Особенности украинского следствия. Часть 5. РОДНЯ

Наш суд, самый гуманный и справедливый декларирует состязательность сторон. Когда подсудимый и обвинение находятся в равных условиях. На деле же вся машина современного следствия работает на то, чтобы превратить подследственного если не в инвалида, то в человека морально сломленного и физически истощенного. На это работает все – и жуткие условия содержания в переполненных, сырых, «безвоздушных» ИВС и СИЗО. И садистский режим, при котором подследственные постоянно недоедают и недосыпают. Когда спят по очереди, потому что нар не хватает. Когда получение передачи – вселенская проблема, равно как и получение элементарной медпомощи. Когда сырость, скученность и духота медленно убивают.

Готовиться к процессу в таких условиях, как вы понимаете, весьма затруднительно. Наконец, они встречаются в зале суда – выспавшийся, сытый прокурор и потерявший здоровье, сломленный и раздавленный иногда многолетним следствим подсудимый.

Такова «состязательность» нашего суда. Все эти факторы в комплексе приводят к парадоксальному результату. У следствия теряется мотивация для поиска преступника и установления истины. Расследовать дело – труд долгий и часто неблагодарный, требующий недюжинных умственных усилий. Сегодня следствие вовсе не заинтересовано в поиске настоящих преступников. А часто уже и не способно их найти. Фабриковать дела гораздо проще. Особенно, если знаешь, что к началу суда обвиняемый будет сломлен морально и раздавлен физически. Есть камеры, есть дубинки, «слоники», «ласточки» и… полная безнаказанность сотрудников правоохранительных органов. Часто ли ваши жалобы на прокурорский или милицейский беспредел имели хоть какой-то результат? Вы знаете много случаев, когда жертва недозволенных методов ведения следствия получала компенсацию за причиненные страдания или хотя бы просто обращалась в суд? Увы, пока такие случаи – исключения из общего правила всенародного бесправия.

Защищать себя, свою невиновность в условиях нашего заключения почти невозможно. Мы уже не говорим о таких банальностях, как избиение и более изощренные пытки, психологический пресс, которые испытывают практически все, оказавшиеся в лапах украинского следствия, бессмысленного и беспощадного. Мы не говорим об издевательствах над родными подследственных, что также становится системой. Впрочем, почему не говорим? Именно о тех несчастных, чьи родственники или близкие оказались в тисках украинского следствия мы и расскажем сегодня.

…И «генеральный» их благословил!

Напомним вкратце с чего, собственно, началось то, что можно назвать «белоцерковской трагедией». 18 ноября 1998 года в Белой Церкви был убит прокурор района Вадим Корнев. В это время в белоцерковском ИВС находился предприниматель Анатолий Гудык, обвиняемый в участии в бандитской разборке. Как выяснилось позже, Гудыка на этой разборке не было. Несмотря на то, что Гудык на момент убийства прокурора находился в ИВС, его обвиняют в организации убийства Корнева при участии защищавших его адвокатов Сычевых, следователя прокуратуры Шкляра и ряда других лиц. Все «фигуранты» подвергались чудовищным пыткам с целью добыть «царицу доказательств» – признание собственной вины. Разработку «дела адвокатов Сычевых» самолично благословил тогдашний генпрокурор Михаил Потебенько. Наиболее активными «дознавателями» становятся следователь Киевской областной прокуратуры Лупейко и заместитель начальника УБОПа Киевской области Фесун. Первый труп в ходе следствия появился уже через 12 дней. Для остальных арестованных «следствие» растянулось на три с лишним года и окончилось … освобождением. Дело об убийстве прокурора Корнева лопнуло. Виновные в фабрикации дела до сих пор не наказаны. Следователь Лупейко ныне «трудится» на должности прокурора Белой Церкви, Фесун – начальник службы охраны одного из крупных банков. Потебенько – народный депутат.

Отец за сына ответчик?

Недавно в редакцию обратился бывший сотрудник СБУ, чей брат тоже пострадал от неправомочных действий господина Лупейко. Он рассказал, что в течение нескольких лет занимался в СБУ реабилитацией пострадавших от сталинских репрессий. И этот человек с ужасом сказал мне: «Я очень хорошо изучил методы и правовую атмосферу того времени. Оно возвращается.» Когда узнаешь, каким издевательствам подвергаются родственники современных подследственных, со словами этого человека трудно не согласиться.

