Конечная станция, или свидание с «пожизненником»

На «свиданку» с пожизненно заключенным я приехал второй раз. После первого раза прошло полтора года. Незаметно прошло. Для меня незаметно. В камере же для «пожизненников» время воспринимается по-другому. И измеряется тоже по-другому. Не знаю как. Но уж точно не числом лет, месяцев и дней, оставшихся до освобождения, как у зэков, приговоренных к конкретным срокам. Здесь срок один для всех — пожизненный. Наверное, у кого-то теплится надежда на то, что, отсидев двадцать лет, можно будет написать положенное законом прошение о помиловании — «помиловку», и тогда, может быть, пожизненный срок заменят на двадцать пять лет лишения свободы. А может, и не заменят. Кто-то, наверное, надеется на изменения в законе, кто-то — на пересмотр дела. А дни тем временем бегут «как весною в реке вода, дни бегут, унося за собою года…» А может, наоборот, тянутся. Это для нас они бегут.

Три государства за одним забором

Та же область, тот же город, те же высокие заборы той же колонии. Только тогда, полтора года назад, небо было неприязненным, пасмурным и серым, а сейчас оно голубое и радостное. Тогда было сыро и холодно, впереди была зима, а сейчас тепло и совсем скоро станет жарко, потому что впереди лето.

Колония не обычная, а специализированная. На ее территории сосуществуют три практически отдельных государства. Первое — собственно сама колония с усиленным режимом содержания, или, выражаясь современным официальным языком, «колония среднего уровня безопасности» (до сих пор не могу привыкнуть к этим «европейским терминам». Какие уровни, какая безопасность? Набор бессмысленных слов). Второе — лечебница для заключенных-туберкулезников. И, наконец, третье — место, где «сидят» «пожизненники» и «тэзэшники» (слово происходит от аббревиатуры ТЗ — тюремное заключение. Жаргонное название — «крытка», «крытая»).

И те, и другие отбывают наказания в условиях камерной системы. «Максимальный уровень безопасности». Это конечная остановка. Последняя черта, за которой больше ничего нет. Раньше была смертная казнь, теперь — ничего. Последняя ступенька длинной лестницы в системе наказаний. Дальше уже некуда. Нам нужна именно эта конечная станция.

Возле окошка для приема передач — небольшая очередь. Озабоченные, хмурые лица, усталые глаза. Приемщик, разрезая на мелкие части голову свежей капусты, объясняет ее хозяйке, что вчера в такой же капусте пытались передать кому-то из осужденных 150 гривен. Не удалось.

Несколько человек неподвижно ожидают вызова на длительное свидание. К нам это не относится. «Пожизненникам» длительные свидания не полагаются. Только краткосрочные — раз в полгода 4 часа беседы через оргстекло и решетку под надзором сотрудника колонии.

Передача сдана, заявление с просьбой о свидании — тоже. Ждем своего часа. Небо уже не кажется радостным. Здесь вообще не бывает ничего радостного, и поневоле становится хмурым и озабоченным лицо. Здесь все время нужно ждать.

«Погляжу налево, погляжу направо, всё — полынь, отрава…»

Но вот наконец и наше ожидание закончилось. Сверка паспортных фотографий с лицами, немалое количество дверей, сплошных и решетчатых, проверка металлоискателем, еще одна решетчатая дверь, небольшой чисто убранный двор. Слева — мрачное продолговатое одноэтажное здание, резко контрастирующее и с солнечным светом, и с голубым небом, и даже с казенной стерильностью двора. Солнечный свет в здание не проникает — окна заложены непроницаемыми толстыми квадратами стеклоблоков. Какое-то подобие форточек имеется, и они даже открыты, эти форточки, но в них — угрюмая зарешеченная чернота. И ни одного звука не доносится из этого здания. Полная тишина. Как будто там никто не живет. Но это жилье. Причем постоянное. Здесь живут четыре десятка приговоренных к пожизненному лишению свободы. И большинство свой приговор заслужило.

Что же касается Саши — человека, к которому мы приехали («мы» — это его мать, его жена и я) — то о нем мне уже доводилось писать. По его собственному мнению, а человек он объективный, пятнадцатилетний срок был бы для него заслуженным наказанием. И адекватный совершенному лично им (о делах банды, в которую он входил, я тоже писал довольно много). Но только теперь что-то поправить в его судьбе будет очень непросто.

Справа — тоже какие-то одноэтажные строения, но более яркого вида. В одном из них — комната для краткосрочных свиданий. Точнее будет сказать — комнатенка. Две крохотных, запирающихся снаружи кабинки с одной стороны — это для заключенных. С другой стороны — более просторное помещение и две такие же кабинки, но без дверей. Это для тех, кто приехал на «свиданку». В углу помещения расположился сотрудник колонии, в разговоры он, как правило, не вмешивается, просто слушает и контролирует обстановку. В каждой из кабинок стоит телефонный аппарат. Ни один из них, правда, не работает, поэтому говорить приходится громко, так, чтобы голос пробился через оргстекло. Это не доставляет больших неудобств, но только до тех пор, пока две других параллельных кабинки никем не заняты.

