«Бывшие помещики бьют рабочих»

Заподозренные в нелояльности к властям крупные собственники сегодня, как и в прежние времена, вскоре остаются ни с чем. Однако из любого правила есть исключения. В СССР, прежние владельцы экспроприированного имущества продолжали им пользоваться и годы спустя после революции. 

Даже через 20 лет после революции промышленники и землевладельцы все еще сохраняли контроль над изъятым у них имуществом. Фото: РГАКФД/Росинформ/ Коммерсантъ /

«Издевательство над тем, что для народа свято»

Идея всеобщего материального равенства в ее самой радикальной форме — отнять все у богатых и поделить — с незапамятных времен находила на Руси множество преданных сторонников. И именно ею воспользовались большевики в 1917 году для привлечения пролетариев и крестьянской бедноты на свою сторону. Не чуралась идеи отъема собственности и интеллигенция. Публицист и театровед Георгий Крыжицкий, например, предлагал заняться конфискацией собственности монастырей и приводил в обоснование своей правоты множество аргументов:

«Число монастырей значительно возросло. Вместо 385 монастырей в 1764 г. теперь их насчитывают более 1100 при 90 000 монашествующих. При этом любопытно отметить, что, хотя мужских монастырей почти в полтора раза больше, чем женских (650 мужск. и 450 жен.), монахов втрое меньше, чем монахинь (24.444 монаха и 65.959 монахинь)! Из этих цифр ясно, что мужские монастыри вымирают, особенно если вспомнить, что первоначально почти все монастыри были мужские, а женские составляли лишь единичные явления. В настоящее время многие мужские монастыри за отсутствием монахов закрываются, и их превращают в женские. И не говорит ли все это за то, что жизнь сама разрешила вопрос о судьбах монастырей, идущих навстречу неминуемой гибели?»

Еще одним важным доводом в пользу изъятия монастырской собственности Крыжицкий считал огромное количество земли, принадлежащей обителям,— 450 593 десятины, или более 492 тыс. га. На каждого монашествующего, таким образом, приходилось более 5 десятин хорошей земли, а с учетом того, что монахини землю не пахали, на монаха приходилось свыше18 десятин, или 20 га пахотной земли.

«18 дес. удобной земли на душу — да это надел, о котором нашему крестьянину и во сне не снилось! — писал Крыжицкий.— Высший надел, для ведения хорошего отдельного хозяйства, да притом еще не одним человеком, а работником семейным, определяется в 8-10 десятин. А между тем в настоящее время на одного монаха-бобыля в некоторых епархиях приходится даже не 18 десятин удобной земли, как, напр., в Тамбовской, а еще гораздо больше. Тут прямо потрясающие цифры. В Псковской епархии на 1 монаха в среднем приходится около 25 дес. удобной земли, в Томской — 53, в Енисейской — 60, в Семиреченской — 70, в Тифлисской — 105, в Терской — 107, а в Херсонской — 110! При этом необходимо иметь в виду, что в Сибири свободных удобных земель почти нет, так что новым переселенцам отводят участки на землях, отнятых частью у старых переселенцев, частью у инородцев. Вот почему эти цифры (относительно Сибири) так чудовищны».

Не менее важным аргументом в пользу изъятия у монастырей собственности Крыжицкий считал и поведение монахов:

«Вот хоть бы Киевская Печерская Лавра. Монахи — упитанные, рослые детины с заплывшими от жира лицами, на которых что-то совсем не видно следов «бдения, пощения и на земли легания», как выражались наши деды. Правда, вздумали было и в Киевских пещерах устраивать «ночные бдения», но их пришлось немедленно запретить: у могил первых русских святых, память которых свято чтится народом, монахи устраивали оргии разврата с богомолками… И это в одном из крупнейших и лучших монастырей! Поголовное пьянство, чудовищная лень, невежество, эксплуатация народа (поборы за все — за иконки, свечи, книжки, вплоть до баночек, в которых верующим продают ни больше ни меньше как «тьму египетскую»!), грубейший разврат и издевательство над тем, что для народа свято».

