Крестьянский исход. «Пей, председатель колхоза! И угости председателя сельсовета — будешь хорош»

45 лет назад, в 1964 году, партия и правительство приняли беспрецедентное решение: председателям отстающих колхозов решили выплачивать из госбюджета надбавки к зарплате. Но эта мера не помогла остановить бегство людей из деревень и деградацию российского сельского хозяйства.

Вечный зов городов

Когда в СССР снимали с поста очередного главу Минсельхоза, не удовлетворившего постоянно растущих потребностей трудящихся в продовольствии, или отвечавшего за село секретаря ЦК, проигравшего битву за урожай, поневоле возникал вопрос: а что изменится после очередной смены руководящих сельским хозяйством кадров? Ведь, по существу, мало что менялось и после вливания в колхозы бесконечных госдотаций, и после умопомрачительных по своим масштабам работ по мелиорации и ирригации.

В течение непродолжительного времени после грандиозных затрат следовали победные рапорты о миллионах пудов зерна и многих тысячах тонн мяса и молока. Вот только полки магазинов за пределами столицы и пары-тройки крупных городов так и оставались заполненными банками с гигантскими маринованными огурцами.

Время от времени проходили и кампании несколько иного рода — по закреплению молодежи на селе. И это означало, что руководство страны все-таки понимало, в чем главная причина продолжавшегося десятилетиями упадка сельского хозяйства. В деревне давно уже не осталось тех, кто квалифицированно мог бы работать на земле, а главное, был в этом заинтересован. Причем данный процесс начался задолго до того, как появилась не только советская власть, но и теория Карла Маркса.

Сама крепостная система подталкивала всех мало-мальски сообразительных крестьян к уходу из деревни. Вместо того чтобы гнуть спину на барщине без каких бы то ни было перспектив, рукастые и хваткие землепашцы осваивали востребованные в городах ремесла, которые предоставляли возможность перейти на оброк и, отдавая барину оговоренную сумму, жить подальше от тягот крепостной жизни — от порки за малейшие провинности и каторжных работ на примитивных помещичьих производствах.

Некоторые, правда, стремились занять административные должности: деревенского старосты или руководителей мелких хозяйственных служб в усадьбе. Но и здесь, как свидетельствуют мемуаристы, подавляющее большинство стремилось к личному обогащению. Чтобы затем, после разорения и смены владельца имения, выкупиться на свободу и начать новую жизнь в ближайшем уездном городке. Или, если позволяли накопления, даже в столицах.

Почти ничего не изменилось и после отмены в 1861 году крепостного права. Крестьянам запамятовали вместе со свободой бесплатно дать землю, найти же деньги на ее выкуп оказалось не просто трудно, но порой совершенно невозможно. Надежда была лишь на то, что оставшиеся без средств к существованию землевладельцы со временем станут уступчивее и согласятся продать луга и пашни с выплатой, растянутой на годы. Однако почти повсеместно подобные мечты оставались мечтами, а земли обедневших дворян или скупали предприниматели, или забирали за долги банки и иные кредиторы.

Лишь небольшой части крепких крестьян удалось обзавестись более или менее значительными наделами, да и то главным образом за счет своих беднеющих соседей. Тех, кто не боялся оставить родные избы и представлял какой-либо интерес для развивавшейся русской промышленности, унесло из села волной индустриального подъема.

Пролетарии, правда, не отрывались от земли окончательно. К примеру, будущий всесоюзный староста Михаил Калинин, когда его за революционную деятельность выгоняли с заводов и высылали из городов, возвращался в родное село, где скорее с меньшим, чем с большим успехом пытался заниматься землепашеством, однако потом неизменно возвращался на производство. Да и многие уже не могли сменить постоянный и твердый заработок в городе на труд на земле, оплата которого зависела не только от вложенных сил, но и от погоды и цен на рынке. Так что в деревню пролетарии возвращались лишь во время промышленных спадов, да и то только до их окончания.

Очередной удар по русской деревне нанесла начавшаяся в 1906 году Столыпинская земельная реформа. Полезное дело — наделение крестьян землей в Сибири и иных отдаленных районах — привело к тому, что самые инициативные и уверенные в себе из еще остававшихся в деревне малоземельных крестьян закрепились на новых местах навсегда.

