«П-пп-п-ринс В-а-а-аа-сильчиков» и другие

  Из воспоминаний советского дипломата, который начинал свою карьеру переводчиком в ООН и встретил там «тех еще» русских.

За время многолетней работы в Секретариате ООН мне довелось познакомиться с немалым числом белых эмигрантов, среди которых были князья и помещики, адвокаты и поэты, меньшевики и монархисты. С ними было связано несколько интересных и смешных историй. Необычным был приход в переводчики-синхронисты князя Георгия Васильчикова. Он родился в Германии, получил там образование, а затем поселился с семьей во Франции, где после войны стал специалистом по русской литературе. Княжеское достоинство было приобретено личными заслугами его предка Иллариона Васильевича, героя Отечественной войны 1812 года. До революции семья Васильчиковых оставалась одной из самых известных аристократических фамилий России.

Средство от заикания

Организаторы Нюрнбергского процесса 1945-46 годов решили проводить его работу на английском, русском, французском и немецком языках, в том числе с применением синхронного перевода. До Нюрнберга синхронный перевод применялся всего один раз в 1921 году на конгрессе Третьего Интернационала в Москве. Даже Лига наций, где было всего два рабочих языка – французский и английский – пользовалась только последовательным переводом, хотя он и вызывал большую потерю времени.

Так что синхронистов тогда не существовало, и их нужно было подготовить. Задача по обеспечению языковых служб была возложена на американского полковника, лингвиста Донована и его французского коллегу. Довольно скоро стали поступать заявления от желающих, и после проверок кандидатов их начали готовить в синхронисты.

Подавляющее большинство кандидатов оказались русскими интеллигентами или аристократами. Они не только знали по несколько иностранных языков по традиции их воспитания, но, родившись или пожив в разных странах Европы, владели этими языками, как родными. Благодаря этому русские кандидаты могли переводить как с русского, так и в комбинациях с разных языков.

Синхрон требует быстрой реакции, мгновенного преобразования услышанного на другой язык – с его собственными структурой предложений, грамматическим строем, способами выражения мысли. В этом заключаются особые трудности синхронного перевода, и не каждому знатоку языков их удается преодолеть. Вот почему через некоторое время после начала тренировок ряд кандидатов отпал.

И все же постепенно удалось сформировать почти полную команду синхронистов, но за короткий срок, остававшийся до открытия процесса, требовалось найти еще 2-3 человек. У Юрия Хлебникова, уже принятого на работу, но, как и остальные, продолжавшего тренировки до открытия суда, в те дни гостил его двоюродный брат Георгий (Жорж) Васильчиков. Однажды Васильчиков заехал за Хлебниковым на работу и в ожидании зашел в одну из пустовавших будок послушать тренировавшихся на синхроне. Через несколько минут он решил из любопытства переводить сам. За этим занятием его застал в будке Хлебников, который был поражен услышанным. Не только потому, что Георгий с первого раза сносно переводил. Но больше всего потому, что он переводил бегло, будучи заикой!

Сами не понимая, как Васильчикову во время перевода удавалось говорить без заикания, братья несколько раз проверили верность сделанного ими открытия. Поскольку перспектива работы на суде привлекала Васильчикова, они решили, что прежде чем обращаться с просьбой к руководству на этот счет, ему нужно походить на тренировку отдельно, пользуясь свободной кабиной. Васильчиков начал тренироваться, и однажды зашедший в комнату прослушивания французский помощник Донована услышал среди знакомых голосов новый голос. Француз констатировал, что по каналу шел неплохой перевод, и решил спросить, кто был этот незнакомец. Хлебников признался, что по собственной инициативе приводил своего брата на тренировки и что собирался представить его в качестве кандидата.

Хлебникову предложили привести Георгия для знакомства с начальством. Когда взволнованный Васильчиков оказался перед французом, тот представился и спросил, кто он, какими языками владеет и как давно тренируется. Еще больше разволновавшись, кандидат начал называть свой титул и фамилию с более сильным, чем обычно, заиканием, выдавливая из себя по-французски «п-п-р-р-ринс В-в-в-аа-сильчиков» и остальную часть своего ответа. Француз, услышав вымученную фразу, решил, что Георгий его разыгрывает, и недовольно попросил князя не заниматься клоунадой, а обсудить интересующий их обоих вопрос.

Когда, опять с заиканием, Васильчиков начал объяснять свою проблему, француз, окончательно решив, что тот валяет дурака, вскипел от возмущения и предложил или разговаривать серьезно, или выйти из комнаты. Присутствовавший Хлебников вступил в беседу и рассказал французу все как есть. Естественно, тот отказывался верить, но после реального опыта с переводом, пораженный услышанным, принял князя в группу. Васильчиков, таким образом, стал синхронистом и в течение многих лет занимался переводом, пока не перешел в административно-финансовое подразделение в Европейском отделении Секретариата в Женеве.

