Кто производит китайское чудо

Поднебесная держится на миллиарде ног, и ноша с каждым годом становится все тяжелее. Специальный репортаж из промышленного сердца сверхдержавы

Поездка в Китай началась для меня два года назад. Во время закрытия Черкизовского рынка. Там я познакомилась со многими китайцами, в том числе — и с очень богатыми, с теми, кто сегодня распоряжается местами на оптовых рынках столицы. Китайцы много рассказывали мне о своей стране, о том, как пострадали фабрики, чей товар был конфискован на складах Черкизона, как их коллеги из-за этого сели в китайские тюрьмы и были за уход от налогов и невыплату кредитов приговорены к пожизненному заключению, а то и к расстрелу.

А русские бизнесмены параллельно твердили мне о сказочном Китае, где легче вести бизнес, чем в России, где все прозрачнее и понятнее, о массовом оттоке людей из Сибири в Поднебесную. С другой стороны, директор одного из московских рынков поделился, как за каждого трудоустроенного в России китайца правительство (не наше, естественно) платит фирме, его «экспортировавшей», приличные деньги; что есть целая мафия, поставляющая сюда деревенских жителей, которых держат на работе по три месяца, чтобы потом выкинуть на улицу и завезти новую партию.

Парадокс получается. С одной стороны, наши смотрят на Китай как на бизнес-Мекку. С другой — от хорошей жизни на чужбину толпами не едут.

Вот и захотелось понять, что так нужно нашим в Китае, а китайцам — у нас.

Решила увидеть своими глазами, как куется китайское экономическое чудо. Выяснилось — сделать это непросто. Ведь это не Великую стену посетить, где туристов ждут с распростертыми объятиями, а реальные фабрики в старых промышленных провинциях, куда китайцы обычно не пускают даже компаньонов. Боятся промышленного шпионажа, как, впрочем, все остальные опасаются китайцев: например, даже на российских рынках есть закон — не продавать китайцам ничего из нового завоза, иначе через три дня на соседнем прилавке будет лежать аналогичный товар, но вдвое дешевле.

Выручили знакомые индусы, которые живут в Дубае (а это — главная мировая биржа тканей с офшорным оттенком): сделали приглашение в провинцию Чжэцзянь, где расположены основные тканевые и красильные производства. Вы, кстати, недавно видели это название в новостях: именно там удерживали в заложниках российского предпринимателя и его переводчицу рабочие обанкротившегося завода.

Ожидала ли я увидеть в Китае современную растущую сверхдержаву? Наверное, да. И увидела — с фасада. Но мне было интересно, что скрывается за ним.

Фабрика

Кечао — это 350-тысячное предместье Шаосиня, города с населением тысяч в 750 и богатой историей. Он считается городом поэтов и мудрецов, там есть и туристический центр, набитый магазинами, ресторанами, красивыми машинами и молодыми, стильно одетыми китайцами. Но мне нужно было не это.

Мы шли на фабрику мимо канала, вода в котором была результатом сложного биохимического процесса — роста сине-зеленых водорослей, сдобренных глинистой взвесью, бензином, красителями и прочими отходами производств и жизнедеятельности. На одном берегу канала — деревня, на другом — промзона. Там производят полиэстер, в процессе изготовления которого как раз бензин и используют. Заметила краем глаза: женщина полоскала в этом растворе белье, а молодой парень мыл голову, зачерпывая жижу красным тазиком.

Официально правительство Китая борется с экологически опасными выбросами фабрик, но здесь изменений пока не видно. Да и люди не возмущаются, потому что большинство из них на этих фабриках работает — если вовремя платят зарплату, то и жить стараются не в долг.

Например, Жан рад, что с ним оформили отношения документально, поэтому он точно знает, какая зарплата у него будет:

— Но все равно по итогам я получаю примерно столько же, сколько приезжие крестьяне. У них высчитывают за общежитие и еду, а у меня — то за минутное опоздание, то за невыработку сверх нормы.

На фабрике Жан наматывает на бамбуковую основу ткани и упаковывает их для продажи. У него есть возможность один раз пообедать (в течение 15 минут) и три раза сходить в туалет. Рабочий день длится с восьми утра до четырех пополудни. Но, как правило, вся фабрика работает сверхурочно.

Фабрика — классический образец социалистической гигантомании. Станки «дореволюционного периода» (если считать от «культурной революции» — не ошибешься), кажется, уходят за горизонт. Над каждым из них — люминесцентная лампа, потому что окна под потолком слишком грязные, чтобы пропускать хоть сколько-нибудь света.

Шума столько, что кажется, будто он даже вгрызся в стены, — на выходе наступает десятиминутная глухота. Но ткачихи работают без берушей. Им также разрешено трижды сходить в туалет и поесть один раз, не отходя от станка. Штраф за невыполнение плана может достигать размера зарплаты, но самое страшное — увольнение.