С публицистом многие были согласны, но неожиданно руку помощи монастырям протянула советская власть. Правда, сама того не желая. Монахи и монахини, как граждане РСФСР, имели равное с крестьянами право на получение земельных наделов. А объединившись в коммуны, создание которых горячо приветствовала власть, могли претендовать на получение зданий, включая бывшие монастырские.

В июне 1919 года игумен одного из монастырей писал управляющему костромской епархией епископу Филарету:

«Ваше преосвященство, преосвященнейший владыко, благословите. Соломинка, протянутая нам советской властью, за которую мы ухватились, т. е. «коммуна», чтобы сохранить монастырское хозяйство от расхищения, еще не порвалась. Но почву под собой чувствуем довольно слабую, стоим точно на трясинном болоте — вот-вот сейчас провалимся».

Однако почва оказалась довольно прочной, и при помощи верующих среди советских руководителей низшего звена некоторым монастырям-коммунам удавалось вернуть почти все имущество. Позднее власти обнаружили и опубликовали еще одно письмо епископу Филарету от настоятельницы Кинешемского Успенского женского монастыря игуменьи Александры:

«Долг имею донести вашему преосвященству, что имущество церкви управляемого мною монастыря по особо составленной по требованию советской власти описи числа 2 января 1919 г. сестрами передано, согласно декрета об отделении церкви от государства, под ответственность групп лиц монастырских богомольцев с фабрики И. К. Коновалова и близлежащих слободок. Подписавшие соглашение выбрали из среды совет под председательством директора фабрики А. Насекина в числе семи человек. В число образовавшегося таким образом приходского совета вошли три монахини; первые шаги приходского совета направлены к защите прав и интересов монастыря. Так, имущество церкви сдано на хранение снова мне со старшими сестрами, и далее решено ходатайствовать о возврате монастырю земли с живым и мертвым инвентарем».

Однако самым удивительным оказалось то, что монастыри-коммуны продолжали действовать и многие годы спустя, о чем свидетельствовал следующий документ из ликвидированного советской властью Николо-Столбенского монастыря:

«1928 года, июня 20/7 дня, мы, нижеподписавшиеся члены Николо-Столбенской трудовой артели, в числе 12 равноправных членов ее — Иерона Колосова, Сергия Семенова и др.— обсуждали предложение об избрании из состава нашей артели ответственного руководителя в ее правах, делах и обязанностях. Приняв во внимание то обстоятельство, что Иерон Колосов по своему настоящему положению является ответственным лицом как перед церковною властью, так и перед гражданскою, а также перед приходом, как предстоятель прихода, единогласно постановили избрать общим руководителем нашей артели настоятеля Иерона Колосова во все время его предстоятельства».

Монахи-труженики, собиравшие хорошие урожаи, пользовались уважением, так что в 1929 году, несмотря на объявленную партией и правительством всеобщую коллективизацию, крестьяне категорически отказывались организовывать на монастырских землях колхоз. И тогда власти пошли испытанным путем.

«В июне этого года,— сообщала пресса в 1929 году,— в Вышне-Волоцкой волости происходила общая проверка земли. Вот тут-то и обнаружилось, что Николо-Столбенский монастырь систематически скрывает объекты обложения земли, причем в этом году скрыто около 400 рублей. Выяснился ряд преступных деяний этой «святой коммуны». Липовая артель продавала излишки с.-х. продуктов на частный рынок».

В результате настоятеля монастыря иеромонаха Иерона арестовали и несколько лет спустя расстреляли. А по всей стране началось срочное выявление и закрытие религиозных коммун. Причем в их числе оказалась и коммуна трезвенников, которую православная церковь до революции именовала сектой и боролась с ней упорно, но со слабым успехом.

