Алтайский “курорт” ГУЛАГа для откармливания доходяг-заключенных
В 1930-е годы на Алтае появился монстр ГУЛАГа – Сибирский лагерь НКВД и его лагерные пункты и отделения. Чистюньлаг среди них выделялся не только тем, что был самым крупным, он считался “оздоровительным”.
Вокруг лагеря располагались пункты спецпоселений. Сейчас руины Чистюньлага можно обнаружить в 1,5 часах езды от Барнаула, в Топчихинском районе. Корреспондент сайта Сибирь.Реалии отправился сюда вместе с потомками репрессированных, которые спустя многие годы впервые посетили места, куда были сосланы их предки.
В небольшую экспедицию в Чистюньлаг мы выезжаем из Барнаула. В дороге наши спутницы – Светлана Тельнова, Елена Басманова и ее дочь Анна Бочило – вспоминают свои семейные истории.
– Эти места непосредственно связаны с историей моей семьи, – рассказывает внучка спецпереселенца Анна Бочило. – Один из моих родственников отбывал наказание в Чистюньлаге по 58-й статье 10 лет. В спецпоселение Чистюньского свеклосовхоза из Белоруссии была выслана семья моего деда с конфискацией всего имущества и средств к существованию, а его отца – моего прадеда – без суда и следствия отправили в пермские лагеря, и мы даже не знаем, за что… В 1995 году мой дедушка и его брат (к тому времени остальных в живых уже не было) были признаны политическими репрессированными. В спецпоселении жила и моя бабушка из Украины и, наверное, большая часть всех раскулаченных украинских родственников. Они жили в бараках и вырытых землянках, выживали в каких-то нечеловеческих условиях.
– В моей семье не любили вспоминать подробности жизни в спецпоселении. Я знаю не так много. Мои дед и бабушка – ссыльные немцы Поволжья, оказались в Красноярке, сейчас это богом забытое село в Топчихинском районе, – рассказывает Светлана Тельнова. – У бабушки была католическая Библия на южно-немецком языке. Мама рассказывала, что первое время вся семья сидела голодом. Половина деревни были русские. Часть этих людей их гнобили, обзывали фашистами, чуть ли не камнями кидали, а другие ночью таскали им картошку. Бабушка и дед жили только для того, чтобы прокормить детей. Интересно, что потом у деда было 50 соток огорода и большое хозяйство. И все равно, когда я приезжала к бабушке, порой она говорила, что масло или творог не надо брать – это на “черный день”.
Чистюньлаг образовался в 1932 году и первоначально числился отдельным лагерным пунктом Сиблага. До 1932 года Топчихинский район назывался Чистюнькинским – отсюда и название лагеря. С 1946 года Чистюньлаг считался оздоровительным лагерем системы ГУЛАГ. Сюда привозили доходяг из других лагерей, откармливали, отправляли на медкомиссию, а потом дальше по этапу, в Бамлаг, Вятлаг и т.д. Это был своего рода “курорт” для дешевой рабочей силы, в которую, по сути, были превращены заключенные. После войны из 4200 заключенных лагеря “политических”, осужденных за контрреволюционную деятельность, осталось 1112. Больше половины из них отбывали наказание по бытовым статьям – срыв хлебозаготовок, халатность, хищения.
“Не стоит уничтожать дешевую рабочую силу”
Лагерь – это 29 тысяч га земли и семь отделений. Каждое отделение имело огороженную территорию, внутри которой был комплекс построек: клуб, баня, медпункт, шизо, мастерские, женские и мужские бараки. Политические заключенные жили отдельно от остальных.
Мы остановились неподалеку от поселка Ключи. Сейчас от бараков здесь мало что осталось, почти все заросло травой, но можно найти кирпичи, которые производили в лагерных мастерских, вкопанные столбы, инструменты. Время почти все сравняло с землей, но на другой стороне расположенного неподалеку пруда выросли дома тех, кто когда-то жил в этих бараках или их родственников. Над прудом возвышается крест, который в память о лагерных временах поставили местные жители. Встречающий нас директор местного краеведческого музея Сергей Поздин показывает схему расположения лагеря, которую он сам и составил. Вот уже 20 лет Поздин собирает информацию о Чистюньлаге и спецпоселении на Алтае. Рассказывает нам, где здесь были бараки, где смотровые вышки, где мастерские.
