Как знаменитого режиссера БДТ Товстоногова преследовал КГБ

Натела Товстоногова – младшая сестра режиссера Георгия Товстоногова, жена актера Евгения Лебедева. Они жили в одной квартире, всю жизнь она занималась заботами о муже и брате, воспитанием детей и внуков – своих и брата. На прошлой неделе она умерла. Осталось ее неопубликованное интервью, которая Натела Александровна дала Online812 в конце прошлого года.

– Ваш муж и ваш брат занимались творчеством, вам доставалась плита и домашнее хозяйство. Не скучно было?
– Все компенсировалось общением. Спать обычно ложились часа в три. Сидели на кухне. Вот тут Георгий Александрович, там Евгений Алексеевич… Обсуждали что-то. Не было такого, чтобы один был где-то, а другой в другом месте. Это было всегда что-то единое целое.

– И всегда совпадали оценки?
– Нет. Был и крик, и шум, и что угодно. Решались творческие вопросы, и административные, вот тут, на кухне.

– И административные?
– Все обсуждалось. Особенно в перестройку, разговоры были беспрерывно. Один раз мы за это сильно поплатились – за разговорами забыли побеспокоиться о путевках в санаторий. И уже перед самым отпуском Георгия Александровича выяснилось, что у нас нет путевок ни в санаторий, ни в дом отдыха, и ничего устроить уже было нельзя. Поехали в Прибалтику. Еле-еле устроились в каком-то полуподвальном помещении.

Дома обсуждалось все. Идет ремонт в театре – обсуждалось: как бы не разворовали. Я говорила, что там-то и там-то есть старинные вещи, надо бы за ними последить. В результате, как он ни старался, все-таки из люстры украли несколько хрустальных элементов. Уж казалось бы – как? Но ведь украли. Это было еще до перестройки.

– У вас не возникало желания самой как-то творчески реализоваться?
– Мне тоже хотелось что-то делать, но когда в семье пять мужчин, то это не так просто. К тому же каждый хочет своего общения. А ведь есть еще и быт, он сжирает достаточно много времени. Поэтому у меня было только одно желание, чтобы они реализовались полностью.

– Рудольф Фурманов написал в своей книге, что вы были на всех репетициях Товстонгова…
– Очень мало была. Я боялась. Понимаете, у меня была очень трудная  роль. Постоянно возникали разговоры о моем «влиянии», и я боялась, что если после репетиции, на которой могла бы быть, кого-то снимут с роли, то в этом могут обвинить меня.

Конечно, я бывала на репетициях, но значительно меньше, чем хотела бы сама, и меньше, чем хотел Гога.

– Тем не менее, считалось, что вы сильно влияли на Товстоногова.
– Они все думали, что я влияю. Но когда захотела повлиять, чтобы он уехал в Москву, то ничего не получилось.

– Уехать в Москву?
– Да. Начались  романовские преследования, и я хотела, чтобы он уехал, ведь все это портило ему здоровье.

– А в чем проявлялось преследование?
– Его вызывали в КГБ. Квартира прослушивалась.

– Его в чем-то подозревали?
– Считали, что его спектакли вредные.

– И что ему сказали в КГБ?
– Спрашивали: «Почему идет «Холстомер»?» Почему в репертуаре вредные спектакли?
Как-то Георгий Александрович пригласил Романова в театр. Тот ответил: «Если бы я ходил в твой театр, то  закрыл бы все спектакли».

– Тем не менее, Григорий Романов бывал в БДТ. И не раз.
– Потом был. За его последовательность я не отвечаю. Могу лишь сказать, что так, как с Гогой, Романов ни с кем больше не поступал. Мое личное мнение – он его раздражал лично.  У Гоги было обаяние, а  при Романове делался напряженным и жестким.

Может, еще потому что у Романова было такое отношение, что он считал,  что Товстоногов еврей. Но это наше предположение.

Вот Юрского он преследовал. Тот не мог даже появиться на ленинградском телевидении.

