Зверства русской армии под Черниговом: «Иногда пьяные буряты приходили и требовали женщин»

Российские военные прославились убийствами и изнасилованиями в Буче Киевской области. Но в Черниговской области они вели себя не лучше.

Черниговская область Украины подверглась нападению российских войск в первый день войны. Бои за Чернигов продолжались больше месяца, а путь российских солдат к столице проходил через небольшие населенные пункты. Журналисты издания «Важные истории» поговорили с жителями сел Черниговской области. Они стали свидетелями убийств мирных жителей, пережили пытки в подвале и лишились дома.

«Иногда пьяные буряты приходили и требовали женщин»

Юлия, жительница Чернигова, встретила войну в селе Ягодное вместе с пожилыми родителями и детьми — сыном 9 лет и дочкой 11 лет. Российские военные на протяжении месяца удерживали семью в подвале вместе с остальными жителями села

Зашли они [российские войска] к нам в Ягодное 3 марта. Мы [с семьей] в этот момент прятались в погребе. Услышали, как они ворвались в наш дом, слышали, как окна полетели: они там начали громить все на свете. Потом начали выбивать двери в погреб, кричали: «Есть кто?» Мы молчали. Потом они: «Сейчас гранату бросим». И дети начали плакать. [Мой] папа им кричит: «Тут мирные люди, не стреляйте. Тут дети, не пугайте оружием». Но они полезли к нам [в погреб] — там и русские были, и буряты узкоглазые. У меня ребенок сразу подскочил, руки вверх и давай кричать: «Не стреляйте!»

Они [российские военные] начали говорить: «Мы пришли вас освобождать, сбросить вашего клоуна» — говорили, что тут нацисты и бандеровцы. Сразу позабирали у нас все телефоны. У мужа было два, он отдал свой один, а я отдала за себя телефон ребенка. Сказали им, что у детей нет телефонов. Еще у нас бабушка была лежачая, тоже сказали, что без телефона. Они позвали папу — всегда называли его «батя», — чтобы он открыл ворота. Мы слышали, как БТРы стали во двор заезжать, как они [военные] там по чердаку бегали, смеялись, стреляли. Спросили еще: «Водка есть у вас?»

Ночью было страшно: [боялись], как бы они не зашли [в погреб], не тронули нас, женщин. Но, слава богу, не зашли. На второй день они спустились, забрали моего мужа и брата. Их положили на пол, раздели, начали [приставлять] автомат ко лбу, били по спине, допрашивали, чтобы признались, якобы у нас тут военный городок. Мы отвечали: «Какой военный городок? Это обыкновенное село». Они даже не понимали: «Как это село? Если есть дороги, если есть свет, если у вас лежит плитка во дворе — это не село, это город». Но у нас никакого военного городка тут не было. Наверное, они шли по старым картам: у нас когда-то, когда еще села не было, были здесь какие-то учения.

• Російська армія на Чернігівщині руйнувала села, вбивала людей, пила, крала…

Сначала наших мужчин отпустили. Потом снова спускается к нам бурят, начинает говорить: «У вас из подвала идет связь, вы сообщаете наши координаты». А у нас в погребе нет никакой связи, телефоны были выключены, мы их убрали в пакеты с картошкой. Тогда они нас вывели всех и в школу повели. В хату нас не пустили, не дали с собой ничего взять, забрали только то, что у нас в погребе было, — одеяло и все такое. Бабушку на тачку погрузили и повезли.

Когда мы пришли в школу, там уже было много людей. Все село, можно сказать, туда согнали, человек 400. Внизу под школой был подвал, где когда-то был спортзал. Мы все там сидели, как селедки. Ноги отекали, потому что нельзя было сидеть нормально. У нас в подвале был 71 ребенок. И самому маленькому было полтора месяца. Возле нас тоже был ребенок, шесть месяцев ему. Детям постелили на пол картонки, одеяла, но все равно сырость была, температура очень большая, дышать невозможно. Дети обливались все потом, им не хватало кислорода, некоторые падали в обморок. Воздух был очень тяжелый: в какой-то момент люди начали ходить под себя, это же все старые люди. Уже на второй день в подвале старики начали сходить с ума: раздевались и кричали. Наша бабушка, которую [мы] притянули на тачке, умерла, уже не помню, на какой день. Ей было 92 года.