И все же наибольший урон качественному составу крестьянства нанесла Первая мировая война. В первую очередь призывали самых крепких и смекалистых, которые первыми и погибли. А после того как в деревнях остались только старики, подростки да инвалиды и клинические идиоты, в 1916 году в отдаленных от столиц губерниях из-за отсутствия мужских рук и лошадей не было ни пахоты, ни сева, и начался голод. Те крестьянки, у которых были силы и смелость, в поисках заработка и пропитания двинулись в города. Так что, по сообщениям губернаторов в Петроград, во многих уездах наблюдалось практически полное запустение.

Правда, после революции, на фоне разрухи, безработицы и голода в городах, произошло массовое возвращение крестьян, включая и переквалифицировавшихся в рабочих, к родным очагам. А некоторые из них, получив наконец-то землю, решили было навсегда вернуться к деревенской жизни, которая теперь выгодно отличалась от фабричной.

Однако новая власть вскоре внесла в этот процесс свои коррективы, начав борьбу с классовыми врагами на селе. Самых хозяйственных и сведущих в крестьянских делах, а потому и самых зажиточных селян за саботаж мероприятий советской власти начали арестовывать поодиночке и группами, а затем и выселять в отдаленные районы вместе с семьями, после чего перешли к ликвидации кулачества как класса. Способных сопротивляться надвигавшейся коллективизации на селе практически не осталось. Как не осталось и тех, кто мог бы относительно квалифицированно руководить колхозами.

«Очень редко прививается к колхозу»

Партия и правительство пытались, правда, исправить ситуацию с помощью проверенных и идейно преданных рабочих кадров. Для укрепления руководства колхозами в 1930 году в деревню отправили 25 тыс. коммунистов. Однако часть из них давно забыла даже азы крестьянского труда, а другие вообще не имели о нем представления.

Результаты не заставили себя долго ждать. Из-за бездумного руководства в сочетании с нежеланием крестьян работать без ясных перспектив оплаты труда, да еще после массового забоя скота, который деревенские жители упорно не желали обобществлять, начался голод. И, как следствие, массовый выход из колхозов и столь же массовое бегство крестьян в города, где те, кто еще мог рассчитывать на свои силы, надеялись укрыться от коллективизации. Их ловили на станциях, высаживали из товарных вагонов, но они пробирались сквозь все заслоны и согласны были побираться и нищенствовать, лишь бы не возвращаться в колхоз.

Московский пенсионер Евдоким Николаев 9 июня 1931 года записал в свой дневник: «На улицах Москвы очень много появилось сравнительно молодых и крепких деревенских парней, обутых в лапти и одетых в домотканые армяки. Некоторые из них с сумками. Все они, исхудалые и тощие-грязные, оборванные, жалобно просят милостыню. Я некоторых порасспросил, откуда они. Они назвали свои местожительства, преимущественно из степных губерний — Орловской, Брянской, Калужской и др. Все они убежали из своих родных мест, так как, они говорят, жизнь у них стала невмоготу.

С двух часов утра в колхозе выгоняют их на работу, а кончают в одиннадцать часов вечера. Труд равносилен каторжному, так как заставляют вырабатывать норму, причем ничего не дают, да ничего и нет, совершенный голод, так что в этих губерниях, кроме страшного свирепствования большевиков, еще свирепствует голодный тиф, или, как его теперь зовут, «вшивый», люди мрут ежедневно, так что всех объял ужас и многие бегут в леса и разбегаются в разные стороны от этих колхозов, как от чумы. И так по всей России». (Здесь и далее лексические и стилистические особенности цитируемых источников сохранены. — Прим. ред.)

Чтобы раз и навсегда прекратить бегство из колхозов, в стране в 1932 году ввели паспортную систему. Согласно ее правилам крестьянам паспорта не выдавали, тем самым лишая их свободы передвижения и выбора места жительства. Уехать из колхоза теперь можно было только по делу, на отдых или в гости к родственникам, имея на руках лишь справку, выданную правлением колхоза, в которой указывались место назначения и срок поездки. Таким образом колхозников прочно закрепили в их деревнях, что, по сути, означало возрождение крепостных порядков.

Вот только росту государственных запасов это не способствовало. Голодные крестьяне хотели сами есть выращенный ими хлеб, что противоречило линии партии и правительства, и 7 августа 1932 года был принят указ, более известный как закон о колосках, в котором говорилось:

«1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и кооперативов (урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т.п.) к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этого имущества от расхищения.

