ТЮРЕМНЫЕ ЗАМЕТКИ. ЧАСТЬ 2
…27 июня, четверг, 11час. 45мин. Меня вводят в кабинет к следователю. Адвоката нет, Сабина снимать наручники не торопится – его учили, что подследственные в отсутствии защитника и при наручниках становятся намного сговорчивее. Начинаются вопли на предмет того, что он меня застрелит при попытке к бегству. Я перехватываю инициативу и заявляю, что хочу сделать сообщение в порядке статьи 95 УПК о выявленных мной признаках преступления. Сабина отмахивается, но я настаиваю на том, чтобы он составил соответствующий протокол для передачи прокурору. Делать нечего, следователь берет лист бумаги, быстро заполняет «шапку» и записывает под мою диктовку, что вместе со мной в камере ИВС незаконно находился Олег Москаленко, обвиняемый по уголовному делу, возбужденному и т.д. «Не обвиняемый, а подозреваемый», – высокомерно поправляет меня следователь. «Именно обвиняемый»,- диктую я дальше, – «что содержит признаки преступления, предусмотренного статьей 365 УК Украины». Подумав, я указываю еще и 371 УК – пусть сами разбираются. Я в наручниках подписываю протокол (господин Генеральный прокурор, ау, где Вы?) и требую его немедленно «закупповать», т.е. зарегистрировать в Книге учета преступлений и правонарушений. Увы, ничем более помочь Олегу я не могу.
Настроение следователя безнадежно испорчено. Приходит возмущенный Коваль. Оказывается, Сабина назвал ему более позднее время моего допроса в надежде пообщаться со мной без лишних глаз. Наручники снимаются, Сабина начинает поиски протокола разъяснения прав обвиняемого на украинском языке. В конце концов, искомый бланк где-то обнаружен, я вписываю в него свой отказ общаться со следователем. У Сабины начинается обильное слюноотеделение. Он судорожно вручает мне текст постановления о признании меня обвиняемым – на русском языке и украинском. Заглянув в постановление, я начинаю ржать как годовалый жеребец. Поводов для смеха у меня два.
Во-первых, за два дня сумма недоимки выросла с 54 до 117 тысяч, а часть вторая переквалифицирована на часть 3. Блюстители государственной копейки, наконец, доперли, что задерживать меня по части 2 было никак нельзя. Но это безумное исправление одной цифры на другую приводит к тому, что русский и украинский экземпляры различаются – 117 тысяч недоимки приведено только в русском варианте, в украинском же тексте указана сумма в 33 тысячи грн. Мало того, в постановлении ни словом не сказано о том, где и при каких обстоятельствах, в результате каких операций возникла недоимка, и чем она подтверждается. Говорится только, что неуплата налогов установлена не путем следственных действий (естественно!) а в результате какой-то мифической налоговой проверки. Ни указания на то, какой налоговый орган ее проводил, ни ссылки на номер и дату акта проверки постановление не содержит. Я уже не говорю о главном признаке преступления – об умысле обвиняемого, который следователь обязан доказывать, иначе исчезнет состав. Поясняю Сабине, что за подобного рода постановления отчисляют со второго курса. Тот багровеет и начинает истерично курить, пытаясь унять дрожь в конечностях. Я прошу ознакомить меня с актом налоговой проверки. Мне в этом отказано. И это тоже понятно. Ведь если бы такая проверка проводилась, то помимо того, что я был бы ознакомлен с ее актом, в течение 10 дней с момента его составления налоговый орган обязан был бы вынести решение о взыскании недоимки и финсанкций. Такое решение элементарно обжалуется в хозяйственный суд, который еще не успели подчинить ГНА.
Во-вторых, замечаю, что к статье 212 «паровозиком» подцеплена статья 364 УК – злоупотребление служебным положением в корыстных целях. Статья «прокурорская», и ее присутствие в обвинение необходимо для того, чтобы оправдать факт возбуждения уголовного дела не налоговой милицией, а районной прокуратурой. Впоследствии ее неизбежно придется снять – признаком этой статьи является корыстный мотив, а побывав у меня дома, Сабина навряд ли станет позориться и заявлять, что мифические 117 тысяч поступили в мой карман.