А всего в подвале [за месяц] погибло больше десяти пожилых людей. Они не выдерживали, сходили с ума и умирали. Если у нас люди ночью умирали, то лежали с нами до утра, их не давали выносить. У нас была кочегарка в школе, мы их туда выносили. Когда уже набралось трупов пять, то мы [военных] попросили: «Там люди лежат. Можно ли пойти похоронить?» Они разрешили, но потом устроили там обстрел. Видимо, вышло [похоронить] много людей, и они начали их пугать. Двух человек ранили в ногу, а девочку, у которой умер дедушка и она тоже пошла [хоронить], ранили в спину. Еще одного мальчика ранили, и одноклассника моего.

• Під Ніжином, українська армія розгромила колону російської орди, яка тікала з під Києва з награбованим

Стреляли они так часто. Если разрешали выйти на улицу — только выведем детей подышать, — они начинают вверх пулять. И говорят: «Не бойтесь, это мы учимся». Дети все плакали и сразу обратно в подвал. Издевались так. Они нам свои сухпайки давали с такой ухмылкой: кидают, как собачкам, а маленькие дети подбегают, забирают. Они же дети: что им дадут — они возьмут. А они [военные] всё это записывают на видео.

В туалет, если у них хорошее настроение, то выпускали нас в определенный час. В восемь часов открыли — мы уже знали, что к девяти будет обстрел. Стоишь в очереди — уже начинают пулять. Если плохое у них настроение, могли нас сутки вообще не выпускать на улицу. Ходили на ведра, просили: «Дайте хотя бы вынести ведра». Через раз давали. Очень страшно было.

Иногда пьяные буряты приходили и требовали женщин. Наши начинали одного заговаривать, спрашивать, где он живет, чтобы его трошечки отвлечь, тогда он садился и засыпал. Он же детям пистолеты и гранаты дарил, страшно было, что эта граната взорвется, и все.

Когда [взрослые] просились сходить [домой] хотя бы детям за одеждой, нам вязали белые повязки, но все равно за нами шли, [вели] под дулом автоматов. Зайдешь в дом — говорят: «Берите быстрее и уходите отсюда». Некоторых не пускали даже в свой собственный дом. Мы, когда пришли с мамой, хотели взять себе нижнее белье — его не было, даже поношенного не было, они все вынесли. В некоторых семьях даже детское забрали все.

Когда мы только пришли в подвал, моя дочь первым делом написала гимн Украины на стене. Мы боялись, что зайдут [российские военные] — прочитают, поэтому сумки вешали над гимном, чтобы они хоть не увидели. А они нам раздавали свои [российские] газеты, заставляли людей: «Если хотите идти домой, распевайте гимн России». Издевались как хотели.

• Як село Бервиця на Київщині пережило два заходи російських загарбників: «Перші були порядні – тільки просили їсти, потім прийшли нахабні – з вузькими очима»

Мы упрашивали их за водой сходить, в колодце набрать. Кто мог, консервы приносил из дома, крупы — у кого что осталось, готовили пустые супы, чтобы хоть детям и кормящим мамам дать. Тетя моей невестки такая боевая у нас была, спасибо ей, конечно. Она их не боялась. Она повязку повязала и поперлась: то принесет какой-то крупы из дома, то картошки. Она даже бурятов выгоняла: «Так, вылазьте с моего погреба, мне туда надо!» А сосед мой хотел пойти, тоже взять детям консервы, так его не пустили, сказали: «Там отдыхают люди в погребе». Они [российские военные] жили в наших погребах, ели всё, вывозили картошку.

Один раз заставили нас яму копать, мы не знали зачем. Сначала кто-то говорил, что они привезут генератор, чтобы свет был, а кто-то говорил: «Вот мы копаем яму, нас всех поубивают, будет братская могила». Старалась меньше слушать, молилась, надеялась, что всё это закончится и все останутся живые. Страшнее всего [в подвале] было за детей. У меня сын, он такой переживательный, постоянно плакал, все время повторял: «А нас точно не убьют? А нас точно не убьют?» Страшно было, но молились, даже дети у меня молились. Они лежали и говорили: «Нас боженька спасет». Они каждую ночь дергались. Дети в подвале болели: кашли были ужасные, потому что эта сырость, гадость, дыхость. А лекарств с собой особо не было.

