в прошлом году учение осенью, как они набежали все, чтобы скомпрометировать это учение.

Голос с места: И как они завыли!

Кулик: Я хочу такой вопрос задать, тов. Сталин. На что же надеялись эти мерзавцы? Ведь я же своими руками бы повесил, не допустил их. Мы все — Ефим (судя по всему, Щаденко. — П. Г.), Семен Михайлович (Буденный, — П. Г.), Дыбенко, Левандовский — знали, а я лично самым большим мерзавцем считал Гамарника. Я считал его врагом, он в глаза мне не мог смотреть. Корк (командарм 2-го ранга, расстрелян вместе с Тухачевским, реабилитирован. — П. Г.) — вообще дурак в военном деле.

Голос с места: Положим, он не дурак.

Кулик: Нет, Корк в военном деле — безграмотный человек, техники не знает.

Буденный: Он только вопросы умел задавать.

Кулик: Когда я приехал из Испании, мне предложили пойти в замы к Уборевичу. Я сказал: «Лучше пойду ротой командовать, но замом к Уборевичу не пойду». Я явился тогда к вам, тов. Ворошилов, и чуть не плакал. Единственно, куда я хотел пойти — это к тов. Белову (впрочем, его тоже скоро расстреляли. — П. Г.)… Я был у вас на обеде, тов. Ворошилов… Они, наверно, не допускали меня в Московский округ, потому что знали, что я бы вешал их. И когда я на обеде у вас сказал, что первая сволочь — Гамарник, вы мне сказали: «Ты ошибаешься, Якир — сволочь». Какой большевик-командующий может ненавидеть большевика? Он меня ненавидел и считал вашим агентом, Климент Ефремович. Казалось бы, корпус подтянул, все в порядке; а тут бьют, а за что бьют — не знаю…

Егоров (маршал Советского Союза, начальник Генштаба РККА. — П. Г.): И надо сказать, тов. Григорий Иванович Кулик, что на последнем Военном совете в кулуарах, после речи Тухачевского о боевой подготовке, вы говорили: «Гениальная речь!» (Общий смех). А тут об этом умалчиваете. Нужно иметь смелость большевика, Григорий Иванович, чтобы называть вещи своими именами. Вот сидит Щаденко (судя по всем откликам, патентованный мерзавец, нач. управления кадров РККА. — П. Г.), он может подтвердить… Еще хочу сказать Тюленеву. Вы сидите и качаете головой, когда кто-нибудь говорит о том, что было. А я вас спрашиваю: «Почему вы говорили то же самое?» Мы с вами раза три-четыре встречались вместе с Тухачевским, выпивали…

Тюленев: Один раз только.

Егоров: Какой там один раз! Разве вы не говорили о гениальном руководстве погашением Тамбовского восстания? (Общий смех) Правильно ведь это, я не зря говорю. Эти отдельные моменты и создавали ореол вокруг Тухачевского.

А Мерецков!..

Передохнем. Краткая справка:

• Белов Иван, командарм 1-го ранга. Был членом судебного присутствия на процессе Тухачевского. Расстрелян 29 июля 1938 г. Реабилитирован.
• Гамарник Ян, армейский комиссар 1-го ранга, зам. наркома обороны, начальник ГЛАВПУРа. Застрелился перед арестом.
• Дыбенко Павел, первый нарком по морским делам, командарм 2-го ранга. 10 сентября 1937 года Дыбенко был снят с должности командующего Ленинградским военным округом, но затем восстановлен. В январе 1938-го повторно смещен с поста и уволен из армии, обвиненный в морально-бытовом разложении и пьянстве. После этого «в порядке последнего испытания» назначен заместителем наркома лесной промышленности СССР. Арестован уже 6 февраля 1938 года, подвергся жестоким пыткам, писал покаянные письма Сталину. Расстрелян через полгода. Реабилитирован.
• Урицкий Семен, комкор, зам. командующего Харьковским военным округом, член ЦИК СССР. Расстрелян. Реабилитирован.
• Гарькавый Илья, комкор, командующий Уральским военным округом. Расстрелян. Реабилитирован.
• Уборевич Иероним, командарм 1-го ранга, командующий Белорусским военным округом, расстрелян вместе с Тухачевским. Реабилитирован.
• Якир Иона, командарм 1-го ранга, командующий Киевским военным округом, расстрелян вместе с Тухачевским. Реабилитирован.
• Егоров Александр, маршал Советского Союза, начальник Генштаба РККА. Расстрелян 23 февраля 1938 г. Реабилитирован.
• Левандовский Михаил, командарм 2-го ранга. Расстрелян 29 июля 1938 г. Реабилитирован.
• Мерецков Кирилл, будущий маршал Советского Союза, в 1937-м зам. начальника Генштаба. В июне–сентябре 1941 года — под следствием, его пытали, повредили позвоночник; говорят, был единственным, кому Сталин разрешал докладывать ему — сидя. Умер в 1968-м.