Там, где кончались лагерные поля, рассказывает Поздин, начинались поля колхозников. После войны, когда лагерь стал “курортом”, эти участки очень отличались друг от друга. На первых работали комбайны, а колхозники орудовали косами и вязали снопы руками. В 1942 году лагерь имел 18 комбайнов, а в колхозе не было ни одного. Лагерное хозяйство считалось самым мощным в этих местах. Здесь был маслозавод, шубные и пимокатные мастерские, огромное количество скота. Колхозники считали, что лагерники “жируют”.
– После работы на сепараторе зэк мог хлебнуть кружечку обрата. Свиней на зоне выкармливали соленой горбушей. Возле свинарников стояли огромные бочки. А колхозники голодали. Лагерники белый хлеб и горбушу меняли у них на махорку, яйца и т.д. Если вы поинтересуетесь у стариков, которые помнят лагерь с конца 40-х, то они скажут, что лагерь жил лучше, чем они, – говорит Сергей Поздин.
Но не всем осужденным удавалось задержаться здесь надолго. Медкомиссия ежегодно проводила осмотр и отправляла наиболее сильных зэков в другие лагеря. После войны сюда пригнали пленных японцев, и у заключенных появилась трофейная одежда – теплые меховые комбинезоны, варежки, шапки.
– Бывший заключенный дядя Ваня Лябушев рассказывал, что он ехал в такой одежде на тракторе, а через межу – работник колхоза имени Ворошилова – потрепанная кацавейка, фуфайка, старая шапка-ушанка, без варежек. Заключенных тогда называли “шальными солдатами”, потому что они были в японской форме, разве что без погон. Один дед, который сидел за ведро картошки, рассказывал, что однажды колонна заключенных заблудилась, когда шла из командировки, где ворошили зерно. И они по столбам связи ориентировались и пришли в лагерь, а конвой потерялся. Охрану нашли только на второй день. Заключенные знали, что если их поймают, то добавят срок и отправят куда-нибудь в Магадан. Отсюда не бежали поэтому. Очень часто после 1946 года жизнь за пределами лагеря была намного страшнее, чем в самом лагере, – говорит Сергей Поздин.
– Получается, что у заключенных отношения с колхозниками были часто хуже, чем с охраной?
– Не хуже, но колхозники были обижены. Они понимали, что виноваты не заключенные. Ведь позже они все породнились. Вы можете найти такие семьи и в Зимино, и в Володарке. И нет у них никакой злобы. Глава крестьянского хозяйства в Топольном Валерий Шроо родился в лагере. Его отца посадили за то, что принес домой сумку картошки. Собрал с поля после уборки и получил семь лет. Вся его семья перебралась в лагерный пункт и жила тут же за колючей проволокой. В лагере он успел обзавестись еще четырьмя детьми, остался здесь жить даже после амнистии. Валерий помнит и охранников, и лагерников. Он знает, кто из них на что был способен, и может сказать, что вот это гад, а этот нормальный мужик. Его тесть работал охранником в лагере. Он его называет “вертухаем”. А живут они вместе. Как зайдет речь про лагерь, он говорит: “А хотите моего вертухая послухать? Батя, иди сюда”.
– И после освобождения никто из зэков с вертухаями счеты не сводил?
– Никто из тех, кто был здесь в 1940-е годы, никому не мстил. Когда я сюда приехал, то работал на четвертом отделении. Свекр завуча местной школы Нины Архиповой был политическим заключенным, а ее отец по фамилии Новоселов – политруком этой части. В общем, они счастливо прожили всю жизнь вместе. На праздниках весело гуляют и Архиповы, и Новоселовы. После расформирования лагеря здесь остался и скот, и земли, которые в апреле 1953 года нужно было засевать. В войну здесь для армии разводили коней. Поэтому после амнистии заключенным предлагали по контракту выйти на временную работу. Бывшие заключенные и охрана теперь работали вместе. Берия был предприимчивым человеком. При нем после Ежова прекратились расстрелы. Вместо расстрела добавляли 10 лет. Он считал, что не стоит уничтожать дешевую рабочую силу.
Энтузиасты под конвоем
В 30 км от Топчихи в 1932 году вырос Чистюньский свеклосовхоз, который охватывал несколько поселков: Зеленый, Дружба, Победим. Сюда депортировали немцев, калмыков, литовцев, белорусов, мордву – в общей сложности здесь собрались представители 15 национальностей. Их могилы можно найти на старом кладбище.
Один из поселков не случайно получил романтическое название Дружба. Советские газеты представляли его как место, где живут и дружат представители разных национальностей. Писали, что под влиянием душевного порыва украинцы ехали сюда, чтобы научить сибиряков выращивать сахарную свеклу. Но на самом деле речь шла о насильно согнанных со своих мест крестьянах, которые под надзором НКВД создавали первый на Алтае свеклосовхоз. Тем не менее, в свеклосовхозе было больше всего в районе награжденных орденом Ленина и героев соцтруда – переселенцы и раскулаченные как будто старались доказать, что они не враги советскому строю.