– В Москве были какие-то предложения возглавить театр?
– Гога не понимал. Наивный был. Он занимал такой пост, что мог позвонить в Москву, и все решилось бы. Я ему это объясняла и очень хотела, чтобы он переехал туда. Он же был членом ЦК, мог позвонить… Взяли бы его в Москву или нет, не знаю,  но до этого не дошло.  Ему было жалко труппу, он очень любил своих артистов, и возраст он считал уже не тот.

В Москве тоже преследовали режиссеров, например, Любимова. Но были и те, кто поддерживал его, как тот же Андропов. В Ленинграде при Романове было единовластие. Разница с Москвой была очень большая.

Как-то по телевизору видела передачу про Андропова. В ней выступал и Олег Калугин, кагэбэшник, он потом еще в Америку убежал. Он рассказывал, что они в КГБ прослушивали нашу квартиру 24 часа в сутки. Это он сам сказал. Я сама видела эту передачу.

– А что крамольного нашли в «Холстомере»?
– Не только в нем, придирались и к спектаклю «Три мешка сорной пшеницы». Они их раздражали.

– Но ведь «Холстомер» –  это Толстой. Так сказать, зеркало революции.
– Они почему-то считали, что это еврейская тема.

– ?!
– Они вряд ли сами читали Толстого. Тему Пегий – чужой, не свой – они положили на еврейскую тему.

– Бред какой-то…
– Вот такое придумывали. Потом еще говорили, что Товстоногов вставил в пьесе чужой текст. Проверяли, сверяли с Толстым. Выяснили, что ничего лишнего, нетолстовского нет.

–  У Товстоногова были сложные отношения только с Романовым?
– До Романова был первый секретарь Толстиков. Он закрыл спектакль «Театр времен Нерона и Сенеки» Радзинского. Испугался. Хотя пьеса шла в Москве, в вахтанговском театре. Замечательный был спектакль, Женя там хорошо играл. Его два раза всего показали, на прогонах.

– А еще были запрещенные спектакли?
– Нет. Только вот этот. Самое обидное,  что ничего такого в нем не было. Он был безобидный.

–  Некоторые режиссеры относятся к актерам, как Карабас-Барабас…
– У Георгия Александровича такого не было.

– Дома он давал такие оценки актерам, которые никогда не сказал бы вслух при посторонних?
– Были. Но это не отражалось на его решении: давать актеру роль или не давать.  Сейчас это качество у режиссеров утеряно.

Был один  такой артист, могу даже фамилию назвать – Рыжухин. Он был ярко выраженный антисемит, а Георгий Александрович не любил этого. Но даже думать не надо было, чтобы из-за этого Рыжухин не получил роль. В гости к нему он не пошел бы, но свою роль он получил бы.

– А ваш муж Евгений Лебедев – правда, что он был очень закрытым человеком?
– Вообще-то, у него был достаточно сложный характер. Это правда. Сказать, что закрытый, не могу.

– Говорят,  с ним трудно было дружить.
– Скорее всего, это правда. Он был сильно травмирован тридцать седьмым годом. Если бы вы с ним заговорили на эту тему, то он стал бы говорить об этом так, как будто это случилось неделю назад. Его отец, просто сельский священник, был тогда репрессирован. Через неделю после его ареста забрали и мать. Без родителей осталось четверо детей.

– В партию он так и не вступил?
– Нет. Хотя его уговаривали, но  он говорил, что религиозный.

– Ему это прощали?
– Он же не был руководителем. Это Гоге было сложнее, на него постоянно давили.

– Получается, что Лебедев жил в стране и ненавидел власть?
– Сталинскую власть – да. А за что ее было любить? У него расстреляли родителей. Моего отца и дядю тоже репрессировали,и выпустили только при Хрущеве.