Во все графы протокола допроса Сабина вписывает «отвечать отказался». Ответ я даю только на один вопрос – о месте моего жительства и прошу разъяснить суть обвинения. Разъяснять нечего. Я настаиваю. Сабина берет постановление и начинает зачитывать мне его текст. В ответ я беру протокол, ручку и записываю, что следователем мне суть обвинения не разъяснена.
Между тем Коваль спрашивает: “Максим Геннадьевич, а зачем Вы Бойко фотографировали при задержании?”. – “Для ИВС, – не моргнув глазом отвечает Сабина, – таков порядок”. “Не лгите, – вступаю я, – фотографируют подследственных только в случае ареста, а не задержания, перед отправкой в СИЗО. Для этого в ИВС есть специальная служба. Кстати, там же и отпечатки пальцев снимают”. “Какие фотографии, – изумляется Сабина, – я никого не фотографировал, Вы это все выдумываете”.
На Сабину жалко смотреть. Он перед выбором – либо терпеть мои плевки и дальше, либо попытаться отправить меня в СИЗО для самоутверждения.
Опять на руках защелкиваются наручники. Я сижу в кабинете и глумливо комментирую попытки следователя составить представление в суд о моем содержании под стражей. Дело в том, что с момента окончания действия Переходных Положений Конституции – т.е. уже год – городская налоговая милиция еще ни разу никого не арестовывала, должно быть, преступники моего уровня им пока не попадались. А потому никто не знает, как надлежит оформлять соответствующие бумаги. Я, конечно, мог бы подсказать, но следователь не выдерживает и выставляет меня с двумя охранниками в коридор.
Появляется тень отца Гамлета – адвокат Коваль. Он принес мне пиццу, бутылку “Колы” и массу новостей. От еды я отказываюсь – в наручниках принимать пищу довольно-таки неудобно, а вот новости выслушиваю охотно. Оказывается, Сабина обходит все места, где меня знают, и просит написать мне отрицательную характеристику, мотивируя это тем, что таких тварей, как я, свет не видывал – жену с ребенком выгнал, мать избиваю, отбираю у нее и пропиваю пенсию и проч. Помимо этого, следователь распускает сплетни о том, что меня кто-то когда-то якобы видел пьяным в каком-то ресторане, где я чуть не упал в фонтан и бросал в народ деньгами в сумме две тысячи то ли гривень, то ли долларов.
Но меня сейчас интересует другое – что с жалобой на незаконное задержание? Коваль говорит, что вчера зашел в кабинет к Сабине в тот момент, когда тот договаривался по телефону с судьей местного суда Киевского района (на территории которого расположена городская налоговая) Брежневым о том, чтобы мою жалобу не рассматривали, а переслали в местный суд Куйбышевского района.
Тут меня осеняет: “Евгений Андреевич, готов держать пари, что вопрос об избрании мне меры пресечения будет рассматриваться в Куйбышевском суде судьей Якубенко”. Коваль недоверчиво мотает головой: “Это невозможно. Во-первых, представления на арест рассматривают только председатели судов, в Куйбышевском суде обязанности председателя исполняет знаменитый судья Тупицкий, вынесший приговор Салову, а вовсе не Якубенко. Во-вторых, территориальная подсудность будет определяться местом расположения следственного отдела. Городская налоговая расположена в Киевском районе, надзор за делом осуществляет городская прокуратура – с какой стати передавать представление на задержание в какой-то Куйбышевский суд? В конце концов, – горячится Коваль, – вспомните дело Фельдмана. Банк “Славянский” находился в Запорожье, но вопрос о дальнейшем содержании Фельдманана под стражей рассматривал районный суд столицы – по месту нахождения господина Орла”.
Я возражаю: “Дело Салова тоже должен был рассматривать суд Киевского района г. Донецка, но председатель райсуда тогда сказал, что позорится не будет, и дело передали в Куйбышевский район, судье Тупицкому. Сейчас та же история. Что же касается судьи Якубенко, то он люто меня ненавидит и с моей подачи может запросто лишиться судейской мантии”. И тут я рассказываю Ковалю эту удивительную историю.