Сашу уже привели. Параллельные кабинки, как обычно, пустуют. Говорить с ним удобнее всего по очереди. Поэтому мы периодически сменяем друг друга на неподвижной, намертво прикрепленной к полу табуретке и задаем интересующие нас вопросы. Каждый свои. Он улыбается или задумывается, перед тем как ответить. Или, наоборот, оживленно перехватывает инициативу.

Его арестовали, когда ему было 25 лет. С тех пор минуло 9 лет. 9 лет он провел в камерах, и сколько лет проведет там еще — никому не известно.

Лицом к лицу

— Саня, как настроение?

— Нормально.

Он не любит жаловаться. Может описать какую-то ситуацию, которая требует изменения, какую-то несправедливость, с которой он намерен бороться. Лишь иногда по тону писем можно догадаться, что настроение у него бывает не совсем «нормальным». Да по выражению лица и каким-то другим не заметным постороннему взгляду признакам об этом могут догадаться самые близкие ему, хорошо знающие его люди — мать и жена. Вот они — перед ним. Всю жизнь проработавшая на тяжелых работах, мало радостного видевшая на своем веку мать, на которую свалилось еще и это несчастье. Человек она простой, доброжелательный и деликатный. Что творится у нее в душе при виде сына, одетого в тюремную робу, при осознании того, что он «пожизненник»? Что творится в душе у жены? Более надежного и самоотверженного человека, чем она, я не видел никогда. Человека, который никогда, ни под каким видом не предаст и не отступится, человека, который будет верен своему долгу до конца. Случилось такое с мужем (а о его делах на свободе ей ничего не было известно) — значит, нужно посвятить ему всю жизнь, а как по-другому? По-другому для нее быть не может. За несколько лет знакомства с ней я знаю это точно. Такие люди, оказывается, бывают. И жены такие есть. Казалось бы, они-то, настоящие, и должны бы быть по-настоящему счастливы и вознаграждены. А получается почему-то вон что…

Девять лет его не сломали. Хотя, наверное, всякие были мысли. Но его силе духа можно лишь позавидовать. Пока он занят беседой с женой, я, глядя на него, задаю себе вопрос: смог бы я сам, пробыв столько лет в таких условиях, сохранить ясный ум, здоровую психику и волю к жизни? И сам себе признаюсь, что вряд ли. Хотя, вроде бы, и сейчас готов уйти от ненавистного и враждебного мне мира, в котором я не прижился, с его чуждыми мне интересами, в какую-нибудь камеру-«одиночку». Но это другое. Мне ведь именно «одиночку» подавай. Да еще и не простую, а более или менее комфортабельную…

Он не только сохранил здравый ум. Теперь это много передумавший, много прочитавший, много чего осмысливший, мудрый человек. И давно уже не преступник. Его внутренний мир уже совсем иной, но он находится там, где находится, и потому верен своим «правильным понятиям».

О смертной казни и «амнистии»

— Саня, я ведь к тебе приехал еще и как интервьюер, так что задам несколько специфических вопросов. Как ты, например, относишься к смертной казни?

— Хорошо отношусь. Я против даже 25-летнего срока заключения, потому что это медленное, жестокое убийство. Расстрел намного гуманнее.

— Какие преступления, по-твоему, заслуживают смертной казни?

— Изнасилования со смертельным исходом или с убийством. Убийства с неоправданной жестокостью. Это с одной стороны. А с другой — в такой стране как наша смертную казнь вводить нельзя, потому что при наших методах расследования и при нашем правосудии расстрелять могут невиновного человека. А потом, через несколько лет, да и то случайно, вдруг выяснится, что он был невиновен.

— Саня, ты, как бывший спортсмен, имеешь возможность поддерживать здесь спортивную «форму»?

— Во-первых, в камере тесно, спортом особенно не позанимаешься. Во-вторых, занятия спортом или, допустим, йогой — это, конечно, хорошо для здоровья, но я очень сомневаюсь, что это может быть полезно в сырой и прокуренной камере, где нет нормального воздухообмена. Вот тебе последний пример. Был у нас такой парень — Олег Киевский, он не курил, не чифирил, не пил кофе, каждое утро обливался холодной водой, занимался спортом на прогулке и в камере, голодал, очищаясь, и очень следил за своим здоровьем. А недавно умер от туберкулеза. Хороший был парень, с характером и целеустремленный… Прошлым летом тоже один «пожизненник» у нас умер, и тоже от туберкулеза. Перед этим бросил курить, занимался спортом, боролся за свою жизнь. А оконцовка — «марганцовка»… Спорт и здоровый образ жизни в этих стенах не лечит.

— А много зэков у вас умирает?

— Из сорока наших меньше чем за год уже двое ушли по «амнистии»… А недавно у моего бывшего сокамерника «поехала крыша». Он начал на весь пост лаять по-собачьи и громко смеяться. Это было жутко слышать, тем более зная, кто это делает и от чего. Его локализовали и он теперь в одиночке. Лечат. От него теперь ни звука не доносится. И он, кстати, не курил, занимался спортом, вел здоровый образ жизни.