За годы Великой Отечественной войны на всех фронтах в общей сложности погибли, умерли и пропали без вести 423 генерала и адмирала. Вычтем тех, кто скончался от болезней, 20 погибли в результате несчастного случая, трое покончили с собой при обстоятельствах, не связанных с боевыми действиями, 18 были расстреляны и впоследствии реабилитированы… Непосредственно «от рук врага» погибли 357 генералов и адмиралов.

Трудно себе представить, но только за два года Большого террора «убыль» высшего руководства Вооруженных сил была в два с лишним раза больше!

Более того, даже пережившие 37-й год два генерал-полковника, три генерал-лейтенанта, 11 генерал-майоров и один контр-адмирал были арестованы перед самой войной. Вскоре после ее начала 15 из них были расстреляны без суда, а двое умерли в ходе следствия. С учетом этих данных за пятилетие «потери от своих» составили 943 человека или 85% от общей численности генералитета накануне Великой Отечественной войны. Все они пострадали невинно и впоследствии официально реабилитированы.

Будем справедливы, усилия по искоренению в Армии врагов народа прилагались и задолго до 1937 года. Но в 37-м концентрация этих врагов и возросшая квалификация следственных органов достигли беспрецедентного размаха и привели к обескураживающим результатам.

Н. Куйбышев, командующий войсками Закавказского военного округа, на заседании Главного военного совета 21 ноября 1937 года сообщил:

— На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны… Но дело не только в этом, один до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

На вопрос с места: «Куда же подевались командиры?» Куйбышев с мрачным юмором ответил: «Все остальные переведены в ведомство НКВД без занятия определенных должностей».

Через два месяца Куйбышев был арестован и еще через полгода расстрелян. Места разоблаченных и расстрелянных врагов занимали проверенные люди.

Уже после смерти будущего главного маршала артиллерии Н. Воронова найдут его записки: «К этому времени относится нелепая реорганизация ГАУ, затеянная Г.И. Куликом, когда все «артиллерийское хозяйство» решили сосредоточить в одних его руках. Меня назначили к нему первым заместителем, Г.К. Савченко — вторым, а В.Д. Грендаля — третьим. В новой структуре нам приходилось по важным и принципиальным вопросам составлять своего рода оппозицию-«триумвират» — в противовес скороспелым, непродуманным «волевым» решениям нашего руководителя… Г.И. Кулик был человеком малоорганизованным, много мнившим о себе, считавшим все свои действия непогрешимыми. Часто было трудно понять, чего он хочет, чего добивается. Лучшим методом своей работы он считал держать в страхе подчиненных. Любимым его изречением при постановке задач и указаний было: «Тюрьма или ордена». С утра обычно вызывал к себе множество исполнителей, очень туманно ставил задачи, и угрожающе спросив «понятно?», приказывал покинуть кабинет».

Подчиненные, прослушав путанные указания Кулика, почтительно козыряли, шли к Воронову или Савченко, и те пытались как-то перевести указания на русский язык. Чаще всего им это удавалось.

Кстати, Савченко на заседании комиссии по вопросу военной идеологии 13 мая 1940 года обронил: «…Я должен прямо сказать, что у нас не принято говорить о положительных качествах противника. Если я соберу своих помощников и отзовусь о формах работы иностранных армий положительно, то заранее знаю, что из десяти присутствующих девять будут писать донесение».

Мехлис: Вы здесь преувеличили, но человека 2–3 напишут.

Даже если начальник политуправления Мехлис и прав, двух-трех «донесений» вполне хватило. Через год с небольшим (война уже шла) комкор Савченко был арестован и 16 октября 1941 года без суда расстрелян в Куйбышеве. Реабилитирован.

