C кем воюет Кремль?

 Есть ситуации, в которых сторона конфликта не равна самой себе. Например, закрытие оппозиционного СМИ принято прятать под хозяйственный конфликт. Мол, неправильно заполнили документы на перерегистрацию, нарушили сроки, не предоставили отчеты – и, в итоге, неугодное медиа лишают лицензии. Мотивы довольно просты – любой авторитарной системе нужно, чтобы медиа равнялось самому себе, чтобы его закрытие не воспринималось как прецедент, чтобы история звучала скучно и сугубо юридически. Поэтому реальную причину пытаются подменить – чтобы сузить резонанс.

А бывают обратные случаи. Вспомните любой коррупционный скандал: в тот момент, когда задерживают взяточника, он начинает говорить, что все дело в его политической позиции. Что это давление на свободу слова, репрессии и вообще 37-й год. И это ведь тоже стратегия – показать, что ты больше самого себя, что дело не в откате и не во взятке, а в чем-то куда более глобальном.

Так вот, современная Украина больше самой себя. И все события последних двух лет, включая войну на Донбассе, это история про ценностное, а не национальное противостояние России и Украины.

Back in USSR

Сейчас часто любят рассуждать о пророссийских настроениях Крыма и Донбасса. Но это подмена понятий – оба региона все двадцать три последних года были не столько пророссийскими, сколько просоветскими. Они не знали и не могли знать российской реальности – просто потому, что не жили в ней ни дня. Тот факт, что они голосовали за «пророссийские» партии объясняется лишь тем, что эти политические силы эксплуатировали просоветскую ностальгию.

И это не случайно. Потому что и Донбасс, и Крым в советские годы находились в привилегированном положении. Для Крыма представление о «золотом веке» – это 70-80-е годы ХХ века: заполненные до отказа здравницы, титул главного приморского курорта огромной страны, формула «орден на груди планеты Земля», десятки работающих предприятий.

Нечто подобное было и на индустриальном Донбассе – рабочий класс в советское время был «гегемоном». Шахтер при желании мог заработать больше университетского профессора, при этом для работы в шахте не требовались особенные знания – достаточно было способности работать в нечеловеческих условиях.

А потом советская экономическая модель потерпела крах. Рухнувший железный занавес снизил конкурентоспособность крымского побережья: трехмесячный пляжный сезон не мог конкурировать с теплыми средиземноморскими курортами Анталии или круглогодичными египетскими. А новая рыночная модель сделала неконкурентоспособными советские индустриальные гиганты Донбасса. В итоге, жители полуострова и восточной Украины столкнулись с тем фактом, что в ситуации открытой экономики их привилегированная роль начала испаряться.

Причина была в том, что старая советская экономическая модель уже не могла работать. Но вместо того, чтобы принять этот факт, крымчане и жители Донбасса стали думать о том, что во всем виновата Украина, которая пришла и пригвоздила их тризубом к социальному дну. В их сознании следствие подменило причину.

Причем просоветская ностальгия была свойственна именно территории городской агломерации Донбасса – той, где были расположены шахты и заводы. Именно она в 2014 году станет пространством, где Кремль будет культивировать сепаратизм. А вот сельские регионы Донбасса так и остались под контролем Украины. Не в последнюю очередь из-за того, что в сельских районах уровень подобных самоощущений был куда ниже.

И вся модель электорального поведения этих регионов заключалась в голосовании за тех политиков, которые обещали невозможное. А именно: вернуть советскую реальность с ее уровнем социального патернализма, системой распределения благ и общественной архитектурой. Одновременно, Россия воспринималась в роли наследницы СССР – интеграция в которую сулила избавление от необходимости меняться и ломать привычный уклад жизни. Эти настроения эксплуатировали самые разные политические спекулянты – от коммунистов до Партии регионов. Их всех роднило одно и то же – любую дискуссию о прошлом они подменяли пустыми разговорами о нем.

И все попытки объяснить, что постсоветская Россия совершенно не похожа на Советский Союз, что Москва не собирается строить социальное государство и что в РФ царит тот же неофеодализм, что и на Украине – оказывались напрасными. Этому противодействовали как российские СМИ, так и украинские политики, эксплуатировавшие темы просоветских ожиданий и дружбы с Россией, и не желавшие терять электорат.     

Что такое Россия

Если быть до конца честным, то место «русского мира» должен был бы занять «белорусский мир». Потому что именно Беларусь – это последняя постсоветская страна, максимально сумевшая сохранить в себе всю архитектуру советских взаимоотношений. Огромный госсектор и госзаказ, социальные программы, архаичная по нынешним меркам система общественных взаимоотношений, отсутствие нарочитого потребления и неприязнь к богатым. Она рельефно отличается от России, которая успешно выстроила систему неофеодальных взаимоотношений, а разрыв в доходах между обывателем и чиновником в ней сопоставим лишь с неподсудностью вторых на фоне бесправия первых.  