«Против глупости и темноты он бессилен»

Именовалась коммуна по имени своего основателя, называвшего себя Братцем Иоанном Чуриковым,— БИЧ. Родился он в 1861 году в крестьянской семье в Самарской губернии и еще в детстве проявил большие способности к торговле, в которой поднаторел под руководством дяди, отличавшегося склонностью к религиозным диспутам и исканиям и пристрастившего к ним племянника. Повзрослев, Иван открыл собственное дело, но его процветание продолжалось лишь несколько лет. И от дел торговых он перешел к делам духовным — стал молиться за исцеление болезней. Причем, как утверждали его последователи, особенно успешно его молитвой исцелялся алкоголизм:

«В 1889 году он раздает свое имущество и деньги нищим и отправляется странничать. В 1892 году Братец наложил на себя железные вериги «для обуздания своего тела». Летом 1893 года странник прибывает в Кронштадт и живет там около года. Среди трезвенников распространено мнение о том, что Братца благословил о. Иоанн Кронштадтский, но это маловероятно… В 1900 году, в марте, Братец обращается за благословением к митрополиту Антонию. В прошении к владыке Братец кается за самочинство, за то, что без благословения церковного отрезвлял народ. Только в сентябре 1900 года митрополит Антоний благословил Братца, и по прошении в Святейший Синод было зарегистрировано общество трезвости в количестве 120 человек».

Советская печать, правда, излагала версию, весьма отличную от приведенной:

«Биография Чурикова весьма примечательна. Новоявленный «христос» был в старое время вышибалой в публичном доме Степана Мареича в Казани. Потом он жил среди марвихеров (виртуозные воры-карманники, специализирующиеся на кражах в гостиницах, а также на светских приемах.— «Власть») и блудниц в величественных и затхлых руинах бывшего ночлежного дома, известного среди преступных элементов Ленинграда под наименованием «Сан-Франциско». Служил маркером в биллиардной».

Описания дальнейших событий разнились столь же радикально. Совпадало лишь то, что вокруг Чурикова сплотились последователи, которых церковь сочла сектой. За организацию подозрительных собраний его не раз арестовывали, заключали в психиатрические лечебницы и тюрьмы. Но, как утверждали недруги Чурикова, несмотря на гонения, он из пожертвований страждущих сколотил весьма значительное состояние — 100 тыс. руб. Так что революция оказалась для него событием неоднозначным, о чем сам Чуриков рассказывал:

«Ленина я признаю. Вполне признаю. И хотя советская власть чинила много несправедливостей, и ее признаю все-таки за освободительницу».

К числу притеснений, по-видимому, относились потеря дореволюционных накоплений и грозившая реквизиция собственности общины трезвенников в 100 верстах от северной столицы, включая обширную усадьбу самого Чурикова с выкрашенным в голубой цвет домом.

«В 1905 году,— говорилось в его апологетической биографии,— Братец организует колонию трезвенников в Вырице на земле, приобретенной на средства общества трезвости. Его последователи затем покупают землю в Вырице и окрестностях, чтобы быть поближе к любимому учителю. В 1906 году на левом берегу реки Оредеж построен большой красивый двухэтажный дом с башенкой, с залом на первом этаже для проведения бесед. Вокруг дома Братца строят дома трезвенники».

Новая власть могла отобрать собственность у религиозного общества трезвенников так же легко, как и монастырскую. Поэтому Чуриков и его главные последовательницы-«богородицы» решили преобразовать свою организацию в коммуну.

«Под руководством Братца,— писали его последователи,— колония трезвенников в Вырице (после революции — коммуна) руками отрезвленных, исцеленных им людей превратилась в образцовое хозяйство с развитой, как теперь говорят, инфраструктурой. По непосредственным указаниям Братца было построено несколько водонапорных башен, которые выполняли функции водокачки, мельницы, электростанции, пожарной каланчи; пошивочная мастерская, сапожная мастерская, школа, кирпичный двор, хлебопекарня, кухня, торговая лавка, женская и мужская бани, скотный двор, пасека, множество хозяйственных построек. В колонии выполнялись любые виды работ по дереву, камню, металлу».