Тем временем в жизни маршала Кулика происходили важные перемены. Он стал заместителем наркома. Но со второй его женой-красавицей ему «посоветовали» развестись, так как появились подозрения, что она — шпионка. А через три дня неизвестные похитили ее на улице. Еще через три дня маршал взволновался. Пошел не к участковому — к самому Берии, и  Берия успокоил, пообещал жену отыскать («не иголка, дорогой»). А в 1953-м на допросе уже по «своему» делу показал: «Я получил небольшую сводку о Кулик. Вернее, я попросил, чтобы мне дали о ней сводку. Получив сводку, я показал ее. Мне было приказано изъять Симонич-Кулик, и так, чтобы никто об этом не знал. Получив такие указания, я вызвал Меркулова (впоследствии нарком госбезопасности; расстрелян; не реабилитирован. — П. Г.) и Влодзимирского, поручил провести операцию. Они выполнили мое поручение».

Интересно, кому показал сводку нарком внутренних дел? И кто приказал ему изъять жену Кулика?

Влодзимирский (арестован и расстрелян в качестве бериевского подельника; не реабилитирован. — П. Г.) рассказал следователю некоторые подробности:

«Гражданку Кулик мы с Мироновым (начальник экономического управления НКВД, впоследствии расстрелян; не реабилитирован. — П. Г.) доставили в помещение НКВД в Варсонофьевском переулке. Нас там встретил во дворе комендант Блохин (самый известный палач, генерал-майор, орденоносец; умер своей смертью. — П. Г.), который вместе с Мироновым отвел ее во внутреннее помещение нижнего этажа этого здания. Я с ними пошел в первое помещение и остался там, а Блохин с Мироновым повели гражданку Кулик в другое помещение, где ее и расстреляли. Через несколько минут мы вышли уже во двор с Мироновым и Блохиным. К нам подошли прокурор Бочков (прокурор СССР, главнонадзирающий за соблюдением законов в стране. — П. Г.) и заместитель наркома внутренних дел СССР Кобулов (расстрелян; не реабилитирован. — П. Г.). Я хорошо помню, как Блохин при мне доложил им, что приговор приведен в исполнение. Бочков тогда выругал Блохина, сделав ему строгое замечание, что он привел приговор в исполнение, не дождавшись его и Кобулова»…

Кулику обо всем этом узнать так и не довелось. Ему просто сказали, что жену не нашли. Он был безутешен, и через полгода женился на однокласснице дочери, как раз тогда закончившей десятилетку. На свадьбе дома у Кулика среди друзей-первоконников гулял и провозглашал тосты сам Сталин.

…А летом 1941-го маршала все-таки отыскали в белорусских болотах и вернули в Москву, Сталин его почем зря чихвостил, но простил. Доверил возглавить созданную при наркоме обороны специальную группу по формированию новых стрелковых, танковых и артиллерийских частей. Но уже 6 августа Кулик был снят с должности «ввиду неудовлетворительности работы на этом посту».

В сентябре 1941 г. он принял командование 54-й отдельной армией, которая с момента переброски на северо-западное направление занимала оборону по правому берегу реки Волхов. Жуков, командующий Ленинградским фронтом, постоянно требовал от Кулика предпринять неподготовленное наступление, надеясь, что тот сумеет выполнить поставленную задачу самостоятельно. Когда же стало ясно, что операция закончилась провалом, Жуков, желая снять с себя ответственность, свалил всю вину на Кулика.

Григория Ивановича перебросили на юг, в Ростов, формировать 56-ю отдельную армию. А потом туда позвонил Сталин и приказал ему немедленно отправляться в Керчь и удержать город любой ценой.

В дивизиях, отходивших в керченском направлении, оставалось по 200, максимум по 350 человек. Командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко и секретарь Крымского обкома партии Булатов сообщили в Москву, что «в связи с тем, что имеющимися силами удержать Керчь нет возможности, необходимо или усилить дополнительно это направление двумя дивизиями, или же решить вопрос об эвакуации войск из района Керчи». Сталину такая позиция Военного совета войск Крыма не понравилась. Но вместо двух дивизий (которых все равно не было) он послал маршала.