Несколько лет спустя специалисты определили, в чем причина этого «чуда». Когда Васильчиков находился в кабине, он надевал, как и все синхронисты, наушники, через которые слушал оратора в зале. Начиная переводить, он сосредоточивал все внимание на речи выступающего и переставал слышать самого себя, что снимало тот речевой тормоз, который мешал ему говорить при обычном общении.

Этот его речевой дефект в контрасте с профессией синхронного переводчика вызывал немало неожиданных, а порой и комичных ситуаций. Во время второй сессии Конференции ООН по торговле и развитию, проходившей в 1968 году в Дели, правительство Индии устроило прием в честь ее участников. Прием проходил в одном из дворцов махараджей, где каждого встречал дворецкий, наряженный в индийский костюм и с посохом в руке.

Спрашивая фамилию у гостя, дворецкий оборачивался в сторону стоявшего в отдалении правительства во главе с Индирой Ганди и, трижды стукнув посохом об пол, объявлял прибывшего. Васильчиков в ответ на просьбу дворецкого представился в своей обычной манере: «П-пп-п-ринс В-а-а-аа-сильчиков». Выслушав представление, дворецкий повернулся к кабинету министров, стукнул посохом, и, не моргнув глазом, объявил: «П-пп-п-р-р-иннс В-в-а-а-аа-сильчиков!» Разговоры присутствующих смолкли, и все взоры обратились на носителя княжеского титула со столь экзотичным именем. Когда же князь проходил мимо дворецкого, тот, удивившись его длинной фамилии, не преминул поинтересоваться: «Сэр, вы не из Индонезии?» «Н-не-ет», – ответил ему светловолосый Васильчиков и стал спускаться в зал приема.

Склоняется ли г-н Ху?

Соня Слоним была яркой фигурой среди моих коллег-эмигрантов. Она обладала быстрым умом и едким языком, который, впрочем, избегала применять в отношении советских. Поскольку она выросла вне русской народной массы, в ее словаре были некоторые пробелы, о которых она не подозревала. Однажды она работала в Совете Безопасности, когда в его составе был еще Тайвань. Посол Тайваня Виктор Ху прекрасно говорил на всех тогдашних рабочих языках ООН, включая русский, который он выучил в Петербургском университете в предреволюционные годы, когда его отец был послом (как оказалось, последним) Китая при царском дворе.

На том заседании Виктор Ху выступил с пространным заявлением в духе холодной войны и вызвал много комментариев как со стороны своих союзников, так и оппонентов. Выступавшие за ним делегаты ссылались на заявление Виктора Ху, говоря, к примеру: «В выступлении г-на Ху подчеркивалось, что…» Соня Слоним в силу своей невинной неосведомленности склоняла фамилию посла Тайваня во всех падежах, что поначалу вызывало сдержанные усмешки среди делегаций, слушавших русский перевод. Поскольку Соня продолжала воевать с падежами, смешки стали перерастать во взрывы и даже раскаты смеха к недоумению делегатов, слушавших другие языки.

Для сохранения приличий слушавшие Соню делегаты, включая тогдашнего нашего посла Николая Федоренко, несколько раз покидали зал заседания, чтобы отвести душу в коридоре, и затем, овладев собой на какое-то время, возвращались на места. Заинтригованные смешливым настроением русскоязычных делегатов их соседи стали обращаться к ним с вопросами. Получив разъяснения, другие делегаты тоже начинали смеяться и передавать эту информацию своим соседям. Через некоторое время большинство делегаций-членов Совета Безопасности пребывали в приподнятом настроении. Чтобы вернуть всех к серьезному настрою, председатель объявил перерыв на 15 минут.

С началом перерыва Соня выключила микрофон, сняла наушники и с удивлением прокомментировала: «Не могу понять, что это они так развеселились!» Но развеселились не только делегаты, но и вся команда переводчиков, которая слушала Сонин перевод или узнала, что произошло. К Соне подошла Лиза Хейворд – наша другая русская коллега, работавшая во французской будке, – и увела ее к себе переговорить наедине. Более подготовленная к трудностям русской лексики Лиза, видимо, объяснила Соне, что вызвало смех в зале, после чего последняя, опустив низко голову и закрыв руками лицо, стыдливо выскочила из коридора, где располагались кабины переводчиков, и в тот день на работе больше не появлялась.

Поэт и пень

По каким-то причинам Соня недолюбливала вольнонаемного русского синхрониста Игоря Астрова. Конечно, Астров был довольно нелегкий коллега, так как старался перекладывать часть рабочей смены на партнера по кабине. Он всегда опаздывал к началу своей смены или уходил до завершения заседания, а то и просто пропускал свою смену под разными предлогами, одним из любимых среди которых было заявление, что у него «выскочила почка» и что ему поэтому пришлось идти в медпункт и лежать в комнате отдыха для беременных женщин.

