Тайна секретной службы: безумие шпионов

Свой первый автоматический Браунинг .9мм я взял в руки, когда мне было всего 20. Я был вторым лейтенантом Национальной разведывательной службы в Австрии. Это была моя первая секретная миссия, и я был на седьмом небе от счастья. Кажется, был 1952 год, я базировался в Граце – оккупированной британцами зоне в первые годы Холодной войны. Пистолет был заряжен.

 По совету офицера воздушной разведки, руководившего операцией, я носил оружие на поясе с левой стороны прикладом вперед, чтобы его можно было легко и быстро достать. Сверху я надел зеленое укороченное пальто, взятое под предлогом у одного из водителей контрразведки; кроме того, на мне была зеленая тирольская шляпа, купленная за личные средства. Именно такое обличие я выбрал для своей супер-секретной ночной поездки через малонаселенную сельскую территорию до границы Австрии с коммунистической Чехословакией.

А вот офицер разведки выбрал для себя более традиционный шпионский наряд: желто-коричневый дождевик и фетровую шляпу, которая вместе с его «военными» усами придавала ему, на мой взгляд, довольно британский вид. Но ему было лучше знать. Офицер был ветераном своего дела, о чем нам – юнцам Национальной службы – не раз напоминали шепотом наши опытные командиры в баре отеля Wiesler, в котором останавливались исключительно британские офицеры. В этом баре офицера воздушной разведки можно было всегда увидеть в одном и том же углу, наполовину закрытого австрийской газетой, со стоящим рядом стаканом виски и белым накрахмаленным платком в кармане его спортивной куртки.

Будучи человеком тайны, офицер был одиночкой. Его кабинет, в котором мы никогда не были, находился на чердаке элегантной виллы на краю города, которую наши военные умы в Вене оставили для разведчиков. Согласно шпионской этике, чем выше здание, тем оно секретнее, так что вполне понятно, почему такой мусор полевой разведки, как мы, всегда обитал на первом этаже. Но я знал, где находится его окно. Это было мансардное окно, затянутое толстой паутиной занавесок. Никто не знал его чин, и были ли у него помощники. Нашим почтовым отделением он не пользовался.

Мы предполагали (хотя не знали этого наверняка), что он пользовался собственной системой связи. Периодически обычная металлическая коробка с бумагами приходила для него через военно-полевую почту, и хотя она выглядела точно так же, как наши, он сразу же сбегал вниз и с невероятно серьезным видом забирал ее в свою крепость. Говорили, что он любит наряжаться, но мы никогда не видели его в форме. Вообще, он был супер. Может, его работа и казалась такой же скучной, как наша, но на самом деле он был тайным другом, т.е. членом МИ-6, высшей формы разведывательной службы, известной человеку.

– Почему я, сэр? – спросил я его, когда он предложил мне прогуляться вдоль реки.

– Потому что в тебе есть все, что нужно, – ответил он тоном человека, который предпочитал не говорить вовсе.

– Откуда вы знаете, сэр? – спросил я.

– Наблюдал за тобой.

Мы ехали на неприметном черном Volkswagen Beetle с гражданскими номерами. Офицер пояснил, что получил машину от Венской разведывательной организации. Он сказал, что если нас вдруг остановит австрийская полиция, мы – два бизнесмена из Граца, заинтересованные в покупке сельскохозяйственной земли за наличные. Это объясняло наличие 10 000 долларов в коричневом портфеле, который лежал на заднем сидении. Доллары также пришли из разведывательной организации. И только если все другие отговорки не сработают, только тогда нам придется достать свои карточки и заявить, что мы – британские военные на секретном задании.

Поначалу я мог думать только о Браунинге, упиравшемся мне в бедро. Но когда ночь стала темнее, мое тело расслабилось, а Браунинг стал теплее, мы стали парой. Офицер сказал, что так и должно быть. «Думай о нем, как о части самого себя», – посоветовал он. Так я и думал, хотя время от времени все же проверял предохранитель, чтобы убедиться, что он на месте.

– В какой ситуации мне разрешено им пользоваться, сэр? – спросил я.

– В чрезвычайной. Если чешские бандиты пойдут за ним, мы прикроем его. Но помни, только по моему сигналу, – а потом он добавил. – Не стреляй по ногам. Целься только в метку.