Кулик в Керчь и прибыл с опозданием на два дня (судя по всему, отмечал в Тамани свой день рождения). Пробыл в городе два с половиной часа, отдал команду, чтобы эвакуировали военную технику; Керчь была сдана. После смерти Сталина Главная военная прокуратура, изучавшая дело Кулика, запросила мнение Генерального штаба относительно обстоятельств сдачи Керчи. «Изучение имеющихся документов, — ответил прокуратуре Генштаб, — показывает, что в сложившихся условиях командование войсками керченского направления, а также бывший Маршал Советского Союза Г.И. Кулик с наличными и ослабленными силами и средствами удержать город Керчь и изменить ход боевых действий в нашу пользу не могли».

19 ноября, после того как эвакуированные из Крыма войска заняли оборонительные позиции на Таманском полуострове, Кулик в качестве представителя Ставки на Южном фронте отбыл в Ростов-на-Дону. На следующий день, 20 ноября 1941 года, немецкие войска вошли и в этот город. После очередной неудачи Кулика отозвали в Москву.

Из (секретного) приказа Народного комиссара обороны СССР от 2 марта 1942 года:

«Кулик Г.И., бывший Маршал, Герой Советского Союза и заместитель наркома обороны, будучи в ноябре 1941 года уполномоченным Ставки Верховного Главнокомандования по Керченскому направлению, вместо честного и безусловного выполнения приказа Ставки «удержать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район», самовольно, в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга без предупреждения Ставки, отдал 12 ноября 1941 года преступное распоряжение об эвакуации из Керчи в течение двух суток всех войск и оставлении Керченского района противнику, в результате чего и была сдана Керчь 15 ноября 1941 года…

Такое поведение Кулика совсем не случайно, так как аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года города Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки…

Кроме того, как установлено, Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вёл развратный образ жизни и злоупотреблял званием Маршала Советского Союза и заместителя наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей на пьянки из средств государства и внося разложение в ряды высшего начсостава…

Он вел себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец, потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками.

За все эти преступные действия Государственный Комитет Обороны отдал Кулика Г.И. под суд…»

Два прокурорских генерала — Л. Заика и В. Бобренев — в 2011 году опубликовали книгу исторических очерков «Жертвы и палачи» и в главе о Кулике полностью воспроизвели ранее секретную стенограмму этого фантастического процесса.

Ульрих: Вы на следствии показывали: «…приехав в район Керчи, я не только не организовал оборону, но и не принял к этому мер… Был ли план обороны у командования направления (Левченко, Батов), я не знаю, об этом я их не спрашивал. Прибыв в Керчь, я сразу же принял решение на отход, санкционировал уже происходящую эвакуацию».

Кулик: Другого выхода не было. Нужно было спасать войска отступления… Чего, спрашивается, смотрел Генштаб? Ведь он обстановку не знал… Армия стала бандой. Да, бандой! Пьянствовали, женщин насиловали. Разве с такой армией я мог удержать Керчь?.. Приехал я уже поздно, спасти положение уже нельзя было… Повторяю — я приехал уже к шапочному разбору. Я разве отрицаю, что нарушил боевой приказ? Но нарушил его не по злому умыслу…

Артемьев: Какие вы сами-то меры приняли?

Кулик: Одним сказал — уходи, не мешай другим, а остальным — ни шагу назад, прикрывай эвакуацию!

Артемьев: Это и до вас уже сделали.

Кулик: Нет, до меня Батов и Левченко только грызлись между собой. Снова повторяю: я хотел одного — не пустить противника на Северный Кавказ. Правда, разрешения на отход из Керчи я не имел. … Политически я чист, никогда ни к каким партийным группировкам не примыкал. Перед тов. Сталиным я очень виноват. Тов. Сталин меня, крестьянина, сделал членом ЦК, Маршалом Советского Союза.

…Ульрих объявил приговор. Кулика лишили звания маршала, звания Героя Советского Союза и других наград. Понизили до генерал-майора. Для сравнения можно отметить, что вице-адмирал Левченко за то же оставление Керчи был осужден куда суровее — на десять лет лишения свободы. Хотя Левченко с прибытием старшего начальника, каковым являлся зам. наркома, сразу же всю ответственность переложил на него.

Но, в общем-то, и Кулик в этих обстоятельствах даже вызывает сочувствие. Если бы не единственная деталь.

Обратим внимание на пару вопросов, заданных Кулику Ульрихом, касающихся самолета, на котором маршал должен был лететь в Керчь, но почему-то добирался автомобилем. Кулик без тени смущения сначала заявил, что самолет был неисправен, а спустя несколько минут признал, что вместе со своим адъютантом отправил самолет в Свердловск за своей женой. На вопрос о характере груза ответил, что этим грузом было продовольствие. Больше члены суда уточнять по этому поводу ничего не стали, хотя, наверняка, им было все доподлинно известно.

