О роли пророссийских священников в разжигании конфликта на Донбассе

Отец ДМИТРИЙ ПОВОРОТНЫЙ, ныне военный капеллан полка "Днепр-1", ушел на фронт вместе с другими добровольцами весной 2014 года. Тогда институт капелланов еще только создавался. Бойцы сразу приняли его как побратима. Он же в свою очередь постарался сделать все возможное, чтобы помочь им сохранить себя, а не превратиться в бездумную машину для убийства.

В интервью изданию "Апостроф" военный капеллан рассказал, из-за чего произошло разделение между востоком Украины и другими регионами, а также о том, как идеи "Русского мира" были вложены в головы воюющим на Донбассе сепаратистам, в том числе — не без помощи пророссийских священников. 

Дозвониться отцу Дмитрию не так-то просто. Оба его телефона постоянно заняты, и даже когда наконец удается пробиться через хронически занятую сеть, он ненадолго отвлекается на американскую делегацию, говорит гостям о стремлении церкви возрождать традиции предков, рассказывать о былых княжеских временах, а потом разрешает американцам несколько раз ударить в колокола, дирижирует ими, поясняя, за какую веревку следует тянуть, — где-то на той стороне сотовой связи задорно переливается церковный звон. После этого отец Дмитрий возвращается к разговору, извиняется за вынужденную паузу и также бодро продолжает отвечать на вопросы.

Военным капелланом Дмитрий Поворотный стал еще до того, как этот институт получил официальных статус при ВСУ. Тогда, весной 2014 года, чтобы попасть в зону АТО, ему пришлось прийти в военкомат и попроситься на фронт добровольцем на общих основаниях. Повестку выписали.

— Как в военкомате отнеслись к священнику, который просит его мобилизовать?

— Нормально. Даже с радостью, тогда добровольцы приходили и записывались, они были готовы, настроены на это и, думаю, им (бойцам) важно было видеть, что священник находится рядом. Записали и меня. В начале-середине апреля начали формироваться батальоны территориальной обороны.

Отец Дмитрий говорит, что тогда командир штаба национальной защиты Юрий Береза обратился к руководителю Днепропетровской епархии УПЦ КП владыке Симеону (Епископ Днепропетровский и Криворожский), чтобы для подразделений были выделены священники. Никого не принуждали, спрашивали, у кого есть желание и опыт, возможно, кто-то был в армии или общается с военными. Тогда Дмитрий Поворотный стал капелланом 20-го батальона территориальной обороны Днепропетровской области, впоследствии — отдельного мотопехотного батальона. Сейчас он служит капелланом полка "Днепр-1".

— Почему вы решили пойти на фронт?

— Тогда Крым уже был оккупирован, ждали прямого вторжения России с юго-востока Украины. Я пошел в военкомат, сказал, что я священник, чем могу быть полезен — пожалуйста, я готов. Тогда еще не было такой институции как капелланство. Был какой-то отдел по взаимодействию с боевыми подразделениями и органами внутренних дел, но это было на бумаге. Как это все делать правильно, никто ничего не знал.

— Как вас восприняли бойцы?

— Я с ними встретился, поговорил, у нас был такой ангар, где все собирались, мы там общались. Большая часть наших военнослужащих — это христиане православного вероисповедания, но не воцерковленные. Есть, конечно, и какие-то стереотипы по поводу церкви и священников, что они или божие одуванчики, что ни слова возразить не могут, или наоборот, слишком высокомерные, кто уж с чем сталкивался. Ну, скажем честно, есть для этого основания, разные бывают люди. Но я поговорил с ними на равных, сказал, что я знаю, что такое военная служба, я сам еще в советской армии служил в военно-воздушных войсках специального назначения, знаю, что такое стрельбища, учения. Они меня так на равных и приняли — как своего побратима. Я не хотел какой-то дистанции или условностей, но, конечно, чтобы было понимание, что я священник. Определенные вещи, принятые при общении у них, сквернословие, допустим, я не приветствовал, по крайне мере, в моем присутствии.

Конечно, как и большинство из них, я понятия не имел о военных действиях, но я сказал, что всегда буду с ними, что бы ни случилось. И, если что, буду их и хоронить, так прямо и сказал, ведь мы все — взрослые люди, а те, кто тогда пошел воевать — это были в основном не мобилизованные, а добровольцы, это потом уже их мобилизовали.

