Суд в Украине не продажный. Он – украинский

В любом обществе и в любое время суды являются порождением и инструментом защиты совершенно конкретного строя и совершенно конкретной элиты. Украина – не исключение.

Предо мной сидит судья, Перед ним лежит статья. Он такой же, как и я, Только подо мной скамья.

Юлий Ким. «Суд над судьями»

Торжественные судейские одеяния во всех странах подчеркнуто архаичны. Мантии, гербы, цепи, шапочки. Принято считать, что это подчеркивает некую незыблемость и преемственность традиций с тех, римских еще, времен, когда правосудие было «настоящим». Но вполне можно предположить, что если бы установка была на футуристичность одежд, то она бы выглядела, может быть, не менее разнообразно, но куда более уныло. А именно — повторяла бы дизайн тюремной одежды тех стран, в которых сие правосудие совершалось. Комбинезоны и робы с номерами, яркие или полосатые, шапочки-«пидорки» и никаких тебе цепей, кроме кандальных.

Неправедность приговоров — явление настолько же хроническое, как и само судопроизводство. Со всеми вытекающими последствиями. В 449 году до нашей эры вследствие несправедливого судебного приговора по делу сенатора Аллия Клавдия об изнасиловании девушки Виргинии в Риме произошло народное восстание, вследствие чего власть сенаторов была свергнута. Тогда в результате лжесвидетельства невеста бывшего трибуна Луция, защищавшего права народа, была признана рабыней, и насильник не мог нести никакой ответственности. Но ее семья была настолько известной, что примитивная фальсификация вызвала подлинный бунт.

Сегодня принято считать, что основой неправедных судейских решений является коррупция. На низовом уровне это, пожалуй, правда. Но на высшем — это изначально конфликт приоритетов. На чью сторону встать? Цезарь или плебс? Государство или народ? Результат или процедура? Законодательство, развившееся из древнегреческих законов Солона, первоначально просто фиксировало обычаи, сложившиеся по взаимному согласию людей. Но когда над бытовым правом появились религиозные и идеологические «надстройки», именно они стали определять, в чью пользу следует создавать законы и подзаконные акты. Конечно же, во имя «высшего блага». К благу людей никакого отношения не имеющего. Суд призван показывать обществу, что в данный момент времени справедливо. Но порой времена меняются так быстро, что судьи не успевают сбежать.

Принято считать, что наиболее ярким примером возмездия над судьями-преступниками в ХХ веке является третий Нюрнбергский процесс 1947 года. Поэтому в посткоммунистическое время часто можно было слышать достаточно наивные требования некоего «Нюрнберга-2» для коммунистов. Наивные не по сути. Коммунизм уничтожил десятки миллионов людей и, наравне с нацизмом, давно осужден. Денацификация в Европе прошла в конце 40-х, декоммунизация у нас — и не начиналась.

Наивна сама попытка скопировать якобы справедливую и результативную процедуру возмездия. Ведь Нюрнберг, где применялась «особенная форма права», как и другие подобные процессы, можно проиллюстрировать цитатой осужденного там Геринга: «Победитель — всегда судья, а побежденный — подсудимый». В Лондон, где победители готовили устав Нюрнбергского процесса, делегация из Москвы привезла утвержденный Сталиным в ноябре 1945 года перечень из девяти «нежелательных вопросов».

Пакт, Катынь, Польша и т.д. Союзники, у которых тоже было рыльце в пушку, выдвинули встречные темы, которые следовало предать забвению, — Мюнхенское соглашение, например. Договорились, особо принципиальных своих судей убрали, кто как умел (советский обвинитель Николай Зоря «застрелился», примерно так же, как наш бывший министр внутренних дел Кравченко). Объективность Нюрнберга — сильное преувеличение и пример подражания только для невежд.

Судил шестнадцать юристов и судей Третьего рейха американский военный трибунал. Официально — «Соединенные Штаты Америки против Йозефа Альтштеттера и других». Изначально из обвинения был удален пункт «Участие в общем плане или заговоре с целью совершения военных преступлений и преступлений против человечности».