– В метку?

– От плеч до паха и во все, что между.

Мои мысли обратились к храбрецу, на встречу к которому мы ехали: высокопоставленный офицер чешских ВВС, рисковавший своей жизнью, чтобы доставить на Запад ценную информацию. В этот самый момент наш человек пробирался через границу с помощью не оставшихся в стороне пограничников.

– А собаки? – спросил я.

– Усыплены.

Перебравшись через границу, наш человек дойдет до определенной пограничной деревушки на территории Австрии, и в эту самую деревушку мы и направлялись. Ее название оставалось в секрете, пока указатель его не выдал.

– Он бежит за границу, сэр?

Офицер выглядел мрачным и покачал головой:

– У него жена и дети, ради всего святого. Это только на один раз.

– А потом он вернется?

– Если сможет.

– А если нет?

Молчание офицера было красноречивее его слов.

На пустой обочине стояла крошечная таверна. В окнах горел желтый свет. Единственным звуком были мужские голоса, которые замолкли, как только мы вошли. Офицер вошел первым на случай, если что не так. Я вошел следом с портфелем. В одной комнатке с низким потолком группка крестьян в синих комбинезонах уставилась на нас в молчаливом изумлении через пелену табачного дыма. В центре комнаты стояли бильярдные столы. Никто не играл в бильярд. Рядом с баром была пустая скамейка. Офицер сел на нее. Поставив портфель у ног, я сел рядом под пристальным вниманием крестьян. Офицер заказал два пива на немецком. Сегодня я все чаще думаю, может, фраза «два пива» – это все, что он знал по-немецки. Хозяин таверны поставил перед нами две кружки, и эхо от их стука об стол казалось длилось вечно.

– Может, сыграем в бильярд? – пробормотал офицер по-английски краем рта.

– С удовольствием, – пробормотал я в ответ.

Пистолет действительно был частью меня: настолько, что я перестал замечать его присутствие на своем бедре. Наклонившись, чтобы ударить по шару, я вздрогнул, услышав звук тяжелого металлического предмета, упавшего на выложенный плиткой пол. Оглянувшись, я увидел свой Браунинг, лежавший на полу, но к тому времени в таверне уже не было ни клиентов, ни хозяина. Я поднял пистолет, снова повесил его на пояс и поднял портфель.

– Отмена, – приказал офицер, остановившись, только чтобы допить пиво.

Его спокойствие меня поразило. Ни слова упрека. Мы вернулись в Volkswagen, сели в него и стали ждать. Кого? Австрийскую полицию? Или нашего бесстрашного шпиона? Кажется, офицера устроил бы любой расклад, но ни те, ни другой не появились. У него была фляжка скотча, и мы по очереди пили из нее. Рассвело, и каким-то образом цель нашей миссии растворилась в воздухе. Сделав почти философский вздох, офицер завел двигатель и направился в Грац.

Как и в случае со всеми великими разведывательными операциями, в нашей не было известного конца, по крайней мере, я о нем не знал. Этот отважный чешский пилот вообще пытался бежать? У меня не было шанса спросить. Через пару дней офицер исчез, не оставив адреса. Он вернул 10 000 долларов или оставил деньги на черный день? В романе «Идеальный шпион» я использовал эту историю, но мои более известные книги не позволили мне придать ей статус, который она заслуживала в роли отчета о первом вооруженном деле своего героя на службе Ее Величества.

Тем не менее, мне кажется, что с годами я нашел ответ на вопросы, которые так долго меня тревожили. Никакой чешский офицер вовсе не пересекал границу в ту ночь. В портфеле не было 10 000 долларов; максимум, там была старая пижама и запасная бутылка скотча. Офицер не был любимым сыном разведки, он не был офицером МИ-6 под прикрытием, а его работа была такой же нудной и бесполезной, как наша. Он был одним из тех забытых бедолаг, которых военные бюрократы забрасывали на дальние берега, а потом забывали о них на несколько лет.

К тому же, он был безумен и жил в своем собственном тайном коконе, а это состояние в шпионском мире такое же эндемичное, как супербактерия в больнице – его сложно обнаружить, но еще сложнее вытравить.