В свое время село получило грамоту от Верховного совета РСФСР как самый благоустроенный населенный пункт, в центре даже был фонтан. Здесь жили предки Елены Басмановой и ее дочери Анны Бочило.
– Наш дед Иосиф Бочило был выслан сюда в начале войны из Западной Белоруссии, в 1941 году, – рассказывает Елена Басманова. – Выяснилось, что донос написал троюродный брат бабушки. В какой-то мере донос спас семью от войны, оккупации и расстрела. В Западной Белоруссии всегда было сложно. Территория переходила из одного подданства в другое. То это была польская земля, то российская. Когда она еще была польской территорией, дед был солтисом, то есть старостой села Лемешевичи. Можно сказать, что, попав в ссылку, он еще вытянул счастливый билет. Пинск довольно долго был под немцами. Они бы его непременно расстреляли. В 1924 году они с бабушкой поженились, и он помимо своих детей воспитывал еще ее сестер и братьев. В 1927 году он уехал на заработки в Бразилию, чтобы прокормить семью. Так делали многие в то время. Насколько я знаю, они работали в шахтах. Потом он вернулся. Он сначала с восторгом принял идеи Советов, но в итоге стал ярым антисоветчиком и оставался им до конца жизни. Власть конфисковала все, что он заработал. Его семью репрессировали, а самого отправили в спецпоселение. Бабушка, дедушка и трое детей ехали в вагоне для скота месяц. Когда проезжали Москву, то объявили, что началась война. В поселении их ждали бараки с земляным полом, где семья от семьи отделялась шторкой. Я спрашивала у отца, что они – дети чувствовали, когда их ссылали. Он говорит, что радовались. Для детей это было сначала просто приключение, путешествие.
Многие спецпоселенцы стали работать в местных совхозах.
– Совхоз относился к НКВД, но не считался лагерем. Первый директор и все агрономы были ссыльными. На ВДНХ Чистюньгал выступал как совхоз НКВД, а Чистюньский свеклосовхоз – отдельно, – рассказывает Сергей Поздин. – В 1939 году сюда приехали поляки, в 1940-м – прибалты. Перед финской войной в большом количестве от границы отселяли финнов. Часть отправили в Томск, часть в Омск, а кого-то в Чистюньский свеклосовхоз. Были у нас и украинские немцы из Крыма. Когда немецкие войска отступали, то собрали всех своих и повезли в Германию, дошли до Польши, а там наша армия вышла им наперерез. Весь этап определили в один из польских лагерей и бросили. Наши освободили лагерь, увидели немцев. Женщины решили, что сейчас их повезут на родину, обрадовались. Едут три недели – появились елки. Выгрузили, сказали, что это Западная Сибирь, свекловодческий поселок, где они будут жить. Эти люди являются репрессированными дважды. У них есть свидетельство узников фашистских концлагерей и свидетельство о реабилитации как пострадавших во время сталинских репрессий.
Райцентр Топчиха, где располагается краеведческий музей, которым руководит Поздин, в регионе известен большинству разве что воинской частью и железнодорожной станцией. Вдоль дороги, ведущей в село, гектары полей – выращивают пшеницу и сахарную свеклу. О том, что в окрестностях села когда-то были подразделения ГУЛАГа, на Алтае мало кто помнит.
Экспозиция Чистюньгала размещается в подвале музея в Топчихе, где также расположен ЗАГС. На стенах – множество артефактов: фото лагеря, его обитателей, “вертухаев”, схемы размещения объектов, которые удалось восстановить. Мы спускаемся по темной лестнице вместе со Светланой Тельновой, Еленой Басмановой и Анной Бочило. Они всматриваются в фотографии охранников лагеря.
– Это послевоенные фотографии, собранные из Чистюньского лагеря, когда он считался оздоровительным. Я понимаю, как вы к охранникам относитесь, но я бы посмотрел и иначе…, – говорит Сергей Поздин.
– Вы хотите сказать, что они выполняли свою работу? Но у человека же всегда есть выбор, – возражает Елена Басманова.