Рассказывает Анатолий Гудык: «Прокурора Корнева убили 18 ноября, а уже 21 ноября меня в камере жутко избили четверо в масках. Поломали ребра, вывернули ключицу, повредили позвоночник. Били молча, тупо убивали. Это была просто подготовка. А на следующий день пришел Лупейко. Стоит в следственной комнате и улыбается. Как сейчас помню, в черной кожаной куртке и в кожаной фуражке. Ну, что, говорит, будем знакомиться. «Я – Алекандр Васильевич Лупейко, следователь-беспредельщик. Дело будем вести по беспределу, все свои незаконые действия я буду облекать в законные формы.» Эти слова я на всю жизнь запомнил, потому что на протяжении всего следствия я на собственной шкуре и на своих родных испытывал этот беспредел. Можно простить собственные мучения, но когда пытают твоего отца…

Они арестовали его через несколько дней после убийства прокурора. Отец как раз принес мне передачу – теплые вещи, куртку, штаны, уже холодно было. А ему говорят: «Передачу не принимаем, заберите одежду сына.» Сами понимаете, что это значит. И отец понял, что меня убили. А меня для этого «фокуса» специально раздели, и я сидел в камере зимой в одних штанах и футболке. И едва отец успел забрать мои вещи, как его задерживают. Вместе с моими вещами и передачей. Арестовали его в Белой Церкви, а отвезли в ИВС Володарки. А там сразу через «наседку» в камеру запустили информацию о том, что менты убили человека. Отец еще раз удостоверился, что меня уже нет в живых. Он у меня чернобылец, пенсионер, всю жизнь проработал в колхозе простым водителем. Для чего нужно было так над ним издеваться? Все просто. Чтобы он дал следствию «нужные» показания и для того, чтобы следствие могло шантажировать меня здоровьем и жизнью моего отца. Издевательства над ним тогда еще только начинались. В этот же ИВС привезли Владимира Шевченко, зятя моего бати, мужа моей сестры. В присутствии отца Шевченко выводили на ночные пытки неизвестные люди в масках. И убивали. Отец видел все это, видел как потом Володю уже потерявшего сознание затаскивали в камеру. Он кричал им: «Что вы делаете! Одного сына моего убили, теперь убиваете второго!» А уже после этого батю выводили в следственную комнату и начинали допрос. Вопросы все те же. Как вы убили прокурора? Ты должен рассказать, как вы с Сычевыми это сделали. Однажды его поставили лицом к стене, заставили поднять руки и со всей дури несколько раз ударили по почкам.

Вскоре после того как арестовали отца, мне устроили с ним очную ставку. Перед этим мы виделись на свидании перед самым его арестом. Отца продержали двенадцать дней и устроили нам очную. Когда я его увидел, то не узнал вначале. За эти двенадцать дней он постарел лет на двадцать. Обо всем, что он пережил, мне долго никто не рассказывал. Батя не признавался больше года после того как я вышел на свободу. Не хотел расстраивать. После этого отец стал часто болеть, по несколько раз в году лежит в больнице.

А в то время, когда пытали отца, Лупейко говорил мне: «Или ты начинаешь давать показания на Сычевых или мы твоего отца уничтожим. Посмотри на его возраст, на здоровье. На нарах он долго не протянет. А если тебе этого мало, то мы «закроем» сейчас и твою мать, твою жену, а ребенка отдадим в детдом.» И я тогда сказал: «Ладно. Отпускай отца – будем разговаривать, я дам выгодные тебе показания.» Отца они выпустили и я дал ложные показания под диктовку Лупейко. На суде, естественно от них отказался. Вышел на свободу, стал забывать все это. Но отца я им простить не смогу никогда.»

Жены и матери

Механизм следствия затягивает в свои шестерни не только самих подследственных, но и всех их родственников. Особенно, если как это заведено у нас, следствие может длиться годами. Помимо прямого прессования членов семьи «врага народа», родственникам предстоит пройти испытание иными кругами отечественного ада. Подследственному нужно возить передачи. Иначе он просто умрет от голода в наших ИВС и СИЗО. Ему нужно возить лекарства, потому что даже если до «посадки» он был здоровым человеком, то через месяц-два болезни непременно появятся. Нужно привезти теплую одежду, иначе будет воспаление легких и неизбежный туберкулез. Нужно возить множество бытовых мелочей, без которых жизнь в тюрьме невозможна. Наконец, нужно возить фрукты, чеснок, витамины, потому что в камерах нет солнца и свежего воздуха.

Все это – деньги и немалые. Которых, как например у пожилой мамы Саши Шкляра, колхозницы-пенсионерки никогда не было. А значит, нужно влезать в долги. Семья подследственного всегда влезает в долги – это аксиома. Но и передачу, собранную с огромным трудом, не так то просто передать родному человеку. Сашку держали в Белой Церкви, а его мама живет в Мироновке. На дорогу уходит день. Еще полдня на то, чтобы эту передачу собственно передать. И так – три с лишним года. Но даже если вы живете в Киеве и ваш сын или муж сидит в Лукьяновском СИЗО – процедура передачи от этого не намного легче. Ради любопытства побывайте когда-нибудь ранним утром возле стен «Лукьяна». Сто, двести иногда больше людей с большими сумками. «Дачники». Не от того, что едут на дачу, а от того, что хотят передать «дачку» – передачу. Впереди у этих людей многочасовое стояние: вначале на улице, затем в небольшой и душной комнате для передач. Впереди неизбежное свидание с вечно пьяным «доктором», который должен принимать лекарства с 10 до 12, но вместо этого приходит в одиннадцать и старается не принимать ничего кроме цитрамона и бинтов. «Да зачем ему это нужно, он ведь практически здоров!» — говорит добрый доктор и весело смеется.