Я также рискну предположить природу его безумия, ведь время от времени я переживал то же самое. Как и все остальные из нас, офицер мечтал стать великим шпионом. Он представлял, как сидит за большим столом с другими шпионами, как играет судьбой всего мира. Постепенно пропасть между мечтой и реальностью стала для него настолько большой, что однажды он решил ее заполнить. И для этого ему нужен был верующий, так что я прекрасно подошел на эту роль. Я был из того теста. Много лет спустя на короткое время я действительно стал членом этого мира, которым офицер притворялся, но совсем скоро я тоже начал фантазировать о реальной британской секретной службе, которая где-то там, далеко, исправляла все наши ошибки.

И я принял решение придумать шпионский мир получше, который устраивал бы именно меня. В этом плане я был похож на офицера, разница лишь в том, что наши методы немного отличались.

Мой вполне сносный сосед по комнате в британской секретной службе, более известной как МИ-5, страдал, я думаю, тем же заболеванием; его симптомы отличались, но такова природа самой болезни.

Я говорю о периоде Великой эпидемии паранойи, которая длилась с 1950-ых по 1970-ые, когда практически все в МИ-5 выше определенного чина вплоть до сэра Роджера Холлиса подозревали друг друга в том, что его коллега – русский шпион. Вирус наводнил Уайтхолл и Вестминстер, но больше всех от него пострадали шпионы, причем, они сами были в этом виноваты.

Эта бацилла зародилась в Америке, а уже потом распространилась на восток. Сначала была эпоха Джо Маккарти. Маккарти умер в 1957-ом, но его эстафетную палочку быстро перенял психически неуравновешенный пациент ЦРУ с обширными связями по имени Джеймс Хесус Энглтон, который проповедовал, что весь западный шпионский мир контролируется супермозгами в Кремле. С человеческой точки зрения апокалиптическое видение Энглтона было вполне простительным. Свой опыт он получил от Кима Филби, двойного агента, который состоял на службе у Кремля и в то же время был главой отделения МИ-6 в Вашингтоне и по совместительству лучшим другом Энглтона. Если у какого-то шпиона и было оправдание своей панике, так это у Джеймса Хесуса Энглтона: легендарного игрока в покер и мастера шпионского мира, который однажды проснулся и узнал, что его глубокоуважаемый наставник, друг и собутыльник Ким Филби был русским шпионом.

Но это не оправдывает ЦРУ, которое сделало народного героя из своего сумасшедшего доктора и спокойно смотрело, как он травит свою же семью. Энглтон не только обездвижил собственное агентство собственноручно. С благословления своих наставников, он сделал то же самое со своими ближайшими союзниками, под непристойный смех КГБ. Мог ли Энглтон понять единственное логическое завершение своему тезису, а именно – закрыть весь западный разведывательный аппарат, прежде чем русские заманят нас в ловушку? Я сомневаюсь в этом.

А МИ-5, вдохновившись теорией Энглтона, превосходно приняла вызов. Им было недостаточно шпионить за собственными членами; группа средних и старших офицеров также нашла время, чтобы шпионить за британским премьер-министром Гарольдом Вильсоном. Этот эпизод из истории МИ-5 был увековечен в сомнительных мемуарах одного из заговорщиков. Если помните, автором был Питер Райт, еще один друг Энглтона по покеру. Неимоверные усилия британского правительства подавить выход книги только привели к ее популяризации.

В те дни в коридорах Леконфилд-Хаус на Курзон-Стрит царила атмосфера, которую я постарался передать в романе «Шпион, выйди вон!», и именно эта атмосфера царила в коридоре, который вел в нашу комнату. Я делил эту комнату со своим коллегой – назову его Артуром. Я помню эту атмосферу такой: тихо, и лишь крадущиеся шаги слышны в коридоре. Это было мое первое служебное поручение.

Артур был мелким чиновником МИ-5 старой закалки: дотошный, непредприимчивый, сторонник работы с «9 до 6», без каких-либо амбиций стать тем, кем он не являлся. В нем было что-то от педантичного библиотекаря: пучок седых волос по бокам головы, очки без оправы и ощущение вечной суеты и трудолюбия, которое он источал. Иногда он хмыкал, иногда цокал, но всегда казался занятым и никогда не уходил на обед: именно по этой причине перетрудившиеся сотрудники внутренней безопасности решили, что он был русским шпионом.