— Довелось кого-то хоронить?

— Да. Помню, как 9 мая (2014 года) у подразделения было первое боевое столкновение, первые потери. Одна из рот тогда выехала в Мариуполь, там в бою погибли заместитель командира батальона подполковник Сергей Демиденко и солдат Олег Эйсман. Мне сразу сообщили, что погибли наши хлопцы. Я-то знал, когда они уезжали, я их с плаца благословлял, водичкой освятил, крест давал целовать, а тут на следующий день звонят, что есть потери. Такой был диссонанс: обычный солнечный день, немного облачный, когда ты общаешься с друзьями, праздник, 9 мая, по-разному его отмечают, и ты понимаешь, что на расстоянии каких-то 300 км гибнут хлопцы, которых ты знал. Это было первое осознание того, что идет война. Я считаю, что эти потери, особенно 2014 года, большие потери весны и лета – Шахтерск, Иловайск, Мариуполь и так далее — они как раз показали нам, что это настоящая война, война с Россией.

В моем подразделении на данный момент 19 погибших, наверное, 15 из них я хоронил сам, отпевал. Четырех забирал из Красного Партизана (поселок в Донецкой области, — "Апостроф") от сепаратистов. Конечно, общался и с родственниками погибших.

— Когда оказались в зоне боевых действий, возможно, столкнулись с чем-то, к чему себя не готовили?

— Я особо ничего себе не представлял, я сам по натуре такой — делай, а там уже посмотрим, как будет. Служба военного священника ничем не отличается от службы гражданского священника: крестить, исповедовать, венчать, если надо.

— А были случаи, когда венчали на фронте?

— Да, но уже на гражданке, когда боец вернулся домой. А в зоне АТО шесть раз крестил военных, несколько раз — гражданских.

— На войне человеку приходится нарушать заповеди, в том числе "не убий". Это не может не сказываться на психике. Что вы как священник говорите тем, кому надо быть готовым стрелять в другого человека?

— У тех, с кем я сталкивался, сомнений и вопросов, зачем они там, не было. Они защищают свою Родину. Но дилемма убийства, того, что приходится применять оружие, конечно, есть у любого нормального человека. Потому что война — это ненормальное состояние для человечества в общем и для каждого человека лично. Когда он находится в таких экстремальных условиях — или ты, или тебя, то живет другими категориями: как выжить, как остаться невредимым, как спрятаться, как дать сдачи; ведь иначе ты не выживешь, если не будешь применять оружие. Там они защищают сами себя и друг друга.

Когда появляются такие вопросы после боя, потому что во время боя никто ни о чем не думает, но потом, когда человек анализирует, я им объясняю — хорошо, что ты осознаешь это, было бы намного хуже, если бы не осознавал. Если понимает, значит, остается нормальным человеком, война не превращает его в зверя, в машину для убийства. Я им объясняю, что они — защитники. И отсутствие восприятия убийства должно быть у человека, но ты должен понимать, что ты служишь, ты себе не принадлежишь, ты выполняешь приказы, защищаешь. Я часто повторяю: чем отличается бандит и разбойник от воина? Тем, что воин выполняет приказы, присягает на верность, и выполняя эту присягу, он применяет средства обороны и защиты, оружие, чтобы защищать народ, страну, близких, товарищей. А бандит и разбойник никакого воинского долга не выполняет, а оружие применяет, чтобы у кого-то что-то отобрать, кого-то ущемить в правах.

— Я встречала немало военнослужащих, которые видели смерть своих побратимов, друзей, они с прямом смысле слова смотрели смерти в лицо, и эти потери близких их ожесточили, они сами говорят, что теперь до конца их дней по ту сторону будет враг и противник, которого надо уничтожить. Они так воспитывают своих детей.

— Да, конечно, это большая проблема. Мы эти последствия будем чувствовать и нести на себе не одно поколение.

— Можно ли на фронте сохранить эту человечность, уберечь психику тех, кто воевал, от такой трансформации, от ожесточенности?