Сун на вид не больше шестнадцати, розовая кофта и голубой фартук с рыбками и корабликами, густые черные волосы собраны в хост розовой резинкой:

— Я — единственный ребенок, мой отец два года назад остался без работы, так как повредил себе руку. Его лечение стоило нам около 10 000 юаней (в рублях это будет — 45 500, средняя зарплата на фабрике в рублях — 4500). И потому я сразу после окончания школы пошла работать вместе с мамой на фабрику. Здесь одновременно работает 250 станков, на собраниях нам говорят, что мы производим примерно 7 миллионов метров ткани в месяц. Но должны производить больше. Я получаю примерно 700 юаней, в последнее время зарплата упала, прежде было 1000-1200. Мама получает 1400 юаней, так как оформлена по договору.

Грузчики, таскающие мешки с красителями, уже через три-четыре года начинают страдать кожными заболеваниями, а их легкие забиваются разноцветной пылью. Да и сам процесс окраски тканей тоже малополезен. Но самая главная проблема — нехватка водных ресурсов. Красильные фабрики провинции Чжэцзян все свои отходы выбрасывают в реку Янцзы, ее притоки и близлежащие каналы. Из этих же каналов берут воду для личных нужд и полива полей.

Три года назад вроде бы начались проверки на предмет всякой гадости, и те фабрики, что превышали нормативы, переводили на график работы по три дня в неделю. Многие справиться не смогли — закрылись. Выстроилась очередь на покраску. Она возникла еще и потому, что рынок монополизировали фирмы, близкие к высшей партийной верхушке. Вот потому у Сун стало меньше работы, а значит, и денег.

Большинство, правда, считает, что закрытые фабрики через некоторое время местные власти снова откроют. В Китае остро стоит проблема нехватки рабочих мест, и поэтому предпочтут скорее дать рабочие места и не думать, что люди пьют промышленные стоки и умирают от рака, чем бороться за здоровье тех, кто умирает с голоду. На фабриках Китая нет профсоюзов, есть активисты, но их преследуют власти: сажают в тюрьму или просто избивают наемники.

У Сун есть мечта выйти замуж по любви. Что для Китая не банальное высказывание «деревенской дуры». Количество мужчин превышает количество женщин во всех провинциях, в некоторых — в два и три раза. Зато есть переизбыток богатых женихов, которые легко находят невест. Но если Сун станет квалифицированным специалистом с хорошей зарплатой, то выйдет за того, кого выберет сама.

Все это никак не связано с обычаями и традициями. Просто китайцы достаточно практичный народ. И мечта у любого китайца, стоит ли он у станка, или едет в новой «Феррари», одна — заработать денег. Как можно больше. В этом они очень похожи на нас, разве что россиян подводит практичность…

Кому и как жить хорошо

В лучшем отеле пригорода Шаосиня, где я провела два дня, останавливаются самые богатые китайцы — они приезжают на деловые переговоры.

Жители юга и севера страны не слишком хорошо понимают друг друга, поэтому часто переходят с диалектов китайского на английский или даже нанимают переводчика. Богатого южного китайца определить легко. У него должен быть живот, как у Будды, — большой и круглый (как символ благополучия). А еще китайцы очень любят золото, демонстрация которого у состоятельных людей считается хорошим тоном.

Есть и несколько других милых привычек: богатые люди стараются избегать солнца, и некоторые женщины помимо шляпок и зонтиков носят даже тонкие гипюровые перчатки выше локтя. Популярны пилинг и процедуры по отбеливанию кожи.

Центры досуга для тех, у кого есть деньги, — караоке-бар и массажный салон. Но смысловым центром любого вечера все равно остается еда. Ужин — культ. Действо происходит за круглым столом, где в середине стоит главное блюдо. Разумеется, из мяса. Вообще, мяса должно быть много. Китайцы — это японцы наоборот, они предпочитают вставать из-за стола не чуть голодными, а, напротив, съев несколько больше, чем позволяют физиологические особенности организма. Переваривание пищи сопряжено с караоке, а после — с возлежанием во время массажа стоп.

Да и выпить тоже любят, ключевые напитки — водка и пиво. Пьют, как и едят, до упаду. И очень любят русских как тех немногих иностранцев, которые способны достойно поддержать компанию.

В общем, все это — нормальная жизнь провинциальной элиты, очень схожая с той, что ведется и в местечковой России. Типично для периода относительно раннего капитализма — богатые зарабатывают больше, чем могут эффективно потратить.