Один умер во время процесса, одного отпустили по состоянию здоровья. Четверо были оправданы. Двое получили по пять (именно Альтштеттер, начальник отдела гражданского законодательства и процесса) и семь лет. Четверо — 10 лет. Остальные — пожизненное. Но в начале 50-х годов все они оказались на свободе.

Многие, гораздо более одиозные личности, вообще не предстали перед судом. Закладывались основы Евросоюза, ФРГ вступала в НАТО и Конрад Аденауэростро нуждался в квалифицированных кадрах бывшего рейха. Отсидевшие получили очень приличные пенсии, например Эрнст Лаунц (обвинитель в делах о покушении на Гитлера) с 1952 года до конца жизни получал пенсию генерального прокурора.

Если бы не Холокост, мы знали бы сегодня о Нюрнберге столько же, сколько об аналогичном Токийском процессе, где из обвиняемых и наказанных единственным юристом был министр правосудия, досрочно освобожденный в 1955 году. (Там изначально победители вообще не знали, кого и за что судить (после Хиросимы), но оккупационной американской власти просто необходимо было кого-то казнить в назидание другим.) Мы не знаем о многих других процессах над судьями предыдущих режимов, публичной частью которых было соблюдение международных норм, а непубличной — поиск обоюдной выгоды между представителями сторон.

Проблема справедливости судопроизводства лежит не в плоскости формальной юриспруденции, а человечности в широком смысле слова.

Правосудие Третьего рейха формально существовало на всех уровнях. Георгий Димитров был оправдан на Лейпцигском процессе в 1933 году, где его обвиняли в поджоге Рейхстага. Хотя Димитров «белым и пушистым» вовсе не был, в Берлине он находился как тайный агент Коминтерна, а у себя в Болгарии был заочно приговорен к смерти за участие в вооруженном мятеже. Клеветников нацисты наказывали (на оккупированных территориях публично пороли плетьми), потому что «стучать» нужно было качественно и идейно.

В белорусской «Локотской республике» (созданной по проекту генерала Йодля об использовании антикоммунистических настроений в бывшем СССР и юридически признанной нацистами) местная полиция поймала, судила и повесила двух немецких мародеров, и фашисты признали это решение законным. Но буквально по соседству села просто выжигались, а их население расстреливалось.

Преобладавший (вопреки «диссидентам» рейха, считавшим такую политику самоубийственой) параноидальный подход Гитлера выводил десятки миллионов людей за рамки какого-либо права вообще, как некогда римский суд вывел «в рабыни» девушку Виргинию. Правосудие «для своих» никогда не имело ничего общего со справедливостью в общечеловеческом понимании.

Сегодня в Украине мы являемся свидетелями такого рода правосудия, которое эффективно функционирует по формальным признакам в интересах правящего меньшинства. Не Бог весть какая новость: и при Советах знали, что «прокурор добавит». Ни злодеи, ни жертвы, как их ни пересаживай, не являются сколько-нибудь оригинальными или выдающимися персонами, ни с точки зрения совершенных злодеяний, ни с точки зрения «избирательного правосудия».

Силой обстоятельств в поле общественного зрения (как Хиросима с Нагасаки) попали заказные дела Юлии Тимошенко и Юрия Луценко, подчеркнув эту самую вечную избирательность и в то же время формальную «справедливость» суда. Когда-нибудь мы будем читать стенограммы их судов с таким же интересом, как сегодня стенограмму суда от 13 марта 1964 года над будущим нобелевским лауреатом Иосифом Бродским.