– Еще говорят, что у Лебедева была крестьянская натура?
– Он был очень образованный. Хорошо знал литературу, и не просто читал книги, а работал с ними.
Но можно вспомнить такой пример.  Его первая поездка в Восточную Германию с концертами. Тогда у нас в стране было очень сложно с вещами, если что-то и можно было купить, то только в комиссионках.  Все старались что-то привезти из-за границы. И вот мы встречаем поезд. Выходят дамы – кто в красивом пальто, кто в хорошей шляпе. Выходит Евгений Алексеевич – с тяжеленным чемоданом и мешком картошки.  Если бы вы не знали его, то подумали бы, что это рабочий сцены. Оказывается, он накупил в Германии невероятное количество инструментов, хороших, качественных, поскольку любил что-то мастерить. «А картошку зачем купил?» – спрашиваю. «Мне сказали, что тут все плохо, – говорит он. – А по дороге, на станции продавали хорошую картошку».

Чего в нем не было, так это пижонства.  Он очень любил концерты, но  процесс сборов на них для него был пыткой. У него были замечательные руки, а  галстук ему всегда завязывал Георгий Александрович. А как он выбирал перед концертом  рубашку, носки… Это было для него пыткой. Если бы можно было пойти на концерт в свитере, он бы с радостью.

–  А Товстоногова просили что-то привезти из-за границы?
– Вариантов не было, приходилось. Он получал какие-то деньги, валюту за спектакли, но везти ее в Союз смысла не было. Да и у нас в магазинах нечего было купить. Когда он уезжал, у него всегда был воо-оот такой список, кому чего купить. Когда мы оказывались за границей вместе, то читали Солженицына. Гога не пытался привезти его книги.  Поэтому старались читать их там.

– Всех восхищало мастерство перевоплощения Евгения Лебедева. А вас это не поражало?
– Конечно, удивляло. У него были и режиссерские способности, очень неплохие. Иногда это мешало. Он мог отказаться от роли, даже от главной, на полпути.

– От Холстомера тоже отказывался?
– Да. Это я заставила его остаться. Он хотел сделать в конце пантомиму, а Розовский  предлагал текст Толстого. Текст был хороший, но у Евгения Алексеевича все было на пластике, пантомима была логична.

Они репетировали целый год, за это время у него не было ни концертов, ни съемок. И вдруг он отказывается и от этой роли. У нас был конфликт. Пришел Георгий Александрович, посмотрел репетиции, и – спектакль состоялся.

– В девяностые годы  Марк Розовский написал книгу о том, как у него украли спектакль.
– Это подлая ложь. Сегодня опубликованы записи всех репетиций Георгия Александровича – почитайте. Неужели можно подумать, что он стал бы ходить на них полтора месяца и ничего на них не делать?

– Товстоногов ставил пьесы и в поддержку режима. Например, «Правда, правда, ничего кроме правды» про октябрьский переворот. Это была игра в поддавки?
– Скорее,  какое-то желание  правды. Он не был диссидентом. Он просто хотел, чтобы не было фальши. Это ведь даже как-то было на пользу идеологии. Подрывных целей у него не было.

–  Евтушенко говорил, что шестидесятники ничего не знали о Ленине и поэтому считали, что во всем виноват только Сталин. Товстоногов  не догадывался, что дело было вовсе не в Сталине,  а в его предшественнике – Ленине?
– Он долго не понимал этого.  Кажется, за год  до его смерти были опубликованы письма Короленко. Среди них было и письмо Ленину. Он просил пощадить девочку, которую приговорили к расстрелу за то, что она сказала что-то не так о Советской власти. Ей было всего шестнадцать лет. Ленин отказал. Гогу это потрясло.

– Он был шестидесятником?
– По позиции – да. Он старался это показать в своей работе. В то время для того, чтобы, например, поставить «Мещан» нужно было ставить и «датские» спектакли. Никуда не денешься – такие были условия работы. Если не нравится, можешь уходить. 

Но были авторы, которых он не ставил. Того же Сафронова. Он выбирал возможное из того, что было, искал что-то приличное. Его, конечно, воротило, но он чудом приспособился делать из этих плохих пьес приличные спектакли.