2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества.

3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества».

Но никакие репрессии не помогали поднять урожаи, а крестьяне при первом удобном случае пытались бежать в города. Колхозник А.Кирпичников из Сибири в 1937 году писал М.Калинину и Иосифу Сталину, пытаясь объяснить, какой вред коллективизация принесла селу: «В колхозах наблюдается во всем печальная картина, особенно если сравнить с годами нэпа, т.е. с единоличной жизнью крестьянства с 1925 по 1930 г., когда с появлением всяких сельскохозяйственных машин сельское хозяйство заметно росло и обогащалось. Люди интересовались жить и работать в крестьянстве, и не нужно было никакое начальство (как теперь имеется масса неработающих, как-то: председатели, счетоводы, бригадиры и проч.)…

С 1930 г. коллективизацией все богатство провалили как сквозь землю. Теперь наблюдается в колхозной деревне совсем обратная картина: застыла стройка, особенно собственность колхозников. Только можно на картине увидеть, что, дескать, все строится общее: дома, общежития, бани и проч. Строится ли это в самом деле? Люди работают словно принудительно, большинство уходят из колхозов в город, совершенно не интересуются жить в колхозе, обзаводиться семейной жизнью и терпеть нужду. В такой жизни многие интересуются работать только на себя, т.е. не иметь детей. Уходят люди и на производство: дескать, там порядки лучше.

Взять, к примеру, лучшее доказательство: красноармеец, отслуживши срок службы в РККА, очень редко прививается к колхозу, а большинство разузнают, чем в колхозе пахнет, и сматываются на производство в город. Много колхозов, вернее колхозников, живут полуголодными и голодными, оборванными, очень жалко питаются (хлеб да картошка), мяса не видят, так как вырастить лишнюю скотину, прокормить ее очень трудно. Трудно живется колхозникам (рядовым), имеющим по пять-шесть детей. Такое положение наблюдается во множестве колхозов нашей Восточно-Сибирской области».

Практически ту же картину описывал колхозник Н.Ветлужский из Кировской области: «В настоящее время в колхозах осталось, если считать старое население, которое было до колхозов, только 50%. Этот факт характеризуется неохотностью жить в колхозе, и сейчас «текущность» колхозников из колхозов продолжается — и очень в большом количестве».

Колхозники писали в Москву и о низкой квалификации и пьянстве колхозного и районного руководства. В письме И.Котлова из Горьковской области говорилось: «Если будет далее такая работа, какая в настоящее время идет, то долго не будут колхозники зажиточные. Еще добавляю, как руководят в колхозах председатели колхозов. Вперед скажу поговорку: если хозяин дома занялся распутством, то и семья вся вразброд пошла. Так и у нас в колхозе занимаются ежедневной пьянкой — и распущенность в колхозе, безучетность, а председатель с/совета и района только посмеются, и все словно так и надо. Пей, председатель колхоза, и угости председателя с/совета и председателя района — всегда будешь хорош. Так говорят председатели колхозов. И верно, в нашем колхозе за пьянку и распущенность общее собрание колхозников захотело переизбрать другого председателя колхоза, так тут приехал председатель района Говоров, председатель с/совета Великанов. Не дадим, говорят, сменить председателя, пускай сидит старый, и не дали говорить никому членам колхоза, напротив, загнали всю критику и самокритику».

После массы подобных сигналов, поступавших на протяжении нескольких лет, в 1940 году за их проверку взялась Прокуратура СССР. Выявленное могло поразить воображение любого незнакомого с советскими реалиями. Около 70% председателей колхозов до назначения не имели ни малейшего опыта работы на земле. В хозяйство направлялись не справлявшиеся с обязанностями районные работники вплоть до проворовавшихся заведующих магазинами. Прокуратура специально отмечала, что имеется масса случаев, когда председатель, разваливший и разворовавший один колхоз, тут же направляется руководить другим.