Жестокость всей нашей жизни не только в явных убийствах или пытках, она и в очередях у стен СИЗО, в которых стоят старушки и молодые женщины. Матери и жены тех, чья вина еще даже не доказана. Они стоят в этих очередях годами. Много лет тому назад Анна Ахматова простояла в таких очередях перед питерскими «Крестами» семнадцать месяцев.

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках,

Как локоны из пепельных и черных

Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,

И в сухоньком смешке дрожит испуг.

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною,

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною ослепшею стеною.

То был далекий 1937 год. Увы, но и сейчас почти ничего не изменилось.

Рассказывает супруга Павла Сычева – Светлана.

«Мне позвонили на работу и сообщили, что Павел арестован по подозрению в убийстве. Я сразу же спросила, можно ли приехать привезти передачу. Мне ответили что можно, только нужно получить разрешение у следователя. И на следующий день я приехала в Белую Церковь. Следователь Лупейко сразу «обрадовал»: «Настраивайтесь на то, что вы свого Пашу больше не увидите.» Потом были дикие какие-то вопросы. Не бил ли он вас? Был ли он жесток? А передачу не принимали очень долго. Лупейко просто не разрешал. Первую передачу мне удалось передать только на сорок второй день заключения Павла, в ИВС города Ставище. После того как я приехала в Белую Церковь они неожиданно устроили обыск у меня дома. Мы с Павлом тогда были еще не расписаны, квартиру его опечатали и мне пришлось снимать жилье. Поздно вечером зашли трое с автоматами, потом еще двое и следователь. Забрали всю одежду Павла, многие вещи потом не вернули. Машину Павла тоже опечатали, а для того чтобы ее открыть – разбили стекло. Когда я решила после этого его заклеить, охранники на стоянке рассказали, что приходили какие-то два вышгородских милиционера, показали удостоверение и попытались вытащить из машины магнитофон.»

Кстати, воруют наши «правоохранители» во время обысков сплошь и рядом. Буквально все, что плохо лежит. У Павла Сычева, например, украли рубашки и часы, у его мамы вообще выпотрошили квартиру вплоть до женского белья. А вы говорите: честь мундира и удивляетесь тому, что наш гепрокурор носит часы, стоимость которых превышает его зарплату за несколько лет. Один подследственный был дико изумлен, когда увидел на ногах своего следователя его собственные кроссовки. Но речь сегодня не об этом.

Светлане еще предстояло три года ездить по разным ИВС Киевской области с передачами для Павла и его мамы, предстояло стоять в скорбных очередях у стен Лукьяновского СИЗО. И все это время они с Павлом были лишены даже возможности писать друг-другу письма. По нашим странным законам письма и свидания подследственным разрешает только следователь. При условии «сотрудничества со следствием», что попросту значит дачу выгодных для следствия показаний. Павлу и Светлане переписываться не разрешили.

О тех хождениях по мукам, которые приходится испытывать родственникам украинских подследственных можно написать книгу. О том, как сотрудники ИВС и СИЗО воруют передачи, об узаконенных поборах с родственников за саму возможность этих передач. Можно написать книгу о том, как из-за ограничения передач в СИЗО вспыхивают бунты и совершаются самоубийства. О том, как перед прошлыми президентскими выборами «сидельцы» получили передачу от Леонида Кучмы – по пять пачек «Примы» и по пачке чая. О том, как потом, во время выборов сотрудники СИЗО показывали арестантам за кого именно нужно было голосовать. И о том, как после выборов условия содержания в СИЗО становились все хуже и хуже.

Нам бы очень хотелось завершить цикл этих публикаций сообщением о том, что справедливость восторжествовала, что правоохранители, виновные в убийстве, пытках и фабрикации «дела Сычевых» наказаны и ждут суда. Что прокуратура морально и материально возместила всем пострадавшим нанесенный ущерб. Нам бы хотелось написать о сотнях дел, выигранных простыми гражданами у прокуратуры, милиции, налоговой администрации и прочих структур, не отягощающих себя соблюдением закона. И мы верим, что волна таких дел когда-то пойдет. И что именно в результате этого будет очищаться система, призванная за наши с вами деньги защищать наши права. Мы знаем, что это неизбежно. И некоторые признаки этого уже проявляются. Но об этом мы расскажем в следующей публикации.

(продолжение следует)