Не далее как в марте этого года в моих руках оказалась бумажка весьма деликатного свойства с подписью Воскояна. Оказалась в самом прямом смысле – я стоял недалеко от Лясковца и Воскояна и рассматривал в компании с Валиком Хорошуном из “Делового Донбасса” замечательный документ, который уличал налоговый тандем в тайном проникновении на территорию предприятия с целью элементарного хищения. Тут же последовало нападение на меня Лясковца с выкручивание рук и ломанием пальцев, руку он мне разодрал до крови, но бумажку вырвал и уничтожил. Немедленно мной был вызван наряд милиции по телефону “02” (господа из Генеральной прокуратуры могут проверить – это было 14 марта, фамилия дежурного по городу, принявшего вызов, у меня записана). Однако милиция не приехала – Воскоян демонстративно позвонил в Куйбышевський райотдел, где его знают, и попросил на вызов не приезжать. Я, не смывая крови, тут же направился в райпрокуратуру и сделал соответствующее заявление (не хватало, блин, чтобы всякая налоговая мразь мне пальцы ломала). Прокуратура в возбуждении уголовного дела, естественно, отказала без всякого объяснения.
Отказ прокурора я обжаловал в Куйбышевский суд 6 мая, а 24 мая вытащил из почтового ящика конверт с повесткой, в которой я приглашался в судебное заседание на 22 мая. Смотрю, когда же повестка была отправлена, и глазам не верю – на конверте нет почтового штемпеля! Повестку мне попросту подбросили пару часов назад, минуя почту. Более того, поскольку почтовый ящик у нас общий на весь подъезд и открыть его может только почтальон своим ключом, кто-то ящик взломал. Начинаю опрашивать соседей – те видели, что на первом этаже крутился молодой человек, по описанию очень похожий на Воскояна. Звоню в Куйбышевский суд, называю исходящий номер, указанный на конверте, и прошу сообщить, за кем числится корреспонденция. Оказывается – за судьей Якубенко. Набираю номер, представляюсь. В ответ:
– Я рассмотрел Вашу жалобу на отказное постановление прокуратуры, жалоба оставлена без удовлетворения.
– А Вы меня вызывали в судебное заседание?
– Конечно, секретарь может подтвердить, что повестка Вам выписывалась. К тому же, коль скоро Вы позвонили, значит, Вы знали о судебном заседании, а раз не явились, то это – Ваши проблемы.
– Но каким образом в моем почтовом ящике оказался конверт со штампом суда, исходящим номером и с непогашенными марками? Он что, на почту не сдавался?
Якубенко бросает трубку. Процессуальный закон содержит жесточайшую регламентацию порядка вызова сторон в заседания. В частности, повестки должны направляться исключительно заказными письмами с обязательным уведомление о вручении и в такой срок, чтобы сторона получила повестку не позднее чем за пять дней до заседания.
Я изложил ситуацию на бумаге и подал жалобу в областное Управление юстиции с просьбой внести представление о возбуждении в отношении судьи дисциплинарного производства. Там – шок. Дело кое-как замяли (должно быть, это обошлось Якубенко в приличную сумму), но я, неугомонный, как раз сегодня планировал брать интервью у заместителя начальника Управления касательно проделок двух донецких судей – Якубенко и Коновалова из Ворошиловского райсуда.
Коваль трясет головой: “Но ведь в таком случае Якубенко тем более не станет рассматривать Ваше дело, он обязательно возьмет самоотвод. Я сейчас заеду в Куйбышевский суд для того, чтобы еще раз убедиться, что Вы не правы, потом поеду в Киевский райсуд и буду Вас ждать там”. Наивный Евгений Андреевич…
Мы с охранниками опускаемся в полуподвал. Налоговики озабочены тем, как меня незаметно вывезти – одна мысль, что мою личность в наручниках может запечатлеть какой-нибудь фотокор, вызывает у Сабины истерику. Со стороны черного хода во двор налоговой инспекции загоняется микроавтобус, на переднее сиденье садится безвкусно одетая дама, сильно смахивающая на представителя отряда парнокопытных – должно быть, начальник следственного отдела, напротив меня – следственная группа (мной, оказывается, занимается уйма дармоедов) в составе Сабины и еще какого-то “следока”. Я намекаю на то, что руки надо бы завести назад – особо опасных преступников перевозят именно таким образом, но конвоирам не до меня. Ворота заперты, и мы ждем, пока с внешней стороны не подойдет тот самый господин Сулейманов с ключом.
Мы едем в местный суд Куйбышевского района.