«Время быстротечно…»

— У вас здесь существуют «понятия», деления на «масти»?

— Нет, именно здесь этого нет. Мы изолированы от остального зэковского мира, и зэки здесь очень разобщены… Я вообще сторонник справедливых и жестких «понятий». Так вышло, что от улицы и старших, судимых «босяков» я впитывал информацию и «понятия» одни, а попав в тюрьму, увидел другие «понятия» и нравы. Мне их сложно принять, в них много того, что мне не по душе. Но жить по старым «понятиям» тоже невозможно — это гибель. Не физическая, а психологическая. Это значит быть «белой вороной» для зэков и врагом для администрации. Это одиночество и осознание того, что ты не нашел в себе сил и ума, чтобы перестроить сознание на настоящее время, на те обстоятельства и стены, которые тебя окружают, причем перестроить без ущерба для внутренних убеждений и совести, и не идя в разрез с Человечностью и всем тем, что связано с этим громким словом. Это очень сложно, но возможно, для этого нужно всегда знать, что главное, а что второстепенное. Время быстротечно, и изменения неминуемы, так было всегда, во все времена…

— По скольку человек сидят у вас в камерах?

— Максимум — четверо. (По закону положено не больше двух — В.Ф.) В нашей камере сейчас трое.

— Я вижу, на твоей куртке больше нет надписи «Довічне ув’язнення». Почему?

— Отменили эту надпись. Демократия…

— А оранжевую одежду, которую еще раньше носили «пожизненники», ты застал?

— Застал. Хотя для меня это значения не имеет, в чем здесь ходить…

Как решаются «вопросы»

Вопросы еще были, но с мысли и с настроения сбили новые события. Во дворе началось какое-то движение, и вскоре в соседнюю с Сашей кабинку завели немолодого угрюмого человека, по виду явного рецидивиста с большим зэковским стажем. Рецидивист был из «тэзэшников». Он поздоровался с Сашей, обменялся с ним несколькими фразами, с интересом осмотрел нас, «свободских» людей, и, похоже, не очень понимал, зачем его сюда привели. Никакой «свиданки» он, похоже, ни с кем не ждал. Через пару минут в помещение с нашей стороны вошли двое. Один такой себе толстый и высокий сравнительно молодой человек в солнцезащитных очках, второй — постарше и похудее. Первый с некоторым недоумением осмотрелся и сел на указанное ему место напротив рецидивиста. Рецидивист озадаченно рассматривал новых посетителей.

Начало их диалога я пропустил, краем уха услышал только вопрос толстого человека. Что-то по поводу того, «заходит» ли на ТЗ «грев». Рецидивист что-то тихо, после паузы, ответил. Теперь уж он точно не понимал, кто эти люди, зачем к нему приехали и чего от него хотят.

Но диалог продолжался недолго — теперь посетители стали шумно возмущаться, что перед ними сидит совсем не тот зэк, к которому они приехали.

На сей раз озадачился дежуривший сотрудник колонии. Выскочил во двор, кого-то позвал. Несколько минут ушло на выяснение отношений, потом опять началось движение, захлопали двери, и рецидивиста повели назад, туда, откуда взяли. Он не очень расстроился — какое-никакое, а развлечение, да и прогулялся малость. Пауза, новое движение, возня, и в кабинку завели другого зэка, теперь уже того, который требовался… Этот зэк был круглолицый, голубоглазый, бесцеремонный, шумный, веселый, вызывающе блатной, необычайно говорливый и артистичный. Есть такая категория блатных, любящих постоянно находиться в центре внимания. Стороны обменялись веселыми приветствиями, и началась бойкая, перемежаемая матерными словами беседа. Причем матерился как раз никого не стесняющийся зэк, гости вели себя намного скромнее. Из разговора можно было понять, что это не простой зэк, а какой-то крупный и известный в уголовном мире авторитет. И что он крайне недоволен тем, что совсем недавно его перевели в эту колонию и на это ТЗ. И весело и громко материл царящие здесь порядки, сравнивая их с теми местами, где ему пришлось побывать до этого. Посетители обещали с кем-то договориться и исправить недоразумение. По ходу дела авторитетный зэк интересовался всякими важными для него вопросами уголовного характера.

Посетители отвечали, что уже отвезли в какой-то там апелляционный суд 200 тысяч гривен, так что все будет нормально. Никого из беседующих ни в малейшей степени не смущал тот факт, что их разговор слышит сотрудник колонии. Это были очень уверенные в своих возможностях и в силе денег люди. И, наверное, имели для этой уверенности веские основания. И они, безусловно, договорятся с кем надо. И они, безусловно, решат все свои вопросы. Потому что этот мир создан для них. И для таких как они.

«Свиданка» закончилась. То же мрачное здание, только теперь справа от нас, те же заборы, те же решетчатые и сплошные двери. И то же радостное небо над головой. Только радоваться как-то не очень хотелось…

Владимир Филь, Наше время