Астров писал и переводил стихи, считая стихотворчество своим настоящим призванием. Он всячески стремился это подчеркивать, нося разудалый галстук-бабочку, не от мира сего выраженье на лице и разбросанную копну вьющихся волос. Некоторые работы ему удавалось публиковать маленьким тиражом, в основном за свой счет, как, например, перевод на французский сонетов Шекспира. Но твердого выхода в печать ему найти не удавалось. Зная, что Соня Слоним была сестрой жены Владимира Набокова и часто виделась с ним, Астров предпринимал безуспешные попытки расположить Соню к себе.

Однажды мы с Соней возвращались после заседания в офис, когда на пути возник Астров с пачкой бумаг в руках. «Сонечка, милая, – начал Астров весь в сияющей улыбке. – Вы сегодня особенно хороши! Ну, просто очарованье! Вот тут у меня стихи, что я написал не так давно. Мне бы так хотелось их опубликовать. Они, знаете, очень хороши, и до публикации я их держу в несгораемом шкафу. Что бы вы могли мне посоветовать?» «Игорь Николаевич, положите их в сгораемый», – решительно посоветовала Соня.

Среди прочего Астров одно время носился с рядом предложений о сдаче кому-то из нас то части своего дома за городом на Лонг-Айленде, то домов якобы его ближайших друзей, обещая привлекательные условия. Он особенно приставал к советским сотрудникам, зная, что многие из-за детей на несносно жаркий период нью-йоркского лета снимали обычно на две семьи самые дешевые домишки на берегу океана или залива. Его репутация всех отпугивала, но ему все-таки удалось сдать на одно лето какое-то загородное строение делегации Монголии.

Иногда такая жадность оборачивалась против него самого. Так, однажды к Астрову в его дом на Лонг-Айленде пришла комиссия местной мэрии, сообщившая ему о планах проведения шоссейной дороги, которая должна была задеть часть принадлежавшего ему участка. Комиссия показала проект дороги в касавшейся его собственности части и предложила выкупить ее у него за кругленькую сумму. Смекнув, что на возникшем деле можно заработать, хозяин стал торговаться, но комиссия, утверждая, что она заранее дала ему более высокую цену, платить больше не хотела. Поскольку Астров уперся, комиссия удалилась, предоставив ему некоторое время подумать.

Через несколько дней владелец участка сам явился в комиссию и заявил, что ему нужно заплатить более высокую цену, потому что на отсекаемой по плану части его территории растет очень старое дерево, под которым, по его сведениям, во время войны за независимость США несколько ночей ночевал Джордж Вашингтон. По аргументам Астрова, при потере этого исторического дерева стоимость его участка резко пострадает, и потерю необходимо компенсировать при сделке.

Члены комиссии были потрясены этим историческим открытием. Вашингтон, как им было известно еще из школьных учебников истории, действительно провел некоторое время на Лонг-Айленде, но о том, что он был в этом месте и ночевал под дубом, которым теперь владел Астров, они ничего не знали. Поскольку в Америке невероятно бережно относятся к памятникам истории, члены комиссии, хотя и имели все основания не верить в легенду, все-таки решили исследовать данный вопрос и попросили хозяина дуба подождать их ответа.

Пока комиссия занималась выяснением, над Лонг-Айлендом разразилась сильнейшая гроза, которые здесь случаются нередко, и молния поразила «историческое» дерево, сломав его почти у основания. Астров в невероятном расстройстве явился в комиссию, сообщил о гибели дерева и сказал, что теперь готов принять ранее предложенные условия. Однако комиссия нанесла Астрову еще один удар, поставив его в известность о том, что проектировщики решили перенести участок дороги в другую сторону, и покупать часть его территории не будут.

Эмоциональный Астров тяжело переживал ушедшую из рук выгодную сделку, но теперь ему нужно было избавиться от большого дерева и огромного пня, оставшихся на его участке. Эти работы означали большие расходы, которых Астров хотел избежать. Наводя справки, он узнал, что у руководителя Службы синхрона Даниеля Хогга выкорчевывание пней было хобби. Астров преподнес Хоггу подарок в виде пня для выкорчевывания, чем последний с радостью воспользовался, пень был бесплатно уничтожен, а само дерево было распилено на дрова для камина хозяина.