И обвинитель Сорокин («Вы говорите, что у вас сильно развита любознательность. Почему же вы не захотели служить в Советской армии?»), и судья Савельева («Мы называем ваши стихи «так называемые« потому, что иного понятия о них у нас нет») выглядят полными идиотами. Но когда Бродский получил Нобелевскую премию, уже пенсионерка Савельева заявила, что в этом и ее заслуга — потому что наставила его на путь истинный…

Загадочные люди, эти судьи. И, конечно же, будет очень несправедливо наказывать исключительно «главных действующих лиц» этих двух процессов, какую бы чушь с точки зрения потомков они ни несли. Они же инструменты влияния, а не самодеятельные исполнители. Даже грузинские реформированные суды (прокуратура, финансовая полиция) сталкиваются с политической необходимостью иногда выносить решения с учетом «звонка». Но есть две опасности, два разных сценария развития грядущих событий по тотальному установлению справедливости.

Первая — что в тени двух громких дел останутся сотни, а может быть, и тысячи других подобных дел. К тем узникам не приезжали «по первому чиху» зарубежные врачи, к ним не пробивалась и о них не судачила пресса, за условиями их содержания не следило мировое сообщество. Лишь двое несправедливо осужденных будут объявлены политическими ангелами во плоти с безупречной репутацией, достойной очередных кредитов МВФ. Остальные останутся там, где были. Судебная реформа сведется к замене одних подхалимов другими. Будет некий «нюрнберг» для наиболее бестолковых — и все. Остальные получат хорошие пенсии.

Вторая — реванш может быть организован по китайской модели 60-х, времен «культурной революции», когда министр госбезопасности Китая Се Фучжи заявил: «Мы не можем зависеть от рутинного судопроизводства и от уголовного кодекса». Мао, чувствуя, что не может справиться с выходящей из повиновения системой власти, фактически разрешил убивать всех прежних чиновников, выпустив на улицы десятки миллионов революционных «беспредельщиков» — отряды малограмотных подростков-«хунвейбинов».

Одних только госчиновников было уничтожено пять миллионов человек. Уже через два года Мао вынужден был усмирять своих революционеров с помощью правительственных войск. И после показательных расстрелов еще пять миллионов борцов за абсолютную справедливость отправились на десять лет в ссылки.

Это, соответственно, европейская и азиатская модели развития. Украинский колорит будет в том, что все будущие обвиняемые к тому времени окажутся:

а) срочно на пенсии;
б) в ужасном состоянии здоровья;
в) в состоянии послужить новой революционной власти с тем же идиотским усердием.

Здесь основа мифа о грядущем неизбежном и справедливом возмездии всем-всем неправедным судьям в какой-то особенной, третьей украинской версии. В любом обществе и в любое время суды являются порождением и инструментом защиты совершенно конкретного строя и совершенно конкретной элиты.

Политические уроки постсовка гласят, что частичная либерализация чего-либо в консервативном обществе, которой дразнят образованного избирателя, невозможна по определению, ибо запускает механизмы окончательного развала системы. Самый яркий пример — «перестройка» в СССР. Поэтому все постсоветские правители под этими либеральными лозунгами на самом деле строят частично авторитарные режимы. И когда перехватывают их друг у друга, то лишь туже прикручивают гайки, валя все издержки процесса на «злочинних» предшественников.

В обозримом будущем не наблюдается команды реформаторов, которая не нарушала из корыстных побуждений хотя бы собственные договоренности, нет уникальности политического момента, при котором эта группа или ее лидеры не должны никому ничего, ни внутри страны, ни вне ее. Каждая власть, в том числе судейская, и хочет, и страшится этих перемен, потому что боязно оказаться на стороне проигравших. Ведь тогда их непременно будут судить, и они смогут сказать словами барда Юлия Кима:

Суди, судья, суди меня, —

Работа есть работа!

Сегодня ты, а завтра я,

А послезавтра — кто-то.

Суди, судья, смелее

Цеди, судья, слова,

Как будто ты

по меньшей мере

Истина сама!

А вся истина ясна

Не судье, не узнику,

А тем, кто в наши времена

Заказывает музыку.

Автор: Олег Покальчук, «Зеркало недели. Украина»