Коррупция

Хорошее качество китайских дорог вполне компенсируют некоторые качества местных водителей. Мой, например, имел косоглазие, очки с немыслимым количеством диоптрий, всю дорогу курил, трепался по двум мобильным, матерился на китайском (это я узнала случайно, когда включила диктофон переводчику) и еще постоянно что-то искал в дверках автомобиля. На вопрос, как он с таким зрением и навыками вождения получил права, ответил просто: «Купил». Я перестала верить в миф об отсутствии в Китае коррупции. Как и в другой — что в Китае не воруют.

Центр Шаосиня, например, очень похож на Арбат или Тверскую — километры бутиков. Но я сворачиваю между двумя магазинами в глубь переулка. Четырехэтажные панельные дома — это все еще элитная шаосиньская недвижимость. Но на окнах, на балконах — решетки, и подъезды тоже закрыты решетчатыми дверьми. Решетки совершенно неэстетические, приоритет отдается толщине металлических прутьев и повышенной частоте ячеек. В общем, как у нас в «Бутырке». А что поделаешь, воруют!

В одном из таких домов дверь в подъезд оказалась открыта, вошла внутрь и оказалась в маленьком игорном доме — любимом месте отдыха местных мужчин. Картина классическая — сигаретный дым, зеленое сукно. Играют, правда, не только в карты, но и в маджонг. Замечу, официально игорный бизнес в Китае, исключая территорию Макао, запрещен.

Хотя иностранцев от коррупции действительно защищают. Это — политика партии и правительства по привлечению инвестиций. А для внутреннего пользования коррупция, как и было веками, остается нормой и скорее упрощает жизнь, нежели портит ее.

Вообще, Китай — государство, толерантное во всем, что не касается гегемонии компартии. Например, проблема проституции. Официально она, конечно, запрещена, однако в провинции подобные услуги оказывает едва ли не каждая парикмахерская или массажный салон, маркированные розовой лампочкой; и в городах «салоны» тоже есть, а рядом с ними, как правило, обязательно окажутся полицейские участки.

Гомосексуализм не может не возникнуть в стране с подобным переизбытком мужского населения. Целующиеся однополые парочки можно встретить на улицах не только мегаполисов, но и больших деревень. Их права никто не защищает: государство и геи предпочитают просто не замечать друг друга.

Не менее толерантно общество и в вопросах веры. Убежденно религиозны только нацменьшинства: буддисты-тибетцы, сенцзянцы-мусульмане и прочие «не титульные народы».

«Социалка»

Дедушка Юшенг сидел у себя на кухне на табурете и стриг ногти. Как и всякий старый человек, он был готов рассказать историю своей жизни.

— Мне было три года, когда меня вывезли из Нанкина, оккупированного во время войны японцами, вся семья потерялась там. Я рос недалеко от Шаосиня, в деревне, в детском доме. Работал на земле, а потом наступил период индустриального бума. В 80-м году устроился на фабрику по производству вина, спустя десять лет — на фабрику по производству пластиковых бутылок и оттуда ушел на пенсию. Пенсии как таковой у меня нет, есть дети, которые меня и жену содержат. Молодежь нескольких улиц берет на себя обязательства обеспечивать нас какими-то минимальными средствами. К врачам не хожу очень давно, один прием у нас стоит минимум 250 юаней. Это очень дорого, сегодня мне приходится жить примерно на 600 юаней в месяц. Мне повезло в жизни, у меня четыре сына, которые родились до реформы «Одна семья — один ребенок». Все работают, поэтому имеют возможность позаботиться обо мне.

Кухонька Юшенга выложена кафелем, плита современная и работает на газе, который привозят в баллонах, есть даже вытяжка и кондиционер (хотя последний — почти в каждом доме, поскольку нет отопления), по всему двору — цветы.

Так живет далеко не каждый «пенсионер». Многим приходится уходить в дома престарелых — это возможность не думать о том, где найти деньги на еду, лечение и тепло. Таких заведений пока мало, и все они переполнены.

То есть если в России система социальных гарантий изнашивается и постепенно сворачивается, то в Китае о ней пока вроде как и не думают.

Демография

То, что в Китае действует ограничение рождаемости по формуле «Одна семья — один ребенок», — факт широко известный. Конечно, с государством не поспоришь, но иногда природа и традиции берут свое.

Ченг работает водителем, ему тридцать пять, он — коренной житель Кечао, живет с женой и дочерью.

— Я по местным меркам считаюсь обеспеченным китайцем, моя зарплата — пять тысяч юаней в месяц. Я смог купить квартиру в кредит и четыре года назад женился, у меня растет дочь.

— Ченг, я слышала, что китайские мужчины не очень хотят, чтобы рождались дочери?

— Да, программа «Одна семья — один ребенок» привела к тому, что женщины массово стали делать аборты, как только узнавали, что в семье должна появиться девочка. Из-за этого даже УЗИ долгое время было под запретом, зато появились подпольные знахари, которые определяли пол ребенка, прощупывая плод, и по сердцебиению. Сейчас разрешили в деревнях иметь и второго ребенка, в случае если первой родилась девочка.