Они пришли к выводу, что именно в обеденный час Артур делал тайные снимки для своих русских заказчиков. Единственным вопросом оставался: что он делал с этими файлами? За последние два месяца в канцелярии было отмечено более 50 секретных и сверхсекретных файлов в несколько тысяч страниц, которые он брал. Ни один из них не был возвращен.

Может, Артур брал эти файлы в надежде вернуть прежде, чем кто-то обнаружит их пропажу? Даже процесс тайного фотографирования всех этих документов устрашает, даже сегодня. Сколько кадров можно сделать за один обеденный час даже с электроприводом? В одном файле могло быть с десяток томов, а то и больше. В каждом из них могло быть 200 страниц. Или он выносил их из здания? По пятницам и понедельникам немало сотрудников МИ-5 приходили с чемоданами, так как брали работу на дом на выходные. Может, Артур тайком выносил файлы в чемодане в преддверии выходных? И, может быть, его заказчик из КГБ сидел в какой-нибудь убогой квартирке в Ист-Энде, заваленный этими фотографиями и не успевающий просмотреть их все?

По мере того, как число пропавших файлов росло, Артура, наконец, позвали на пятый этаж – объясниться. Его ответы всегда были одинаковыми: да, он работал с пропавшими файлами. Поработав с ними, он возвращал их в канцелярию. Если файлы пропали, в этом виноват либо секретарь, либо уборщики, которые развозят телеги с документами. Артур в этом не виноват.

Вскоре его отрицания отразились и на мне. Если Артур не шпион, значит, шпион я. Я таскал файлы с его тележки. Руководитель отдела кадров послал за мной. Нравится ли мне работать здесь? Есть ли у меня проблемы с деньгами? Как моя жена? Сколько я пью? Он был готов стать мне отцом. Как и Артур, я все отрицал.

У начальников отделений в МИ-5 есть отдельные стальные шкафы в кабинетах. Если ты покидал комнату в рабочие часы, ты должен был запереть все документы в стальном шкафу и взять с собой ключ. Однажды утром двое мужчин в сшитых на заказ коричневых пальто – неизменной форме нашей команды внутренней безопасности – вошли к нам в комнату и потребовали, чтобы Артур отдал им ключ от своего стального шкафа. Даже не поднимая головы, он засунул руку в карман своего серого пиджака, отдал им ключ и вернулся к работе. Его стальной шкаф был полностью забит пропавшими файлами. Но Артур не обращал на это внимания – ни на сами файлы, ни на мужчин в коричневых пальто, которые смотрели на них, открыв рты. Он продолжал сидеть за своим столом, склонившись над каким-то документом.

Мы с Артуром работали в отделе досье. Артур – опытный работник, я – стажер. Нашей задачей было просматривать личные дела людей, которые стояли в очереди за получением секретной информации. Мы первые решали, кто из них может получить доступ, кого стоит проверить, а кого и вовсе перевести на менее «чувствительное» место работы.

Артур был одиночкой, без семьи, насколько мне было известно. И все же периодически мне удавалось уговорить его выпить со мной в пятницу вечером в местном пабе на Шеперд-Маркет. И именно в один из таких вечеров Артур рассказал мне трагическую историю. За месяц до того, как я приступил к работе здесь, его отправили в Нью-Йорк с какой-то просьбой о сотрудничестве с ФБР. И в Нью-Йорке ФБР, как он говорил, пытались выудить у него информацию. Каждый день, систематически. Он смирился с постоянной психологической пыткой, но не был уверен, что ему удалось пережить ее без последствий.

Каждый вечер, когда он возвращался в свой отель на Манхэттене после очередного «визита», он вдруг обнаруживал, что его постоянно переселяли на другой этаж. В отеле этого никто не замечал, как он говорил. Когда он просил у консьержа ключ от своего номера, тот смеялся, качал головой и говорил, что он перепутал номер, но вот ему правильный ключ. Вчера он ночевал на пятом этаже, сегодня – на восьмом, завтра на 18-ом или 21-ом. Номер всегда был одинаковым – один и тот же размер, одни и те же занавески, шкафы и простыни. Но этаж всегда разный. Ночь за ночью, ночь за ночью.