— Она будет трансформироваться. Чтобы этому противостоять и справиться с потерей человечности, у меня один есть рецепт —обращаться к Богу, искать Бога, понимать, что без Божьей воли в этой жизни ничего не случается, даже эта война. Нужно понимать, что те условия, в которых Бог позволяет нам быть, — это лучшие условия и ситуации, которые нужны для нашего личного спасения. Мы должны помнить о том, что мы — люди, создания Божьи, и даже тот враг, который нам противостоит, остается врагом только пока он живой, пока идет столкновение, но когда человек погибает, надо относиться к его телу с уважением, по-христиански.

— Вам самому бывало страшно или, возможно, сожалели, что пошли служить на фронт?

— Нет, сожаления не было, разве что в те моменты, когда я не мог по какой-то причине быть рядом с хлопцами, потому что я говорю, что случайностей в жизни у человека не бывает. Если Бог благословил меня жить в это время, тем более быть капелланом, то я должен быть с бойцами всегда.

Страх, конечно, есть. Есть опасение, что можно и жизнь потерять, но ведь ее можно потерять и так. Я понимаю, что могу и в мирных условиях умереть в любой момент от болезни или несчастного случая. Я больше жалел, что иногда попадал в какие-то переплеты, когда брал других людей с собой, а тут вдруг какая-то беда приключалась. Боялся, что человек мог погибнуть. Я-то понимаю, зачем я тут, и хлопцы, которые воюют, понимают. А те, кто иногда просится со мной поехать, может, и не представляют, что это на самом деле, для них это может быть какое-то приключение. Поэтому я всегда старался лишний раз не брать с собой людей, даже если и была в этом потребность.

Отец Дмитрий вспоминает, как в сентябре 2014 года, когда 20 батальон стоял в районе Марьинки и Красногоровки в Донецкой области, он вместе с еще одним священником, наняв водителя, отправился с гуманитарной помощью к детям школы в поселок Первомайский. Его попросили помочь купить продукты, канцелярские товары, одежду и сладости. "Я был уверен, что все будет хорошо, — говорит отец Дмитрий. — Но когда мы въезжали в сам поселок, я заметил на обочине двоих хлопцев". Когда отъехали метров на 20-30 метров, Дмитрий Поворотный заподозрил неладное, попросил водителя открыть окна и не разговаривать, в этот момент они и услышали выстрелы. Машину остановили, выпрыгнули из нее и оказались прямо на линии столкновения между военнослужащими ВСУ и ДРГ сепаратистов, которые зашли в этот район.

— Хлопцы сепаратистов заблокировали, был бой, мы лежали под машиной, от газовой трубы над головой рикошетили пули, а мы в рясах на пузе. Вот тогда мне в голову пришла мысль — зачем повез сюда священника и водителя уговорил? Но обошлось, нас потом вывели в безопасное место наши хлопцы. Гуманитарную помощь пришлось оставить военнослужащим, потом они сами передали ее детям в школу. Много было разных историй. Как-то в Авдеевке был эпизод на крайнем блокпосту, — туда вышел сепаратист, боец батальона "Восток", он просто заблудился. Там была перестрелка почти впритык друг против друга, наш боец там дежурил, и он в том противостоянии победил, а боец "Востока" погиб, наш оказался из Днепропетровска, а сепаратист — из Днепродзержинска, это соседние города. Вот так, получается, что когда-то они жили совсем рядом друг с другом…

— Как вы думаете, почему так быстро разгорелась ненависть между вчерашними согражданами, которые жили в соседних городах и областях?

— В том-то и дело, что это произошло не внезапно. И вина в этом, конечно, на каждом из нас: и у тех, кто что-то поддерживал, и у тех, кто не поддерживал. Знаете, где Бог — там любовь, потому что Бог и есть любовь, она объединяет, а сатана разделяет людей и врет. Разделение народа, семей в нашей стране оттого, что люди отошли от Бога. Должна быть вера в Бога, а не в какие-то географические центры — Москву, Рим, Киев и так далее. Даже верующие люди сейчас себя разделяют, исходя из того, к какому центру юрисдикции ты принадлежишь. Если к УПЦ Московского Патриархата, значит ты — "благодатный, ты — каноничный", Киевского Патриархата —ага, выходит, ты "еретик и раскольник".