— А если люди хотят иметь много детей, но у них нет денег на уплату штрафа?

— Таких полно, они, как правило, из деревни уходят в город, а из города, наоборот, в деревню. В результате дети вырастают без документов, без образования, и потом их используют как дешевую рабочую силу. Или даже как рабов.

Так что ответить на вопрос, сколько на самом деле людей живет в Китае, невозможно. Реальность отличается от данных переписи, по приблизительным прикидкам, миллионов на двести.

Результаты действия этой программы далеко не однозначны не только поэтому. Конечно, очевидно — страна перенаселена, но при этом рабочие руки — ее главный стратегический ресурс. Соответственно, ограничение рождаемости по эффекту можно сравнить с тем, как если бы в России планомерно затыкали нефтяные скважины и резали трубы газопроводов.

И беда не только в сокращении притока рабочей силы, что по базовому закону экономики приводит к ее удорожанию. Просто когда в семье один ребенок, особенно мальчик, на его воспитание и удовлетворение всех немыслимых потребностей тратятся все свободные ресурсы семьи. В итоге у «золотых мальчиков» нет никакой мотивации идти работать к станку, самые амбициозные мечтают быть программистами, а многие и вовсе работать не планируют.

Параллельно с этим население стареет, и старших становится все больше по отношению к молодым. Разрыв между работающими и неработающими увеличивается с угрожающей быстротой, особенно если учесть, что всеобщей пенсионной системы в Китае нет. Как кормить стариков? Неясно, чем ответит государство на этот вызов.

Дворцы и хижины

Где я заметила совсем родное, так это в районах ковровой застройки предместий элитными коттеджными поселками. Проезжала такой… Вокруг — караоке-бары и массажные салоны, а чуть дальше — груды дробленого камня. Похоже на строительную свалку, но экстраполируя российский опыт, прихожу к выводу: это останки прежнего поселка, что был снесен под особняки. Посреди руин — половина уцелевшего дома. Она оказывается обитаемой: бабушка и дед в соломенных шляпах и черных одеждах, обоим за восемьдесят, копаются в земле. Крестьяне Тинг и Джианг живут здесь с самого рождения.

Вот что говорит Тинг:

— Мы выращивали рис, а потом сдавали его на шлифовку и дальше — на производство алкоголя. Каждый год за урожай получали деньги, которых нам хватало на то, чтобы жить. Два младших брата уехали в Шанхай, один стал учителем, а второй — электриком. А в 1989 году пришла беда — на площади Тяньаньмэнь убили моего племянника. Он был студентом исторического факультета и верил, что сможет все изменить. Тогда многие верили. Сегодня все боятся говорить о том, что было на площади. Нет, за это не расстреляют. Просто ты можешь лишиться абсолютно всего в жизни. Наша земля в деревне была государственной, но нам говорили, что дали ее в коллективное пользование. Мы должны были сажать рис.

Нас все устраивало, но несколько лет назад к нам пришли чиновники и начали отбирать землю. Нашей улицы теперь просто нет, ее смели, потому что решили построить новое жилье. Нам в нем нет места, компенсации дают копеечные и не всем. В итоге очень много людей осталось без крова. Если ты сопротивляешься, тебя могут посадить в тюрьму. А в соседнюю деревню пришли наемники и за два часа всех избили и выкинули на улицу. Поэтому мы молчим и живем. Последние двадцать лет здесь ничего, кроме фабрик, не растет, и народ, работающий на этих фабриках, достаточно быстро разбогател. Они хотят жить в достатке, а мы хотим, чтобы просто дали дожить.

По дороге я видела и других крестьян, которые живут в палатках и в полуразрушенных домах. Так что институт частной собственности в Китае — понятие столь же относительное, как и в России. Исключение опять же сделано для иностранцев. А так — кто богаче, тот и прав.

***
Вообще, как мне кажется, и Китай, и Россия, стартовав примерно в одной точке — в восьмидесятых годах, пошли двумя разными путями, которые привели их к диаметрально противоположному состоянию экономик, но к очень похожему состоянию обществ (да и политических систем). И здесь, и там значимы только деньги, которые являются главным драйвером социальных и даже личностно-психологических процессов. Все это заставляет и нас, и китайцев безбожно, без оглядки эксплуатировать ресурсы. Кому какие достались: нам — минеральные, им — человеческие.

В этом я еще больше убедилась в Пекине, куда отправилась из Шаосиня на встречу с крупными китайскими предпринимателями. Но о том, как и чем живут очень богатые, — в следующем материале.

Автор: Юлия (Мартовалиева) Полухина, Новая газета