Какое-то время Чуриков был полезен власти, к примеру сотрудничал с поддерживаемой большевиками обновленческой церковью. А в 1929 году, когда началась ликвидация липовых коммун, пресса обрушилась на Братца, рассказывая о том, что он эксплуатирует чужой труд, что на него работали главным образом те, кто не мог заплатить ему за лечение, причем до 300 человек одновременно. В одной из статей о БИЧ приводился рассказ бывшей даровой работницы коммуны:

 — Вино он лечит, а только ездиит, ездиит… Совсем заездил людей…

Вскрикивая, словно накалываясь, она стала рассказывать, как жила в скотницах при голубом доме, как текла там совсем отдельная от коммуны жизнь, с «белой кухней», которой заправляла богородица-плодоносица, перечисляла имена главных почитателей Чурикова, богатых питерских подрядчиков, Гуляевых, Максимовых, Сергачевых, и говорила злобно, как никогда не живший в сытости человек, о семгах, о шоколадах, о колбасах, о заливных блюдах, остатки которых выбрасывали слуги «белой кухни» собакам. Под конец заплакала, немного бестолково повторяя одни и те же слова:

— Братец-то говорит: Новый Ерусалим, земля справедливая… И богородица-плодоносица говорит: Новый Ерусалим… А меня выгнал, вытолкал… Была я в положении, а потом родила… Он призвал меня и объяснил… Раз ты, говорит, зачала двадцать пятого марта… в день зачатия богородицы… то нечистая ты… и не место тебе в коммуне… иди куда хочешь… на все четыре. Ушла. А жаловаться кому? Своя воля… И водочку опять приобрела я…»

Несмотря на подобные публикации Чуриков продолжал общаться с прессой, видимо, полагая, что любые упоминания в печати помогут распространению его учения и приведут к нему множество новых больных и последователей. Но популярные в те времена драматурги и публицисты братья Тур писали о коммуне БИЧ и ее основателе:

«Самое невероятное в чудесах — это то, что они случаются. Так сказал Честертон. Самое вероятное в чудесах, творимых братцем Чуриковым, это то, что они не случаются… К великому исцелителю, магу и чародею, к самоновейшему Саваофу приходят наследственные сифилитики, хронические пьяницы, неизлечимые рахитики и больные женскими болезнями. Всех «страждущих и обремененных» встречает наперсник и телохранитель братца. Его зовут странно — отец Гастон. Лицо его нарядно. На лице светятся багряные фосфоресцирующие прыщи… Невольно напрашивается вопрос: почему всемогущий целитель Иоанн не исцелил безобразия своего ближайшего наперсника Гастона?.. Против сотни разных немощей человеческих существует один стандартный канонизированный эликсир — гарное масло (поддельное деревянное масло для использования в лампадах.— «Власть») или какой-то странный декокт, похожий на грибной соус. Как утверждает Чуриков, этот декокт являет из себя смесь из египетской тьмы и слез богородицы. Изготовлен, так сказать, по определенному рецепту: 0,5 гр. египетской тьмы, 7,8 гр. слез богородицы, несколько гр. аква дистиллята. Огромный процент этой невероятной смеси падает на примитивный обман и патентованное шарлатанство. Такой универсальный бальзам служит одновременно и против искривления позвоночника, и против аппендицита, и против злокачественного запора. Только против глупости и темноты он бессилен».

После таких публикаций арест и осуждение Чурикова вместе с его последователями, а также ликвидация БИЧ выглядели вполне логично и обоснованно. В сентябре 1929 года его приговорили к трем годам лишения свободы, в 1932 году добавили еще три, в следующем году он умер в тюрьме.

«Бывшие помещики ведут барский образ жизни»

К созданию коммун прибегали и недобитые большевиками помещики.

«Нужно сказать,— говорил на Политбюро нарком рабоче-крестьянской инспекции РСФСР Николай Шверник в 1924 году,— что они идут на все, создают фиктивные артели, коммуны с родственниками, бывшими помещиками и т. д., и на деле, конечно, все эти бывшие князья являются фактически активными лицами и зачастую бывают просто администраторами, пользуясь наемным трудом. Несколько типичных в этом отношении коммун имеется в Смоленской губернии. В Суриковской волости имеется коммуна «Бородино», организованная семьей бывшего владельца Звягина в своем бывшем имении. В состав коммуны входят: жена бывшего владельца, 3 сына и их жены, бывший приказчик его и бывшие рабочие. В распоряжении коммуны имеется 80 десятин земли, много скота и инвентаря. Все это, конечно, вызывает возмущение в крестьянской массе».