V
По дороге – остановка возле прокуратуры. Я намекаю Сабине на то, что пропустил обед в ИВС, и сегодня меня уже не покормят (никаких иллюзий относительно своего освобождения я не имею). Сабина шипит что-то невразумительное. “Ты, блин, не шипи, а зайди в гастроном возле суда и купи мне чего-нибудь поесть”. – “А кормить тебя я где буду?” – “Заведешь в комнату конвоя и покормишь. За мое самочувствие, между прочим, не начальник ИВС отвечает, а лично ты. А ведь не сам к тебе пришел, ты же ко мне на работу с наручниками приперся, вот и корми”.
Сабине кто-то звонит на мобилку и сообщает, что возле суда собирается народ. Сабина вызывает дополнительную охрану из городской налоговой и требует прислать побольше долбо..бов из Куйбышевской районной налоговой милиции. Подъезжаем к суду. Через тонированные стекла вижу Алексея Миронова, главного редактора “Обкома”. Леха прохаживается с Р.Калифорнийским, чье четверостишие про Азарова я до сих пор вспоминаю с большим удовольствием. Интересно, вернул ли Калифорнийский Лехе книжку Лотмана?
Пока я предаюсь воспоминаниям о славном времечке нашей совместной работы в “обком.net”, появляется дополнительная охрана и меня выводят. Сабина орет, чтобы конвоиры бежали, но мне торопиться не куда – я рассматриваю заполнивших коридоры суда коллег.
Входим в зал заседаний. Меня помещают в клетку и снимают наручники. В коридоре возле дверей выставлена охрана, дабы никто не мог попасть в зал. Этого Сабине кажется мало и дверь он закрывает изнутри на ключ. Кто-то скребется снаружи, Сабина впускает сначала Куйбышевского прокурора Бойчука (а ему что здесь надобно?) и судью. Дверь снова закрывается на ключ, после чего оглашается состав суда – судья Якубенко при секретаре Гужве. Однако дело слушать невозможно – нет защитника. Оказывается, Коваль действительно приезжал в Куйбышевский суд, где его приняли за очередного журналиста и сказали, что никаких документов в отношении Бойко к ним не поступало. Коваль помчался в Киевский райсуд, где его уже завернули назад, через 20 минут он должен прибыть.
В клетке зала заседаний мне сидеть скучно и я требую отправить меня к подконвойным подсудимым. Сабина машет рукой и меня заводят в комнату, напополам перегороженную решеткой. По ту сторону – подсудимые, по эту – менты. Я перебрасываюсь парой слов с народом.
Пришел Коваль. Я снова в клетке, в зал входит начальница следственного отдела, Сабина, Куйбышевский прокурор, защитник, судья и секретарь. Двери закрываются на ключ. Слышны возмущенные крики народа, толпящегося в коридоре, но охранники с надписью “податкова міліція” на спине никого к дверям не подпускают (вот оно – правосудие по-Азаровски).
Я заявляю, что у меня есть ходатайства, подлежащие рассмотрению до начала слушания по существу. Судья: «Потом заявишь». Задает вопросы по анкетным данным. Я требую занести в протокол мои ходатайства: во-первых, открыть двери и дать возможность желающим присутствовать в заседании; во-вторых, направить дело по подсудности в местный суд Киевского района; в-третьих, перевести в разряд зрителей Куйбышевского прокурора, поскольку надзор за следствием в городской налоговой милиции осуществляет не он, а прокурор города Ольмезов. Судья: «Ходатайства отклоняются. В суд поступило представление следователя, согласованное с прокурором Куйбышевского района…». Тут поднимается Коваль: «Ваша честь, Вы отклонили ходатайства не только без всякой мотивации, но и даже не выслушав точку зрения защитника, следователя и уважаемого прокурора». Судья начинает сбивчиво объяснять, что ст. 129 Конституции Украины в части гласности судебного процесса не распространяется на рассмотрение жалоб на незаконное задержание и избрание меры пресечения. Я аплодирую, прокурор опускает глаза.