– Вот один из охранников по фамилии Кучеренко, – продолжает Поздин. – Я точно знаю его судьбу. Ему было 12–13 лет, когда здесь появился лагерь. Его родное село – Зимино, что было при лагере. Он видел, как заключенные забегали в деревню. Охрана разыскивала этих людей. Кого находили – расстреливали на месте. Деревенские забирали тела и хоронили. В 1946 году, вернувшись с фронта, он хотел продолжить работу механиком и преподавателем в Чистюньской школе механизации. Но отменили карточки и пайки, прокормить семью на скудную зарплату было очень трудно, и уж совершенно невозможно было прожить с семьей в колхозе. Ему предложили поступить охранником в Чистюньлаг. Там оклад был 450 рублей плюс паек – 500 граммов хлеба на работающего и 300 граммов на иждивенца в день, а также обмундирование, в том числе и зимнее. Он согласился, хотя раньше старался обходить Сиблаг стороной.
– Это как сейчас в Росгвардии, – замечает Светлана Тельнова. – Пару лет побьешь митингующих, и будет зарплата и квартира.
На стене слева – имена тех, кто сидел в лагере. Здесь длинный список погибших в 1936–1941 годах. Здесь же копии постановлений о расстреле и выписка из акта о выполненной работе, данные о расстрелах по сфабрикованным делам финской, немецкой, польской контрреволюционных групп.
– В 1937 году действовала установка на расстрел всех врагов народа, за это получали награды. Сидят в лагере шесть финнов – готовая контрреволюционная группа. Вызывают сокамерников, говорят, что есть возможность пораньше попасть домой, подписав нужные показания. Так и появлялись дела диверсантов. Расстреляли финнов, поляков, немцев, священников и получили по ордену, – говорит Поздин. – Так был расстрелян Адам Лорви, которого признали главой финской группы. Его обвинили в намерении взорвать железную дорогу от Барнаула до Новосибирска. Есть протокол допроса, где Лорви говорит, что его привезли в зарешеченном вагоне. Он даже не знает, где находится Новосибирск, не говоря уже о железной дороге.
Дружба принудительного характера
В поселке Дружба сейчас живет около 400 человек, здесь еще сохранилось старое кладбище и места, где были землянки переселенцев. На нашем маршруте это последний пункт. На окраине села дом Петра Карловича Шиллера.
Сейчас он пенсионер, держит домашний скот, заготавливает сено, а раньше работал учителем труда, в свободное время изучает историю села. Старожил показывает большое сухое дерево, под которым раньше стояли землянки. Здесь до сих пор есть ров, который защищал их от подтопления. Это место так и называли – “копай-гора”.
– Для первых ссыльных не было бараков, поэтому сначала рыли землянки. Был барак, куда собирали всех приехавших. Его назвали “Казанский вокзал”. Потом люди рыли землянки и расселялись. А те, кто не мог вырыть землянку, так и оставался жить в бараке. Барак считался цивилизацией, хотя здесь были и клопы, и тараканы, и крысы. Зимой и летом. До 1953 года у нас не было никакого электричества. Пользовались керосиновыми лампами, – говорит Петр Шиллер.
Петр Карлович ведет нас на старое кладбище. Он не глядя может сказать, где кто похоронен, как жил и умер, откуда был выслан в спецпоселение.
– Жутко, тяжело оказаться здесь, – говорит Анна Бочило, – Всё это уму непостижимо. Страшно даже представить, сколько человеческих судеб было поломано и какое количество людей уничтожено!
Заброшенная часть кладбища никак не обихаживается и заросла деревьями и кустарником. Кое-где можно прочесть фамилии. Нашим попутчицам удалось найти тут могилы своих родных.
– У меня эмоция здесь на этом месте одна – ненависть к государству-извергу, творившему это беззаконие, – говорит Елена Басманова, всматриваясь в табличку с именем своего двоюродного дяди. – Столько поломанных, искалеченных человеческих судеб и уничтоженных террором и беззаконием людей канули в эту бездну, уму непостижимо. И все поросло травой, почти не видно уже никаких следов ни от Чистюньлага, ни от спецпоселения. Так постепенно стирается и память об этом страшном времени. Хотя и хочется, конечно, верить, что история все-таки чему-то учит и тот кошмар никогда больше не повторится…
Уже в Топчихе мы, прощаясь с Сергеем Поздиным, желаем ему, чтобы собранные им свидетельства когда-нибудь стали книгой о Чистюньлаге. Он отмахивается:
– Книгу написать проще, чем издать. Но собирать материалы и говорить об этом надо ради тех, кого записали во “враги народа”. И чтобы все мы могли более вдумчиво заглянуть в прошлое, попытаться понять: как такое вообще могло произойти?
Автор: Ксения Смолякова; Сибирь.Реалии
Tweet