Однако дворяне применяли и ряд других способов возврата былой собственности. Во время Гражданской войны советские власти пытались если не перетянуть на свою сторону, то хотя бы сделать нейтральными как можно больше бывших землевладельцев. И потому в 1918 году им разрешили возвращаться в прежние имения, если они не выступали против советской власти. Тогда Наркомат земледелия, выпустивший это постановление по поручению Совнаркома, считал, что это временная мера. Но после окончания войны бывшие помещики не торопились покидать свои бывшие имения.

«Помещики,— сетовал Шверник,— устроились в своих имениях под видом охраны музейных ценностей, получив охранные грамоты. Большей частью эти имения никакой ценности не представляют, но помещики продолжают владеть имениями на основе ранее выданных охранных грамот. Музеи при бывших монастырях являются местом, где сосредоточивается религиозная и антисоветская пропаганда. Многие музеи в имениях, имеющих историческую ценность, управляются бывшими владельцами или лицами, близко к ним стоящими. Таково положение, например, в музее при совхозе «Астафьево» Московской губ., в котором управляющим является сын бывшего владельца — графа Шереметева. При нем проживает вся его семья. Таково же положение в имениях-музеях «Останкино», «Абрамцево» и других».

Еще одним способом остаться в поместье оказалась аренда своей бывшей земли.

«Брат Ковалевского, товарища министра внутренних дел,— рассказывал Шверник о возвращении бывшего помещика,— приехал в деревню и попросил, чтобы ему отвели земли. Явился агроном и, не обращаясь совершенно к местной власти, нарезывает землю. Когда крестьяне увидели, что их землю снова хотят отдать Ковалевскому, они пошли и сняли все колышки, которые наставил землемер, и землю оставили за собой. Ковалевский не успокоился и подал соответствующее обжалование в земельные органы. Этот вопрос сначала рассматривал уездный исполком, который решил эту землю отобрать совершенно под предлогом того, что в этой деревне были крестьяне, которые уклонялись от исполнения воинской повинности. Земля была отобрана и поступила в общий фонд, но помещик повел дело через уездные земельные организации и, пользуясь там связями, получил разрешение вопроса в свою пользу».

Подобные операции удавались, как докладывал Шверник, потому, что в местных органах власти, особенно ведающих землей, трудятся в основном бывшие помещики:

«Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в Смоленской губ., например, было засилье помещиков в губернском земельном аппарате. Произведенное нами обследование обнаружило, что в губернском земельном отделе имеется большое количество помещиков, причем среди них имеются такие, как Полуэктов, бывший земский начальник, потомственный дворянин, бывший владелец 900 десятин земли, Воронский — бывший вице-губернатор и др.».

С помощью этих же чиновников бывшие владельцы получали в аренду свои имения, превращенные в совхозы. И это превращалось в полнейшее издевательство над всеми лозунгами советской власти.

«Обращает на себя внимание,— возмущался Шверник,— также и очень скверное положение в совхозах, там, где управляют помещики. По Московской губернии, например, имеются данные по 100 совхозам. Бесхозяйственность в совхозах поражающая. Продукты часто гниют. В ряде совхозов хлеб и корнеплоды не убираются вовремя и пропадают под снегом. Покосы не используются. Обработка земли неумелая. Племенной скот часто идет на убой для нужд администрации. Обращение с рабочими отвратительное, рабочие живут в скверных условиях, в то время когда заведующие, бывшие помещики, часто ведут барский образ жизни. Там, где сидят в совхозах и управляют ими бывшие дворяне, дело во многих случаях доходит до мордобития. Бывшие помещики бьют рабочих. Это, естественно, вызывает недовольство среди рабочих. Поэтому в отношении совхозов надо предпринять меры в смысле их чистки».