Россия, провозглашающая себя неким альтернативным «западному миру» центром, смотрится смешно. Потому что все последние двадцать три года Москва стоит в той же самой очереди к окошку глобального «макдональдса», в которой стоит и Украина. И все призывы к бывшим советским республикам объединяться вокруг Кремля на этом фоне выглядят наивно. Зачем покупать франшизу на западную модель у России, если можно ее приобрести напрямую у Брюсселя?

Но в публичной сфере этот факт Москву вовсе не останавливал. Идеологическая и пропагандистская накачка истории про «русский мир» набирала обороты все минувшее десятилетие. Концепция включала в себя историю про «антизападничество», «антиглобализм», «духовные скрепы», «особый путь» и «традиционализм». Россия предлагала всем соседям влиться в некое пространство, противостоящее западной традиции, и это притом, что сами российские элиты как раз-таки мечтали о том, чтобы стать частью западной элитной тусовки. Красивая картинка для «низов», которая никак не подтверждалась реальными действиями «верхов».

Более того – Россия позиционировала себя как единственную альтернативу идее строительства национальных государств в бывших советских республиках. Ее ценностный набор представлялся «наднациональным», принять который мог любой человек – вне зависимости от своих «крови и почвы».      

Но проблема «русского мира» не только в том, что он не работает. Не только в том, что все его идеологи жили поперек декларируемых ими же принципов. Главная проблема «русского мира» в том, что полтора года назад у него появился конкурент.

Что такое Украина

Начиная с Майдана, Украина стала больше самой себя. Она уже не ограничена языком, национальностью или гражданством – незаметно для самой себя она стала пространством ценностного. И война сегодня идет не столько между Киевом и Москвой, сколько между просоветским и постсоветским.

Когда Россия смотрится в зеркало, там отражается Советский Союз. То, что мы наблюдаем – это попытка копировать советскую эстетику. Коммунистическую идеологию заменили «традиционные ценности», какую-никакую социальную справедливость подменили сословным неофеодализмом, но многие вещи остаются неизменными. Цензура в СМИ и искусстве, антизападная риторика, раздутый силовой аппарат, социальный патернализм, отсутствие независимых судов, регулярная зачистка любых ростков гражданского общества – старшему поколению, заставшему СССР, даже не надо ничего объяснять. В сфере «коллективного бессознательного» эксплуатируют именно советские архетипы: начиная от гражданского культа Великой Отечественной и заканчивая возрождением значков ГТО.

А теперь Украина стала главным носителем альтернативной системы координат. Приоритет многопартийности, сохраняющийся даже во время войны, право на критику властей, отношение к чиновнику как к менеджеру, активное гражданское общество. В этот же список можно добавить и отсутствие строгих иерархий, когда сигналы пробиваются сверху-вниз и почти никогда – в обратную сторону.

Да, Украина остается неэффективным государством – здесь зашкаливает коррупция, а элиты мечтают и дальше паразитировать на системе. Но в любом государстве важен не столько статус-кво, сколько направление движения. И этот вектор скорее внушает оптимизм, нежели опасения.

И именно этого Москва отчаянно пытается не замечать. Потому что если Кремль начнет описывать Украину в политических категориях, то затем придется эти самые ценности сравнивать. России удобно видеть в Украине не политическую республику, но этнос. Удобно оперировать понятиями «русский мир» и «украинское этническое государство», ведь это понятия из двух разных словарей. Их невозможно сравнивать, как нельзя сравнить теплое и мягкое. А если начать говорить о российском и украинском проектах без отсылок к этничности, то придется задавать неудобные вопросы.

Более того – в результате нынешней войны на Украине появилась политическая нация. Теперь уже не имеет значения твоя национальность и родной язык: краеугольный момент заключен в том, хочешь ли ты суверенитета страны или нет, считаешь своим приведенный выше набор ценностей или нет.

Украинские герои – представители самых разных национальностей, в числе которых – армяне, как герой «Небесной сотни» Сергей Нигоян, погибший на Майдане; азербайджанцы, как полковник украинской армии Владимир Мамедалиев, именем которого теперь названа одна из улиц в городе Новоукраинка и Ильгар «Балу» Багиров, погибший в АТО; белорусы, как боец «Азова» Сергей Коротких и активист Майдана Михаил Жизневский; грузины, как Давид Кипиани и Зураб Хурция, погибшие в «революцию достоинства». В окопах на фронте рядом с украинцами сидят этнические русские и евреи, крымские татары и чеченцы: отныне «украинец» – это не национально-этническая категория, а ценностная. И не случайно, что в нынешнем украинском парламентском созыве нет ни одной партии, которая продолжает эксплуатировать идею «этнического национального государства».

Украина сегодня становится страной, в которой не имеют определяющего значения «кровь и почва», окончание фамилии и язык, на котором тебе пели колыбельные. Украина стала шире самой себя – ее оконтуривает не столько географическое, сколько ценностное.

И нет ничего удивительного в том, что Москва отчаянно пытается этого не замечать. Но ее желание жить с широко закрытыми глазами не отменяет тектонику происходящего.   

Автор: Павел Казарин, The Intersection Project