Первым попытку сказать о том, куда уходила значительная часть усилий уполномоченного Государственного комитета обороны во время его командировок в войска, сделал начальник Главного политуправления Красной Армии Мехлис. Он представил Прокурору Союза ССР Бочкову записку следующего содержания: «Посылаю вам документы по делу о расхищении 85 898 руб. 72 коп., к которому причастен Кулик Г.И. Приложение: выписка на четырех страницах». Сопроводительная записка датирована 14 февраля 1942 года. То есть она оказалась в руках Бочкова, который участвовал в судебном заседании по делу Кулика в качестве государственного обвинителя, как раз накануне процесса. Но на суде Бочков промолчал.

Из объяснительной записки адъютанта маршала майора Валюшкина:

«…Маршал Кулик вылетел в Ростов из Москвы 11 октября 1941 года и находился там до 9 ноября, после чего мы полетели в Краснодар… Вместе с председателем облисполкома Тюляевым и адъютантом майором Канашевичем… маршал поехал в Тамань и далее в Керчь, а я 10 ноября по распоряжению Кулика Г.И. на его самолете полетел в Свердловск…

Когда я летел из Краснодара в Свердловск, то маршал просил предоблисполкома Тюляева послать что-нибудь туда своей семье, что Тюляев и сделал. В самолет ко мне было загружено семь ящиков яблок, ящик колбасы, два ящика кефали, мука, крупа, масло, сахар и еще ряд продуктов. Какова была стоимость этих продуктов, я не знаю, не знаю также, платились ли за них деньги. Отправку по указанию Тюляева производил некто Санадзе, какой-то работник военторга.

В отношении остальных продуктов, полученных для маршала, ничего сказать не могу. В курсе этих вопросов должен быть адъютант Канашевич, который и занимался во время командировки маршала хозяйственными вопросами».

«…Никаких закупок продуктов для Маршала в Краснодаре я не производил, — пишет уже майор М. Канашевич. — Но знаю, что в бытность там маршал вел разговор с председателем крайисполкома Тюляевым, чтобы он отпустил продуктов для него. Разговора при этом об оплате не шло, на просьбу Кулика Тюляев лишь ответил «организую», поэтому когда маршал, окончив дела в Краснодаре, улетел в Москву, а я сюда возвратился с вагоном, по распоряжению Тюляева он был для Кулика загружен продуктами: муки белой три мешка стандартных, по мешку риса, гречневой крупы, ящиков 40–50 мандарин, свыше 1000 шт. лимонов, орехов пять мешков, коньяку 200 бутылок, портвейна 100 бутылок, шампанского 10 бутылок, колбасы украинской килограммов 40–50, копченой колбасы столько же примерно, сахару мешок, баранины и свинины точно не знаю, но не меньше 200–250 кг, икры зернистой 18 банок, паюсной — кило 20–25, рыбы кефали два ящика. Кроме того, были конфеты, чай, компоты разных сортов, варенье — килограммов 40 и прочие продукты, вагон был загружен почти полностью…

Когда мы были еще в Краснодаре, после отлета в Москву Кулика, Тюляев, «организуя» продукты для него, сказал мне, что можно с вагоном съездить из Краснодара в Сочи и там кое-что достать.

Туда я ездил с помощником Тюляева — Бонгард, и привезли в Краснодар мандаринов две тонны, чернослива 20 мешков, 20 мешков орехов и компот, лимоны и варенье. Большую часть этих продуктов Тюляев выгрузил в Краснодаре, а потом загрузил вагон продуктами другими, и с ними я приехал в Москву.

Я привез все полностью в Москву, доложил об этом подробно маршалу, и по его указанию продукты перевезены на квартиру к нему и пошли в личное пользование…»

Война, говорите?

Допускаю, и потому, что его поведение совсем не сильно отличалось от поведения других военачальников, в том числе самых известных.

Вот что, например, писал маршал Жуков в ЦК после негласного обыска, который на жуковской даче провел министр госбезопасности Абакумов:

«…О моей алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей. Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату. Я купил в Лейпциге за наличный расчет:

• на пальто норки 160 шт.
• на пальто обезьяны 40–50 шт.
• на пальто котика (искусст.) 50–60 шт. и еще что-то, не помню, для детей. За все это я заплатил 30 тысяч марок.