Чтобы справиться с этой проблемой, парторганы стали отправлять на места массу подробнейших инструкций, содержавших сведения о том, что, как и когда следует делать в колхозах — начиная с сева, заканчивая уборкой каждой из культур. А для проверки посылали на каждое мероприятие контролеров, разбиравшихся в сельском хозяйстве еще меньше самых неквалифицированных председателей. А на бедолаг-председателей, добиваясь выполнения всех планов и установок, давили так, что они кончали жизнь самоубийством. Так, УНКВД Чкаловской области в декабре 1944 года сообщало Лаврентию Берии: «В Чкаловской области за последнее время имели место два случая самоубийства председателей колхозов на почве затруднений в хлебозаготовках. 15 сентября 1944 года покончил жизнь самоубийством через повешение председатель колхоза «Ударник» Троицкого района Белышев Дмитрий Ксенофонтович, 1899 года рождения, председателем колхоза работает с 1936 года с перерывами…

Выездом на место происшествия работников РО НКВД и райпрокуратуры установлено, что Белышев перед совершением самоубийства свою семью отправил в огород рыть картофель. В отсутствие их он закрыл квартиру на замок, а сам зашел в сарай, залез на перекладину, привязал веревку за стропила, накинул на себя петлю и задушился. При осмотре трупа Белышева в кармане пиджака была обнаружена написанная Белышевым записка следующего содержания:

«Погиб от нетерпения сердца, я — Белышев — не предатель родины, но меня предали невольно работники МТС Рожков (директор Ташлинской МТС) и другие. С весны Рожков сказал: «Я тебя загоню в тюрьму». Он стал это делать постепенно, но дело довел до конца. Но моя жертва невинна и честна перед родиной и страной, хлебоотгрузка сорвана по вине МТС. Я — Белышев — бился изо всех сил, но без помощи сделать ничего не мог, а райком слушал Рожкова и не возражал играть колхозом «Ударник». Машины одну за другой угоняют и взамен гробят колхоз. Где имеются масло, свиньи, телята, овцы, пшеница — там машины. Но это неверно, а я не подхалим. Всего не делал, простите за нескромность и помогите моей семье. Прошу всех колхозников: не серчайте на меня. 15.1V-44 г. Белышев».

Предварительным расследованием установлено, что 11 сентября 1944 года на бюро райкома ВКП(б) был заслушан отчет предколхоза «Ударник» Белышева о сдаче хлеба государству за вторую пятидневку сентября месяца. Бюро РК ВКП(б) своим постановлением обязало пред­­колхоза Белышева к 15 сентября выполнить пятидневный график сдачи хлеба государству, а 15 сентября доложить на бюро об исполнении. Бюро райкома также предупредило Белышева, что если он не выправит положение со сдачей хлеба государству, то он будет снят с работы, исключен из партии и отдан под суд. Указанное решение бюро райкома ВКП(б) Белышев не выполнил и хлеба государству в третьей пятидневке сентября не сдавал ввиду технических неполадок комбайна и молотилки».

«Поражает какое-то тупое равнодушие»

Еще меньше стало желающих жить и работать в колхозах после войны, в особенности на освобожденных от немцев территориях. После изгнания оккупантов крестьяне крайне неохотно соглашались вновь вступать в колхозы. Политуправление 3-го Белорусского фронта в 1944 году описывало ситуацию в ближнем тылу войск — в Смоленской области — так: «Колхозница Потапешкина из колхоза им. Ворошилова Мервинского сельсовета Руднянского района заявила: «Зачем обратно создали колхозы, оставили бы так, как было при немцах. И мы бы были сыты, и государству бы хватило, а то работаем, работаем, а получать будет нечего. Часть урожая отдадут государству, а остальное пропьет председатель, а нам покажут фигу за то, что мы работали, как волы, целое лето…»

Член колхоза «Путь Ильича» Крюковского сельсовета Красненского района заявил: «Плохо сделали, что стали сеять колхозом, лучше бы дать свободу каждому сеять индивидуально, нашлись бы семена, и давно уже посеяли бы — и посеяли больше, чем сейчас установлено планом».

В последующие годы крестьяне всеми силами уклонялись от работы в колхозах. Снятый с должности в том числе и за развал сельского хозяйства области бывший секретарь Владимирского обкома Г.Пальцев в 1952 году писал И.Сталину, что обстановка в Московской области ничем не лучше, чем в подведомственном ему прежде регионе: «В Московской области, как и в других областях, имеются и слабые, отсталые колхозы. Это они, наименее обеспеченные из колхозов — так щедро теряют и разбрасывают свой урожай. Наличие слабых, отсталых колхозов такое же несомненное свидетельство крупнейших упущений и недостатков в руководстве сельским хозяйством со стороны партийных и советских организаций районов и областей.