Переводчик со своим мнением

Вольнонаемный синхронист Лазарь Инбер в основном работал в Женеве. Он был племянником известной советской поэтессы Веры Инбер, но отношений с ней не поддерживал. Лазарь был единственным из всех вольнонаемных, которому каким-то образом удавалось работать в ООН почти постоянно, получая суточные и зарплату, т.е. как бы находясь почти в постоянной командировке. Он был невероятно самоуверен, считал себя настоящим экспертом в вопросах экономики и финансов и стремился получать работу в тех органах, которые занимались этой проблематикой.

Однажды он оказался на последовательном переводе в одной из групп экспертов по финансовым аспектам международной торговли. Надо отдать должное Инберу в том, что он обладал великолепной памятью и очень хорошо работал. Когда на встрече выступал первым оратором делегат Бельгии, Лазарь деловито слушал его, делал необходимые записи и очень точно перевел на английский всю 15-минутную речь делегата. Вторым слово взял представитель Ирландии.

Слушая его выступление и делая лишь некоторые пометки в рабочем блокноте, Лазарь всеми телодвижениями и мимикой свидетельствовал присутствующим, что речь ему явно не нравилась, но затем он должным образом перевел ее на французский, хотя вся его интонация говорила о недовольстве ее содержанием. Затем слово получил представитель Польши, но после нескольких минут его выступления Инбер демонстративно перестал вести запись речи, швырнул карандаш в свой блокнот, сложил на груди руки и стал безразлично смотреть в окно на улицу.

Когда поляк закончил, Инбер, вместо того чтобы переводить его выступление, обратившись к председателю от себя лично, заявил: «Господин председатель, я не вижу смысла переводить уже в третий раз одно и то же и просто тратить ваше время и деньги ООН. Дело в том, что делегат Ирландии сказал фактически то же самое, что было сказано до него представителем Бельгии, а выступление польского эксперта повторяло их обоих. Дайте мне, пожалуйста,

5 минут, и я вам скажу, что нужно сделать, чтобы решить обсуждаемый вопрос».

Оправившись после шока от дерзости переводчика, председатель напомнил Лазарю, что здесь выступают назначенные правительствами эксперты, что только они могут оценивать заявления своих коллег, что ему нужно делать то, зачем он был направлен в их группу, т.е. переводить, и предложил Инберу сделать перевод представителя Польши. Совершенно не смутившийся этим выговором, Лазарь с брезгливым выражением на лице точно и полно перевел и речь поляка, а затем и нескольких последующих ораторов. В ходе перерыва председатель группы связался с руководителем службы синхрона, выразил возмущение экспертов неприемлемым поведением их переводчика и попросил больше никогда не направлять его в их группу. После возобновления заседания вместо Инбера работал уже другой переводчик, а Лазарь прочно засел на синхроне, подальше от делегатов.

Племянник Ильича

Как-то раз, когда я в рабочей кабине конференц-зала просматривал документы перед заседанием очередного комитета, в ней появился пожилой, приятной внешности незнакомец и представился просто и естественно: «Первушин, ваш коллега. Сегодня мы будем работать вместе».

В первый раз мы проработали вместе недели три. А к концу нашего рабочего раунда Первушин поразил меня признанием, что он – племянник Ленина. Со своим советским менталитетом я не допускал даже мысли, что у Ленина могли быть родственники, покинувшие советскую Россию, и с недоверием переспросил Первушина, имел ли он в виду Владимира Ильича Ленина. «Да-да, именно его».

Оказалось, что в 1918 году Николай Первушин, как когда-то и его всемирно известный дядя, был студентом Казанского университета. В ответ на введение советскими властями новых порядков, ущемлявших и даже отменявших академические свободы в университетах, студенты начали кампании протеста, которые приводили порой к столкновениям с новой властью. Будучи одним из лидеров студенческого движения в университете, Первушин несколько раз подвергался арестам, а после одной бурной демонстрации его и вовсе посадили в тюрьму без всякого суда. В ходе разбирательства следствие установило, что заключенный Первушин – племянник вождя революции! Опасаясь неблагоприятной реакции сверху, местные власти решили довести этот вопрос до сведения центра. О деле было доложено самому Ленину, который решил избавиться от позорившего его родственника и распорядился выслать его за границу.

Так Первушин оказался в эмиграции и больше никогда Россию не видел. После скитаний по Европе племянник навсегда осел в Канаде, которая природой больше всего напоминала ему Россию. Преподавал русский язык и литературу, был профессором Норвичского университета в штате Вермонт, занимался переводами в качестве вольнонаемного, в том числе и в ООН, многие годы был директором знаменитой «русской деревни» при упомянутом университете в США, где американцы готовили разного профиля специалистов по СССР. Когда Первушин скончался в возрасте более 90 лет, самая крупная американская русскоязычная газета «Новое Русское Слово» посвятила этому человеку целую полосу.

Автор: Тимур ДМИТРИЧЕВ, Совершенно Секретно