Метров 500–600 было куплено фланели и обойного шелку для обивки мебели и различных штор, так как дача, которую я получил во временное пользование от госбезопасности, не имела оборудования.

Кроме того, т. Власик просил меня купить для какого-то особого объекта метров 500. Но так как Власик был снят с работы, этот материал остался лежать на даче.

Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более четырех тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт по фактическому состоянию. Я считаю это неверным.

Картины и ковры, а также люстры действительно были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался. Четыре люстры были переданы в МГБ комендантом, три люстры даны на оборудование кабинета главкома. То же самое и с коврами. Ковры частично были использованы для служебных кабинетов, для дачи, часть — для квартиры.

Я считал, что все это поступает в фонд МГБ, так как дача и квартира являются в ведении МГБ. Все это перевозилось и использовалось командой МГБ, которая меня обслуживает шесть лет. Я не знаю, бралось ли все это на учет, так как я полтора года отсутствую и моя вина, что я не поинтересовался, где и что состоит на учете.

Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций, а различные кольца и другие дамские безделушки приобретены семьей за длительный период и являются подарками подруг в день рождения и другие праздники, в том числе несколько ценностей, подаренных моей дочери дочерью Молотова Светланой. Остальные все эти вещи являются в большинстве из искусственного золота и не имеют никакой ценности.

О сервизах. Эти сервизы я купил за 9200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы и может подтвердить тов. Серов, через кого и покупались сервизы, так как он ведал всеми экономическими вопросами…

Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы, и на ящиках имеется надпись, свидетельствующая о подарке. Часть тарелок и еще что-то было прислано как подарок от солдат армии Горбатова.

Все это валялось в кладовой, и я не думал на этом строить свое какое-то накопление. Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно.

О гобеленах я давал указание тов. Агееву из МГБ сдать их куда-либо в музей, но он ушел из команды, не сдав их…

Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным, является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрел обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он ее дел, я не знаю…

…Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину. Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения тов. Сталина. Я даю крепкую клятву большевика не допускать подобных ошибок и глупостей. Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю тов. Сталину и партии…»

Но вернемся (к теперь уже — генералу) Кулику, прозябавшему в резерве Ставки. По неясным для меня причинам, к нему явно мирволил Жуков, вместе ездил в командировки на фронт, обещал замолвить словечко перед Сталиным и, судя по всему, выполнил свое обещание.

…Через пару дней Жуков позвонил Кулику на квартиру, поздравил его с присвоением звания генерал-лейтенанта и назначением командующим 24-й армией, которая приказом Ставки была тут же переименована в 4-ю гвардейскую. В конфиденциальном разговоре Жуков пообещал ввести армию в действие только после прорыва обороны немцев, чем Кулику обеспечивался стопроцентный успех и восстановление пошатнувшейся репутации… Но и на этом посту Кулик не удержался.

…И вот он вновь на тыловой работе — заместитель начальника Главного управления формирования Красной Армии, 21 февраля 1945 года за выслугу лет награжден Орденом Ленина — единственной своей наградой за годы войны. А уже в апреле за развал боевой подготовки уже в запасных воинских частях Кулика вновь понизили до генерал-майора, сняли с должности, а затем за антипартийные разговоры и бытовое разложение исключили из ВКП(б).

28 февраля 1945 года в докладной записке член военного совета его главка сообщал заместителю наркома Булганину: «Кулик привез с фронта пять легковых машин, двух племенных коров, незаконно использовал красноармейцев на строительстве личной дачи под Москвой. Кроме этого, по сообщению главного военного прокурора, присвоил себе в Крыму дачу с имуществом — мебелью, посудой и т.д. без оплаты стоимости. Для охраны дачи выставил часового — бойца погранотряда Субботина…»

И вдруг в июне — назначение заместителем командующего войсками Приволжского военного округа.

Повторяю для невнимательных. Исключенного из партии!.. Дважды за годы войны разжалованного!..

Удивительный пример гуманизма сталинской системы.