Это разделение, которое вылилось в конфликт на востоке Украины, возникло не случайно и не мгновенно. Вспомните эти заявления про "особенный Донбасс", про то, что кого-то "надо услышать". Определенные непорядочные люди, которые не должны быть и близко в политике, а должны работать дворниками и водителями и не больше, использовали эту идеологию про чей-то "особенный статус", про то, что кто-то кого-то кормит, что кто-то работящий, а кто-то — ленивый, что кого-то надо слушать больше, чем других.

Я помню выступление одного директора завода из Запорожья, который говорил: "Мы — промышленные регионы, мы даем стране валюту и прочее, поэтому к нам должны прислушиваться все остальные, а мы должны командовать". И вот есть человек, как говорится, от сохи, которому некогда над этими моральными проблемами задумываться, ведь он тяжело работает на шахте, и есть люди, вкладывающие шахтерам в уши слова — мол, будьте благодарны за то, что мы даем вам работу. Шахтеры от них зависят. И вот им начинают рассказывать, какие они особенные, и им приятно это слышать. И это происходит годами — кап-кап-кап… Тут есть и религиозная составляющая, есть непорядочные иерархи церкви и околоцерковное окружение, которые стали продвигать идеи "Русского мира", хотя в Евангелии этого вообще нет.

По словам Дмитрия Поворотного, пока эта идея была в ходу разве что у таких, как Александр Дугин, сторонника идей русского ультранационализма, аннексии Крыма и прихода "русской весны" на востоке Украины, это можно было расценивать как блажь одного из российских маргиналов. Но затем о "Русском мире" заговорил Патриарх Московский Кирилл. "И вот есть простой человек, который, может, не читал Евангелие или читал, но не понял, ему такая идея ближе, чем разговоры о том, что надо "подставить другую щеку" и так далее, — считает отец Дмитрий. — Для них это интереснее, это же "особенный путь", и вот им уже не только не надо к кому-то прислушиваться, потому что они ведь "кормят страну", а тут еще и оказываются самыми духовными, хотя не живут христианской жизнью, хотя, может, и в семье плохо, и аборты есть, и наркомания, и прочее".

— Как война повлияла на восприятие этой идеи "Русского мира"? Пришло какое-то отрезвление, ведь это был совершенно прямолинейный московский пропагандистский проект?

— Мне кажется, тот, кто захотел увидеть, к чему это все приводит, тот увидел. Иногда люди не признают вины. Кто-то активнопедалировал идею "Русского мира" и в особенности Донбасса или других регионов юго-востока. А кто-то был к этому равнодушен. А были и те, кто не был равнодушен, но доказать другим и изменить ситуацию не смог. Есть люди, которые говорят: "А мы не хотели войны, мы за мир". Я им говорю: "Поймите, что есть причины, а есть последствия того, что вы там кричали, и вы должны понимать, что если ты сказал "А", то придет время сказать и "Б".

— В самом начале было немало тех, кто пошел воевать на стороне сепаратистов по идеологическим соображениям…

— Да, и некоторые из них все понимают, но они настолько замазаны кровью, что у них нет другого пути. В Россию их не пустят, в Украине их ждет пожизненное заключение, им остается только воевать, им не дадут сложить оружие и пойти землю пахать, нет там такого. Есть те, кто вляпались, будучи более идейными, а потом поняли, что случилось.

С другой стороны, я видел и патриотические силы, которые поначалу попали на Донбассе под прессинг, но они поняли, что всегда есть чего бояться, но надо заявлять о себе, о том, что они за Украину, показывать, что Донбасс — неоднородный, не только тот, который за "Русский мир", но и украинский Донбасс.

— Какое влияние сейчас оказывает на людей в зоне АТО УПЦ МП, какие идеи ее священники пытаются донести до своих прихожан?

— Когда начинались захваты (в том числе, административных зданий на востоке), то другие конфессии, кроме УПЦ МП, выдавливали силой, были случаи, когда убивали священников. Я знаю, что протестантов убивали какие-то нелюди, в Луганске, да и в Донецке, священники Киевского патриархата были в расстрельных списках. Несколько священников оттуда я лично встречал и помогал им устроиться в Днепропетровске, потом они вместе с семьями уехали дальше по Украине. К ним в дома вламывались вооруженные сепаратисты, стреляли при детях.