• Українські жінки, зґвалтовані російськими окупантами, намагаються перервати небажану вагітність

Ушли они где-то 30 марта. В тот день были сильные обстрелы, мы слышали, как что-то гудело. Наши мужчины поднялись, стали через щель с зеркалом смотреть и поняли, что их уже нет. Тогда уже выломали дверь, потому что они нас заперли в подвале этом, [перед тем как уйти]. И уже тогда люди начали [выбираться] домой, у кого где телефон, звонить на горячую линию, говорить, что все в школе. Страшно было в первую ночь, потому что мы не знали, все ли они ушли и будут ли возвращаться. Мужики наши дежурили в эту ночь. Я сына заставляла выйти хотя бы подышать на улицу, уговаривала его со слезами на глазах. Наши пришли на следующий день. Тогда сын уже согласился выйти и спрашивает: «Это точно наши?» Он только когда увидел флаг Украины, перестал бояться.

Потом уже мы увидели, что наш дом они [российские военные] спалили. Я уверена, что они его сожгли, потому что папе они говорили: «Хорошо, батя, живете». А папа отвечал: «Ну да, хорошо, потому что мы с утра до ночи на огороде трудились». Папа этот дом, считай, сам строил, от первого кирпичика и полностью весь, вложил туда всю душу. Ни хаты, ни сарая, ни огорода не осталось. Они там все исколесили, огород заминирован полностью. Весь труд, что родители всю жизнь строили, работали, всё ушло в одну секунду просто.

• Репортаж журнала New Yorker из села Новый Быков, где русские оккупанты держали пленных в подвалах

Сгорели две машины — моя и брата. Когда мы приходили [из подвала школы] за трусиками, видела, что они машины сначала поломали. И в доме было везде нассато, насрато и нарыгано, всё смешано со стеклом, повыбито, шкафы поломаны, диваны раскуроченные. Я просто не понимаю, зачем это делать. Или у них зависть была, что мы так хорошо живем? У людей вывозили и холодильники, и стиральные машины, телевизоры крали.

До войны люди трудились, в селе Ягодное постоянно люди занимались яблоками, клубнику мы продавали, смородину выращивали. У нас родители занимались саженцами, продавали деревья. Село цвело и жило, оно молодое, работали, жили своей жизнью. Мы сами из Чернигова, каждые выходные приезжаем к родителям. У нас даже в мыслях не было такого, что они [российские военные] зайдут. Ну кому надо это маленькое село? Но, оказывается, надо было. Кто-то говорит, что им было удобно здесь, дорога на Киев и развязка на Чернигов здесь.

Они сами [российские военные] говорили, что им был приказ нас стереть. До этого говорили: «Мы вас не тронем, не бойтесь». Говорили, что это ваши же стреляют в ваши дома. А им что-то против сказать — они сразу оружие наставляют.

• История белоруски, которая оказалась в плену у российских оккупантов под Харьковом и стала частью их «живого щита»

Для них было даже в дикость, что у нас в домах есть ванна и туалет. Некоторые [солдаты] даже ставили в туалет кастрюлю, чтобы сходить, потому что они не понимали, как туда идти, в тот туалет, для чего он там вообще стоит. И даже то, что в селе есть асфальт, что в селе свет есть, для них это тоже был шок. И они все говорили, что это не село, это город. У нас дальше есть село Михайло-Коцюбинское. Люди рассказывали, что когда [российские военные] туда зашли, стали звонить в Россию и говорить: «Мы заняли Чернигов». У них было представление, что в селе люди не могут так хорошо жить.

Но некоторые молодые солдатики, они дети, 17 лет им дашь, плакали. Говорили нам: «Если ваши [украинские войска] придут, я буду сдаваться, я не хочу умирать. Я не знал, куда ехал. Я не хочу воевать, не хочу убивать». И некоторые даже признавались: «Вы и по-русски говорите хорошо, вы не враги, тут нет никаких бандеровцев, нацистов». Там [в России] надо людям подниматься, потому что по-другому я не знаю, как оно закончится, надо просто остановить самого главного.