Кулик прилетел в Куйбышев на двух самолетах. В одном, как утверждают изумленные свидетели, привез дойных коров, кур… Все это специальными людьми добросовестно сообщалось в Москву. Но окончательно, говорят,  взбесило Сталина известие об утиной охоте — опять же с борта самолета. Бывший маршал безжалостно бил уток из пулемета…

И в мае-июне 1946 года две комиссии Министерства Вооруженных Сил (тогда так называлось Министерство обороны), одна за другой проверили состояние боевой и политической подготовки в войсках Приволжского военного округа. Оценку обе выставили — «неудовлетворительно». Командующего войсками округа Героя Советского Союза генерал-полковника Гордова, начальника штаба генерал-майора Рыбальченко и Кулика вызвали в Москву.

«Дня через два-три нас всех троих вызвали к Булганину и в присутствии Василевского и Конева каждому в отдельности дали прочитать приказ о наших отставках. Когда я прочитал приказ, я заплакал и попросил Булганина, чтобы дал и мне возможность уйти в отставку с пенсией. Булганин обещал доложить по этому вопросу Сталину, и через несколько дней я был вызван и мне объявили, что пенсия мне назначена в размере 90%, от чего я воспрянул духом…»

Однако рано радовался.

И это уже было не индивидуальное дело, а групповое. И главным уже шел не он сам, а его начальник.

В обвинении официально указывалось, что Гордов, озлобленный на политаппарат армии, намеренно и целенаправленно дискредитировал его. Выгонял из своего кабинета политработников соединений, которые прибывали к нему вместе с командирами для обсуждения вопросов боевой и политической подготовки. Обзывал политработников бездельниками и ненужными в армии людьми, специально задерживал представления их к очередным воинским званиям.

Зам. командующего и начальник штаба обвинялись в том, что поддерживали Гордова, разжигали вражду между строевыми офицерами и политсоставом округа, компрометировали, сводили на нет политработу в войсках.

ничего без проволочек не решается, правящая верхушка оторвалась от народа. «Колхозы как система хозяйствования на земле, — утверждал Кулик, — нерентабельны. Потому-то рабочие и крестьяне голодают, тогда как члены Советского правительства живут как помещики».

Все сказанное каждым войдет в отчет осведомителя и будет потом официально фигурировать в допросах.

…24 августа 1950 года в 16 часов 45 минут председательствующий, генерал-майор юстиции Чепцов, с участием генерал-майоров юстиции Детисова и Зарянова, открыл судебное заседание. Рассматривалось дело по обвинению Кулика Григория Ивановича, преданного суду Военной коллегии пост. 58–1«6», 19–58–8, 58–10 ч. 1 и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР.

Кулик: Я признаю себя виновным в следующем: в 1942 году, будучи разжалованным за сдачу Керчи, я, вместо того, чтобы пережить это как большевик, озлобился… Я тогда затаил злобу против партии и правительства…

Еще моя вина состоит в том, что в начале 1945 года на квартире генерала армии Петрова, у которого находился генерал Захаров (маленький), во время выпивки зашел разговор, что Петров однажды послал Ворошилову вагон мебели и лошадь, но, несмотря на это, Петров дважды снимался с командования и вместо него назначали других лиц. Я лично при этом разговоре лишь присутствовал, но сам лично не высказывался. Об этом разговоре я никуда не сообщил. Был еще разговор, когда Гордов допустил злобное высказывание, что якобы при царе пахали сохой и лошадью, а при Советской власти пашут на людях. Это высказывание на меня произвело тяжелое впечатление.

Председательствующий: Подсудимый Кулик, а об этом антисоветском выпаде Гордова вы сообщили в ЦК?

Подсудимый: Нет, не сообщил, так как не посчитал это нужным… Я был озлоблен против Советского правительства и партии, чего не мог пережить, как большевик, и это меня привело на скамью подсудимых. Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что врагом Советской власти я не был и Родину не предавал. Все время честно работал. Я каюсь и прошу суд поверить, что я в душе не враг, я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него. Я оказался политически близоруким и не сообщил своевременно о действиях Гордова и Рыбальченко…»

24 августа 1950 года в 23 часа 25 минут председательствующий огласил второй и последний приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу Г.И. Кулика.

Его расстреляли. Как и Гордова с Рыбальченко.

А потом, конечно, реабилитировали.

Занимаясь делом Кулика, читая рассекреченные сейчас документы, я постоянно ловил себя на страшной мысли: как же мы с такими командирами и с такими порядками все-таки сумели выстоять в этой войне, пусть и с невообразимыми жертвами, но победить?

Наверное, бог все-таки есть? Но за что он «держит нашу руку»?