Нашего епископа Луганского Афанасия вывезли за город, подрезали в его машине тормозные шланги (он и не знал этого) и сказали ему: "Езжай и не возвращайся". Но с Божьей помощью он добрался до Днепропетровска, там ему машину починили. Я знаю, что потом, когда сепаратисты поняли, что не могут разобраться с приютами, с теми, кто нуждается в помощи, они стали приглашать протестантов и дали им возможность работать, организовывать столовые, но под суровым контролем за тем, что они проповедуют. Но УПЦ МП там (на неподконтрольной территории) — в фаворе. Я знаю, что в зоне боевых действий некоторые их священники были корректировщиками огня, брали в руки оружие, стреляли в наших бойцов. Я этих бойцов знаю лично.

Отец Дмитрий рассказывает историю, которая произошла на блокпосте 39-го батальона территориальной обороны, который стоял в районе между Мариуполем и Волновахой. Когда украинские военнослужащие заняли блокпост, им начали звонить и говорить, чтобы они ушли, иначе их будут убивать. Через несколько дней к ним подъехал священник. "Он представился священником УПЦ МП, предупредил, мол, бегите отсюда, иначе вам будет хуже, так сказать, прислал ультиматум. Потом он уехал, а через несколько часов туда подъехала заминированная машина. Был взрыв, погибло четыре бойца, семеро были ранены", — говорит отец Дмитрий.

— Выходит, в машине был смертник?

— Нет, водитель не знал, что вез. Там была крошка чугуна, а в ящиках было спрятано взрывное устройство. Бойцы потом рассказывали, что он вел себя нормально, не нервничал, поэтому, скорее всего, даже не подозревал о том, что везет на самом деле.

— Бывают ли сегодня подобные случаи, когда священники, по сути, содействуют преступлениям?

— Я этим не интересуюсь, честно говоря. Но знаю много верующих людей из УПЦ МП, священников знаю, они — патриоты, помогают и переселенцам, и армии, когда-то делали это инкогнито, а теперь уже открыто об этом заявляют. Но мы же помним первые месяцы, первый год, когда и проклинали, и не отпевали хлопцев. Это была такая "линия партии". Мне кажется, что в УПЦ МП было несколько сценариев: сначала пытались помешать мобилизации, говорили, что это гражданский конфликт, участвовать в нем —убивать свой народ, что они не благословляют.

Когда пошли первые потери, они не отпевали бойцов, чтобы выбить из-под ног какой-то моральный стержень. УПЦ МП представлена по всей Украине, в ее соборы ходят тысячи людей, большинство, конечно, только паску посвятить, но ведь именно там и про "Русский мир" рассказывали, и про Януковича. Потом появился другой сценарий: стали ждать, чем все закончится. Если наши победят, скажут — ну, мы же молились за мир, если другие — скажут, что они войну не поддерживали. Такая двойственная позиция. А сейчас третий сценарий будет — будут молиться за власть во всем мире, чтобы и нашим, и вашим.

Это показатель того, что церковь должна быть своя, поместная, чтобы не было возможности для других государств с ее помощью как-то манипулировать людьми. А у нас это — проблема. Что бы люди ни говорили про каноничность или не каноничность, такого понятия вообще нет. Признание и каноничность — это разные вопросы. Почти все церкви проходили периоды непризнания. Мы должны понять, какой бы церковь "суперканонической" ни была, но если она делает такие вещи (как участие в вооруженном конфликте и причастность к убийствам), то благодать Божья от таких людей и такого сообщества отходит. Поэтому надо делать выводы и строить свою поместную церковь.

— В декабре прошлого года глава СНБО Александр Турчинов говорил о том, что нужно предоставить социальные гарантии военному духовенству, речь шла о разработке закона о капелланской службе. На каком этапе этот проект сегодня?

— Да, есть понимание власти, министерств, да и президент сказал, что надо ускорить формализацию этих отношений, построить систему капелланства, тогда священник будет закреплен за подразделением. Ну, давайте честно говорить, что священники — тоже люди, у них есть семьи, им надо их содержать, платить за свет, за газ, покупать еду, одеваться, у них есть ответственность перед родными. Конечно, у них должна быть социальная защита, как и у бойцов. У приходского священника что-то да есть, кто-то что-то пожертвует, а священник на передовой — это человек, который служит, у него таких возможностей нет.