И никаких внешних признаков, настаивал Артур за кружкой пива. Этаж был другим, но номер не изменился. И каждый раз его костюмы, рубашки, носки и трусы были разложены точно там, где он их оставлял. В ванной комнате была та же басня: бритва, кисточка, зубная паста… Он был организованным человеком. Это все знали. Он бы заметил малейшее отклонение, но его не было. Только ФБР могли провернуть такое.

Я спросил Артура, понял ли он, зачем ФБР все это делало, и он ответил, что не раз задумывался над этим. Он сделал вывод, что Бюро специально ставило его в такую ситуацию, чтобы посмотреть, как он отреагирует, и с кем свяжется.

– Они пытались промыть мне мозги, – пояснил он, глядя в кружку.

– Зачем им это? – спросил я.

Он был уверен, что из-за его проверочного рода деятельности: из-за досье людей, которые в юности были на стороне Коммунизма, но которым Артур подарил роскошь сомнения. Он думал, мог ли он сам пересечь эту линию? Может, даже уйти с ними.

– Какую линию? – спросил я. – Уйти с ними куда?

– Зачищать парней, которых я не должен был зачищать, – сказал он. – Если я сжалился над бывшим коммунистом, может, я и сам коммунист, причем, не обязательно бывший, – а потом он добавил. – И, насколько я знаю, они правы.

– Ты пытаешься сказать мне, что мог быть коммунистом, даже не подозревая об этом?

– Другие парни же были, – ответил Артур. – Если другие были, почему я не мог быть таким же?

В 1950-ых нельзя было просто так посоветовать другу пойти к психиатру. Тем более, если друг был в два раза старше тебя, а ты был стажером в его кабинете пять дней в неделю. К тому же был четкий приказ о том, что если кому-то в учреждении понадобится помощь психиатра, он может обращаться только к тем психиатрам, которые одобрены Службой. Иными словами, ты напрямую говорил руководству МИ-5 о том, что у тебя проблемы с головой. Я надеялся, что заблуждения Артура пройдут, но они не прошли.

Он видел себя жертвой собственной охоты на ведьм. В мире, в котором было столько же паранойи, сколько сейчас, инспектор безопасности стал опасностью для самого себя. И осознав это, он принял единственное логическое решение: он перестал подписывать документы. Он все запер там, где даже ФБР не могли это найти. Только так он мог почувствовать себя в безопасности.

Супербактерия шпионского безумия не ограничивается только отдельными случаями. Она разрастается в коллективной форме. Это домашний продукт индустрии в целом. Есть ли от нее лекарство? Сомневаюсь. Самые приземленные граждане из реального мира, назначенные наблюдать за действиями шпионов, превращаются в пластилин в их руках.

Вера в шпионов мистична и подпитывается фантазией и, отчасти, религией. В нашей национальной психологии это защищаемые виды. Наши банки и финансовые службы могут рухнуть, экономика может развалиться, дорожная и железнодорожная система может быть катастрофой, Купол тысячелетия может быть предметом насмешек, стоимость топлива, энергии и воды может подниматься каждую неделю… но наши шпионы неподвластны всему этому. Сколько бы раз они не упали, наступив на собственное пальто, и не забывали свои кинжалы в поезде до Тонбриджа, шпион никогда не ошибается.

Винить всегда надо людей. Присутствовали ли мудрые женщины на составлении Иракского дела, оправдывающего британское вмешательство в Иракскую войну? Если да, то их затмили сумасшедшие мужчины, которые не просто украли статью пятимесячной давности из какого-то научного журнала, но и всерьез верили, что смогут выйти сухими из воды. Наверное, главного составителя дела следовало поднять до звания Главы нашей Секретной службы.

Все это довольно сложно передать в художественной литературе, по крайней мере, для меня. Я пробовал это еще давно – в романе «Зеркальная война», и читатели возненавидели меня за это. Я попробовал снова в романе «Портной из Панамы», на этот раз в виде комедии, и за это меня более-менее простили. Проблема в том, что, вопреки всем доводам, читатель хочет верить в своих шпионов. Если подумать, именно так мы и пришли к войне в Ираке.

Автор: Джон Ле Карре / перевод  newyorker-ru.livejournal.com