Еще большее негодование вызывало и количество вернувшихся в свои бывшие поместья дворян:

«Рассматривая материалы по Псковской губернии, мы видим, что в Псковской губернии помещиков, которые живут в своих имениях, сейчас находится до 250 чел., причем среди этих помещиков имеются такие крупные дворяне, как Ковалевский, бывший товарищ министра внутренних дел. Имеется много исправников, генералов, княгиня Гагарина, брат генерала Куропаткина, имеется целый ряд дворян, которые в прошлом, при царском правительстве, играли большую роль… Мы обследовали положение по Московской губ. Здесь по 13 уездам насчитывается до 272 случаев пользования бывшими владельцами своими бывшими имениями, причем большинство их ведут обработку земли (даже той, которая получена по трудовой норме) при помощи наемного труда. Крестьяне, видя это, говорят: «Опять сидят в своих имениях, имеют трудовой надел, а обрабатывают его наемным трудом… шипят, ведут агитацию против Советской власти».

Всего, по оценке наркома земледелия РСФСР Александра Смирнова, в 1924 году поставили на учет около 2 тыс. обосновавшихся в имениях дворян.

«Но на самом деле,— говорил Смирнов на заседании Политбюро,— их больше, вероятно, тысячи три. Местные власти вначале очень пассивно относились к этому делу».

Другие участники обсуждения и эти цифры считали заниженными. А кроме дворян в имениях обосновывались и разбогатевшие во время нэпа крестьяне, а также торговцы, которым советская власть временно разрешила обогащаться. Так что в итоге можно было смело говорить, что старых и новых помещиков в советской стране насчитывалось не менее 6 тыс.

Политбюро постановило немедленно решить вопрос помещиков. А в марте 1925 года приняли еще и закон об их выселении из их бывших усадеб. Но и три года спустя, в 1928 году, выселить все семьи помещиков из имений так и не смогли и опять принимали решение Политбюро, назначали сроки подготовки списков на выселение и проведение самих выселений. Этот процесс был завершен только с началом репрессий.

«Соучастие умело маскируется»

Куда изощреннее поступали бывшие фабриканты и капиталисты. Лишь очень немногим из них во время нэпа власти предложили арендовать их бывшую промышленную собственность. Поэтому пришлось действовать через подставные иностранные фирмы. Как правило, зарубежная фирма получала в концессию советское предприятие, а его дореволюционный владелец начинал управлять предприятием. В мае 1928 года экономическое управление ОГПУ направило в ответственные за работу с иностранцами инстанции записку, в которой говорилось:

«Вложения русскими частниками денег в концессии имели форму или негласного соучастия в концессиях, или простого финансирования их. Как соучастие, так и финансирование носило, как правило, негласный характер и зачастую маскировалось или выделением авансов по торговым сделкам, или вносом задатков по представительским договорам… Привлечение концессиями по обрабатывающей промышленности русского частного капитала носит безусловно массовый характер. Вместе с тем надлежит констатировать, что как большинство концессионных договоров, так и общее законодательство не предусматривают ни уголовной, ни материальной ответственности самих концессионеров за привлечение в концессии частного русского капитала. Правда, имеется формальная возможность квалифицировать соучастие частников в концессиях как передачу объекта концессии третьим лицам, но это соучастие настолько умело маскируется, что его очень трудно установить».

Так что некоторые опытные предприниматели сохраняли контроль над бывшей собственностью вплоть до начала 1930-х годов. Известный дальневосточный горнопромышленник Борис Бринер, прикрываясь англичанами, продолжал вести дела на своем прииске до 1931 года, когда Совнарком из-за его упорного сопротивления согласился выкупить предприятие за 40 млн руб. и беспрепятственно выпустить его близких из СССР (см. «Власть» N 44 за 2006 год). Но этот пример скорее был исключением из правил. Обычно же истории затянувшегося владения формально отобранной собственностью заканчивались у стенки в подвале ОГПУ-НКВД.

Евгений Жирнов, Коммерсант-ВЛАСТЬ