— Вы продолжаете общаться с теми, кто демобилизовался, помогаете ли им социализироваться после возвращения домой?

— Да, общаемся, созваниваемся с ними, видимся часто, я в Днепропетровске пытаюсь организовывать какие-то мероприятия, это может для ребят быть своего рода терапией, когда они из горячих боев и горячих точек попадают в обычную жизнь, где многие люди не осознают, что там и правда идет война. Как бы ни освещали, иногда люди такие вопросы задают, мол, а что там, правда, стреляют, правда, там есть русские? Конечно, когда хлопцы попадают в такую среду, у них есть и психологические проблемы, и моральные. Я стараюсь как-то обращать на них внимание.

У нас в Днепропетровске возле администрации есть место, там начинали делать Аллею Небесной Сотни, я предложил также класть плиты, чтобы помнили о погибших бойцах батальонов и подразделений Днепропетровской области. Мы хотим проводить там поминальные или какие-то торжественные мероприятия. Мы в наших храмах обращаем внимание прихожан на поддержку семей погибших бойцов. Это все показывает обществу, что люди погибли, защищая наше мирное небо, как бы пафосно это ни звучало. Но ведь всего в 200 км от Днепропетровска идут ожесточенные бои. Миссия церкви — лечить души людей, и тут уже задача приходских священников присматривать за теми, кто вернулся с войны.

— Как вы полагаете, можно ли примирить людей, которых разделила война?

— Это надо сделать, но на это нужно время. С Божьей помощью и с Божьим благословением это чудо может произойти, но и мы должны приложить к этому усилия, поднимать темы, которые разделяют наше общество, но так, чтобы противоречия сглаживались, чтобы возникало уважение к людям, чтобы не было "Слушайте только нас!", "Мы — самые патриотичные!", "Мы самые работящие", "Мы всех кормим". Этого не должно быть, надо действительно сшивать страну и начинать с объединения детей Донбасса, Днепропетровщины, востока, запада, юга, чтобы они общались между собой и видели, что они все особенные и одинаковые, они —одинаково особенные, все они — лучшие. Мы над этим работаем, привозим с волонтерами детей в Днепропетровск на праздники.

— Дети после таких поездок меняются?

— Да. Мы в Красногоровке и Марьинке познакомились с детьми, у нас возникла идея привезти их на Рождество в Днепропетровск, мы обратились к администрации области, тогда еще дело было при губернаторе Игоре Коломойском. Я пояснил, что дети и взрослые живут в этом информационном вакууме, многие не выезжали даже за пределы своего села и при этом находятся под постоянным воздействием российской пропаганды, но если мы их привезем, покажем Днепропетровск, где дети ходят на елки, а не в подвалах сидят, покажем обычную жизнь, ведь Россия говорит, что Украины уже нет, ее разбомбили, тут волки воют… И вот мы поводили этих детей по елкам, по театрам, в цирк, в Макдональдс, на богослужение в храме, они увидели другую жизнь, не ту, о которой им рассказывают и вкладывают в голову, а другую жизнь. Ведь взрослому вряд ли что-то вложишь в голову, если он не хочет ничего слышать. Будешь показывать рыбу, а он будет говорить, что это жаба.

Вот у нас опять поднимается тема 9 мая. Опять по некоторым каналам начинается: "Деды воевали", "Бессмертный полк", "Победа у нас одна", "Спасибо деду за победу". Это и стало одной из составляющих разделения между людьми. А нам надо другое показывать и благодарить за жизнь за то, что они выжили, что родили наших родителей, воспитали нас, отстроили города, — вот за что им надо говорить спасибо. У меня дед в 1943 году был призван, ему тогда было 39 лет, пошел на фронт вместе со старшим 18-летним сыном. Дед дошел до Кенигсберга, был ранен, спас командира, получил Орден Славы. Что мне его, не чтить? Чтить! Но я ему не "за победу" благодарен, а за то, что он выжил, ведь после его возвращения с войны родилась моя мама. Вот за что надо благодарить дедов и таким образом искать консолидацию в обществе.