При этом следует заметить, что некоторые руководители областей и районов допускают, мягко выражаясь, неточность, когда говорят об отсталых колхозах как «отдельных отсталых колхозах» (см. отчетный доклад Н.Хрущева на X Московской областной партконференции). Если провести строгую объективную проверку, то она покажет, что отсталые колхозы далеко не отдельные. Люди в таких колхозах живут не столько доходами от использования общих средств производства, сколько за счет личного приусадебного хозяйства, и поэтому отсталый колхоз скорее напоминает не коллективное социалистическое хозяйство, а скопление мелких единоличников, прикрывшихся колхозной крышей.

И вообще-то в отсталых колхозах поражает какое-то тупое равнодушие, с которым колхозники относятся к гибели общественного добра и упадку хозяйства. Колхозники отсталых колхозов прониклись вредной, несвойственной подлинному колхознику психологией. Городские люди убирают общественный урожай, а колхозники в это же время усиленно занимаются уборкой картофеля со своих огородов и на упреки горожан в нерадивом отношении к колхозной работе спокойно отвечают: «Убирайте сами. Нам все равно ничего не достанется. Все пойдет государству и колхозу».

Когда же на собраниях и в беседах колхозников начинают убеждать в необходимости выходить на работу в колхоз, более сознательные колхозники выступают так: «Да, граждане, правильно, надо помочь колхозу и московским рабочим убирать урожай»… Из отсталых колхозов молодежь бежит в города, а из деревень, объединяемых такими колхозами, люди нередко целыми хозяйствами переселяются в различные поселки. Недаром вокруг Москвы так быстро растут разного рода поселки. Колхозники, переселившиеся в эти поселки, устраивают молодежь на работу, а сами, получив приусадебный участок, ведут на нем свое садово-огородное хозяйство и животноводство деловито и искусно.

Многие деревни Московской области сильно обезлюдели. Например, в колхозе «Красный маяк» Уваровского района осталось на 33 хозяйства только 5 девушек, а из парней, кроме трактористов и двух инвалидов, никого нет в колхозе».

Все проблемы, как водится, пытались решить путем отправки на места огромного количества суровых и обязательных к исполнению инструкций. Однако уже в 1954 году стало очевидно, что происходит пустой бумагооборот. В записке отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС, направленной Н.Хрущеву, говорилось: «Некрасовский райком партии, райисполком и районное управление сельского хозяйства Ярославской области за 1953 г. получили 3121 директиву, или в среднем по 10—11 директивных документов в день… При таком обилии директив немыслимо организовать проверку их исполнения. Нельзя умолчать и о том, что при этих условиях руководители районов приучаются работать канцелярско-бюрократическими методами. Районные организации также принимают много решений и направляют их в МТС, колхозы и сельсоветы. Некрасовский райком КПСС, райисполком и районное управление сельского хозяйства (Ярославская область) за 1953 г. выработали и направили в низовые организации 2562 директивы, или по 8—9 в день».

Н.Хрущев, считавший себя непревзойденным знатоком сельского хозяйства, настоял на принятии президиумом ЦК решения о резком уменьшении потока бумаг. А затем выдвинул множество предложений по улучшению управления сельским хозяйством и повышению урожаев и качества работы колхозов и совхозов. В числе мер, принятых в последний год его правления, — введение надбавок к зарплатам председателей отстающих колхозов и работающих в них специалистов. О председателях в решении 1964 года, в частности, говорилось: «Учитывая, что отстающие колхозы не смогут обеспечить должной оплаты труда председателей колхозов, установить им денежную доплату за счет государственного бюджета в размере 100—150 руб. в месяц дополнительно к установленной оплате труда в колхозе».

В те времена это были очень большие деньги, но даже с их помощью добиться существенного сдвига так и не удалось. Как не помогли сельскому хозяйству и все последующие решения и мероприятия. К концу существования СССР почти повсеместно на селе не осталось ни тех, кто мог бы работать, ни тех, кто мог бы ими руководить.

Евгений Жирнов, «Коммерсант-Власть»