– Как же он снимал стресс после общения с партийными чиновниками?
– Они испортили сердце, и он умер на десять лет  раньше как минимум. Доходило до абсурда – за ним постоянно ездила машина. Даже если он ехал в театр. Нашли шпиона! В отличие от Евгения Алексеевича, он ничего не держал в себе. Делился всем, мы обсуждали…

– А алкоголь?
– Нет, он вообще не пил. У него не было интереса к нему. Это, кстати, тоже раздражало партийное начальство, когда они приглашали, в той же «Стреле», выпить-закусить. Вот Лавров умел к себе располагать. Он и выпить любил, а значит, и отношения возникали. Гога исключал это.

– Кстати, Кирилл Лавров получил звание Героя Соцтруда раньше, чем Товстоногов?
– Он был любимцем всех во все времена. Плюс личное обаяние. Оно у него было в характере. Он и квартиру получил раньше и лучше, чем у нас.

До «Трех мешков сорной пшеницы» отношения с Романовым были вполне нормальные. Неприятие началось потом. Кажется,  кто-то сказал ему, что Товстоногов хочет уехать. Мало ли что могли сказать  шептуны.  Поэтому Романов  не пустил его в Гамбург ставить «Идиота», и  пришлось платить большую неустойку. Через год, правда,  разрешил.

–  А у Георгия Товстоногова не было мыслей  уехать из страны?
– Никогда. Он не смог бы там. Как-то после спектакля где-то за границей спросила у него: «Ты смог бы здесь работать?» Он ответил: «Нет. У меня есть свой зритель, меня интересует он. Западный зритель меня не волнует».

– А Лебедев?
– Если  бы у Евгения Алексеевича спросили: «выбирай – ссылка в Сибирь или на Запад?», он выбрал бы Сибирь.

– Правда, что в БДТ были стукачи?
– Конечно, были. А почему вы меня спрашиваете, когда сами знаете ответ? Вы же знаете правила игры.

– И как Товстоногов на них реагировал?
–  Они его мало интересовали. Совершенно не реагировал.

–  Он был мастером реалистического театра. И не любил авангард?
– Он считал, что это от лукавого. Надо было раскрыть автора, а не ставить себя  выше его, тем более если этот автор Гоголь. Но я бы не сказала, что у него был только реализм, это немного узко.
– Многолетним хитом был спектакль  «Ханума», поставленный в БДТ. Сейчас бы сказали, что сделали коммерчески успешный спектакль…

– Если вы прочитаете пьесу, то в ней нет ничего особенного.  Очень плоская пьеса. А что сделал из нее Георгий Александрович! Это была его ностальгия по уходящему, колоритному времени.
– Он любил грузинские обычаи?
– Хотя Георгий Александрович был наполовину грузин, большие грузинские застолья его утомляли. Выдержать мог их от силы час-полтора. Он больше любил компанию в несколько человек.

– Насколько существенен был для Георгия Товстоногова или для Евгения Лебедева финансовый вопрос, размер гонораров?
– Сейчас этот финансовый вопрос стал как заболевание. Раньше от хорошей роли в театре никто не отказывался. А сейчас все бегут в кино, какая бы там роль ни была…

У нас в доме таких разговоров вообще не было. Когда все только-только начиналось, я была готова платить за то, чтобы его снимали в кино, а не ждать его гонораров.

Вопрос денег у нас был вторичный. Да, в первое время мы жили очень плохо. Когда Гога работал в Ленкоме, у нас была небольшая комната на углу 5-й или 6-й Советской и  Суворовского. В ней мы жили впятером. Потом переехали на Савушкина.

– Ленинград 1960 – 1970-х –  это Акимов, Товстоногов, Корогодский, Райкин… Как вы думаете, почему им на смену не пришли равные им мастера?
– Мне кажется, искусство не любит, когда  деньги делаются важнее его. И потом, было что-то еще моральное. Георгий Александрович не стал бы  сам себе позволять ставить больших писателей. Ему просто не хватило дерзости самому ставить «Холстомера». Но если уж начал делать, то вытаскивал из автора максимально.

Сегодня в БДТ держат марку: не завлекают зрителя сексом и обнаженкой. Это приятно.                  

Автор: Андрей МОРОЗОВ, online812.ru