Коваль впадает в демагогию и произносит целую речь о недопустимости возрождения инквизиционного процесса в противовес гласности и т.п. Судья скучает, прокурор рисует чертиков. Слово предоставляется мне. Прежде всего, я интересуюсь судьбой моей жалобы на незаконное задержание. Оказывается, она уже у Якубенко и будет рассматриваться вместе с представление об избрании меры пресечения. Объясняю незаконность задержания:
– утверждение следователя о том, что я бомж, действительности не соответствует – я постоянно проживаю по адресу, который совпадает с адресом прописки паспорта;
– никаких предусмотренных законом оснований для задержания не было;
– на момент задержания я подозревался в совершении преступления, предусмотренного ст. 212 ч. 2, которая не предполагает в качестве наказания лишения свободы, что автоматически делает задержание незаконным;
– я никоим образом не скрывался и не мог скрываться от следствия хотя бы по тому, что журналист – профессия публичная, каждый вторник в наиболее популярной газете города выходят мои статьи, подписанные моим настоящим именем с указанием рабочего телефона, по которому читатели могут мне позвонить;
– я руковожу Общественной приемной Донецкой областной организации «Громадський контроль», ко мне ежедневно приезжают люди со всей области, рассказывают о бесчинствах милиционеров, налоговиков и прокуроров, информация о работе Общественной приемной размещалась неоднократно в прессе с указанием моих координат, а потому говорить о том, что я от кого-то скрываюсь просто несерьезно;
– меня никто никогда не ставил в известность о возбуждении в отношении меня уголовного дела, повестки мне никогда не направлялись, ни члены моей семьи, ни сотрудники ЖЭКа, ни администрация места работы никогда не получала повесток для передачи мне;
– в течение последнего месяца я неоднократно официально встречался с лицами, участвовавшими в задержании – Воскояном и Лясковцем. 21 июня я был в налоговой милиции города по просьбе ее сотрудника Сулейманова, что полностью опровергает ложь о том, что я прячусь. Если кто и скрывается, то не я, а от меня – 18 июня ни налоговики, ни присутствующий в зале прокурор Бойчук не явились в заседание к судье Н.Васильевой в этом же Куйбышевском суде по моей жалобе на отказное постановление прокурора в отношении Воскояна и Лясковца (я дважды обращался с заявлениями о привлечении к ответственности этого дуэта, в обеих случаях прокуратура мне отказывала без мотивировки, оба постановления я обжаловал, первая жалоба попала к судье Васильевой, жалоба еще не рассмотрена по причине неявки прокурора, вторая жалоба была у Якубенко описанным выше результатом).
Я поворачиваюсь к прокурору: «Если я, как Вы утверждаете, скрываюсь, то почему Вы не явились в суд 18-го? Заодно бы повестку мне вручили и проинформировали о возбуждении уголовного дела». Бойчук начинает что-то путано объяснять, мол, заседание было назначено на 8-00, а рабочий день у него начинается в 9-00. Судья обескуражен: «Так Вы говорите, что 18-го числа были здесь по жалобе на прокурора? У какого судьи? У Натальи Петровны? Я проверю, но тогда это действительно нонсенс».
Слово берет Сабина: «Ваша честь, я прошу избрать Бойко меру пресечения в виде содержания под стражей, поскольку его плохо характеризуют окружающие». Коваль просит зачитать производственную характеристику, находящуюся в деле, Сабина возражает: «Характеристику писали такие же журналисты, как и сам Бойко, а это народ такой, что может написать все, что угодно». Я прошу пояснить, кто именно плохо обо мне отзывается. Сабина: «Да практически все. Вот бывшая жена сказала, что в прошлом месяце Бойко ей дал на ребенка только 50 гривень». Я поднимаюсь в клетке: «Ваша честь, прошу приобщить к материалам дела список женщин, которые отзываются обо мне хорошо». Прокурор ржет, Якубенко машет руками. «Не только жена, – не успокаивается Сабина, – вот еще Хряков дал показания, что Бойко ходит обвешанный связками чеснока и общается с космосом». «Это какой Хряков, – оживает прокурор, – который Хренов, что ли?». Все смеются, эту историю с Хряковым-Хреновым знает полгорода, включая присутствующих в зале.
Для тех, кто не знает, рассказываю.
Александр Витальевич Хряков по праву считается второй достопримечательностью шахтерской столицы после котлеты по-донбасски. На общественных началах он является уполномоченным Госкомпредпринимательства по Донецку и Донецкой области, и в задачи его входит всячески защищать мелкого предпринимателя от чиновничьего произвола. Правда, по идее, он это должен делать бесплатно, но Александра Владимировна Кужель, наверное, забыла ввести своего уполномоченного в курс дела и ознакомить с таким немаловажным нюансом. Как бы то ни было, поработав немножко шахтным слесарем и поторговав на вещевом рынке, Хряков объявил себя общественным деятелем и теперь ни один скандал без него не обходится.
Очевидцы утверждают, что трезвый Хряков – это пьяный Жириновский. Но при этом Александр Витальевич постоянно представляется наперсником и ближайшим другом Андрея Клюева (бывшего заместителя председателя Донецкой облгосадминистрации, ныне – народного депутата и председателя комитета ВР), а также поверенным в делах заместителя областного прокурора Сабардина. Что касается Клюева, то мне доподлинно известно, что Андрей Петрович относится к Хрякову примерно также как и я (ну, быть может, омерзения чуть больше), а вот по части прокуратуры – дело сложнее. Господин Хряков постоянно всем показывает визитку зампрокурора области и пишет пачками пасквили в его адрес на тех же предпринимателей.
Был такой пасквиль и по поводу моей скромной персоны. В октябре прошлого года я обнародовал данные журналистского расследования касательно вопиющей коррупции в Марьинской межарайонной прокуратуре, провел по этому поводу даже пресс-конференцию с демонстрацией «гонорарной ведомости» в сумме 32 тысячи долларов, в которой заместитель межарйонного прокурора расписывался (хватило ума!) в получении денег от частного предпринимателя. Прокуратура взвыла, услужливый Хряков тут же написал на имя облпрокурора Виктора Пшонки письмо, в коем заклеймил меня, как человека психически нездорового и предложил совместными усилиями провести ответную пресс-конференцию, а меня привлечь к уголовной ответственности за незаконное присвоение себе права проводить пресс-конференции. Пшонка, естественно, не нашелся, что на такое ответить, и переслал письмо прокурору Донецка. Тот также изумился настолько, что направил хряковское послание в прокуратуру Киевского района – по месту проведения пресс-конференции. Вызывает меня помпрокурора, смеется и показывает хряковскую бумажку. Я ей говорю: «Позвольте, позвольте, так ведь это не просто жалоба, это же заявление о возбуждении уголовного дела», – и отчеркиваю хряковскую фразу о моем «привлечении к ответственности». Помпрокурора, мудрая баба, поседевшая на этой работе, начинает меня убеждать, что это никакое не заявление о возбуждении, а так, мол, крик души. Однако я настаиваю на том, чтобы по результатам рассмотрения этого «крика» было вынесено постановление – либо отказное, если я невиновен, либо о возбуждении дела. Делать нечего, написали в прокуратуре отказное постановление, и тогда я, в качестве ответного тоста («стукачей» не люблю еще с детского сада) вкатал заявление о привлечении Хрякова к уголовной ответственности за заведомо ложный донос. Прокуратура залегла на дно и не подавала признаков жизни в течении трех месяцев несмотря на мою письменную бомбардировку напоминаниями о сроках рассмотрения. Пришлось обратиться в суд с жалобой на бездействие прокурора. В судебном заседании представитель прокуратуры (кстати, супруга того самого Сабардина), плюнув, вручила мне копию отказного постановления по моему заявлению в отношении Хрякова. Но в резолютивной части постановления, очевидно, под влиянием подсознания, было записано «в возбуждении уголовного дела в отношении А.В.ХРЕНОВА отказать». Я, плача от смеха, обжаловал это постановление, и судья жалобу удовлетворила с мотивировкой «Бойко просил привлечь к ответственности Хрякова, а постановление вынесено в отношении Хренова». При этом прокурору Киевского района судья поручает опять вернуться к рассмотрению вопроса о возбуждении уголовного дела в отношении пана уполномоченного. Но на этом ХРЕНОВая история не заканчивается – прокуратура опять залегает на дно и делает вид, что первый раз слышит об отмене отказного постановления. Я опять, под гомерический хохот доброй половины города, обращаюсь в суд с жалобой на бездействие прокурора, заседание должно состояться 12-го июля.
И вот, этого самого Хрякова-Хренова налоговая привлекает в качестве эксперта моего морального облика, обосновывая необходимость моего ареста тем, что при упоминании моей фамилии у Александра Витальевича выступает слюна, как у бешеного бобика.
(продолжение следует)
Владимир БОЙКО, специально для УК