«Местные им предоставили самогон и еду»

Виталий, житель Киева, встретил войну с 92-летней матерью в селе Софиевке, рядом с которым российские военные расстреляли автомобиль с ребенком 

Началось все как у всех, 24 февраля утром с бомбежки Киева. Люди поняли, что война. 25 февраля я принял решение выдвигаться в штаб территориальной обороны. Собрал своих друзей и поехали туда; это был уже обед, оружия не было. И в это время прорвались два БТР российских. Поняли, что уже тут делать нечего, оружия нет. Решили выбираться в село Софиевку, там живет моя мама, ей 92 года. Добрались уже под вечер.

27 февраля самоорганизовались, дежурили на блокпостах, чтобы не было мародерства и диверсантов. Тогда же поступила информация от местных, что на дорогах Нежинского района в 15–17 километрах от Софиевки прошла колонна российской техники. Местные позвонили, сказали, что они зашли, требуют еду, выпивку. Они там начали стрелять вверх, и местные им предоставили самогон и еду. Они ждали подкрепления с Беларуси, остались на ночь.

• Как живет Черниговская область, после бегства российской армии. Репортаж

[В Софиевке] не было никакой организации, никаких указаний ни со стороны военкома, ни со стороны руководства — просто такой маленький 1941 год, непонимание ситуации. Местная власть была, но никаких указаний не было. Люди сами организовались; молодежь — кто военнообязанный, кто нет, все что-то делали: завалы на дорогах из деревьев, чтобы колонна не зашла в село, не прошла по дороге.

1 марта пошло движение колонны в сторону Ровчак-Степановки, это в пяти километрах от моей родины. И они не пошли напрямую, у них карты 1984 года, они пошли по старым дорогам. В это время наш сосед, мой родственник Сергей, 1989 года рождения, дежурил ночью в самообороне на блокпосте; ему сообщили, что идет колонна. Он быстро приехал в Софиевку — забрать своих родственников, чтобы вывезти, потому что неизвестно, куда шла колонна — там до 100 единиц тяжелой техники, танки. Он забрал свою двоюродную сестру Оксану, такого же возраста, зятя Михаила и племянника Андрюшу — 10 лет мальчику.

Быстро они прыгнули в машину, выдвинулись на большой скорости; они хотели проскочить туда, к нашим. И в это время выскочила колонна между селами Коломийцевка и Калиновка, там своеобразный перекресток. Он не успел проскочить, первый танк расстрелял автомобиль. Видели, не видели, что это гражданский автомобиль — они расстреляли их, и первый танк наискосок переехал машину, она загорелась. Естественно, оба были убиты. Оксана была ранена, она выпала и сгорела снаружи.

А Андрюша — сзади его зажало, и он видел это все. Видел, как родители горели. Танк переехал наискосок и погнал, а второй танк остановился, выскочил танкист и выбросил мальчика на обочину. Помахал ему; Андрей говорит: «Дядя мне помахал ручкой» — вскочил в танк, и колонна пошла. Местные, кто видел издалека, прибежали, когда колонна прошла. Схватили мальчика, он повредил ногу, у него сильный ушиб. Повезли в больницу в Бобровицу. Мальчик стал взрослым в один момент, как и мы все, у него же на глазах это произошло.

Все сгорело, ничего не осталось. Позвонили в полицию, они сказали: «Везите тела в морг». Мы им объясняли, что там нечего везти, там сгорело все, остался только кусочек позвоночника и черепа. Рискуя, потому что колонна следующая уже шла, буквально собрали всё, что осталось, в кульки, привезли родителям. Нашли гробы, где-то там были у фермера. Хотели в одном гробу похоронить — родители были против. Громыхало везде всё, люди даже боялись выйти на улицу. Вырыли быстренько могилы, похоронили в братской могиле. Моя мама пережила оккупацию 1941 года, говорит: «Немцы, фашисты такого не делали».

• Репортаж из Бородянки после российской оккупации. Теперь там хоронят убитых, а вместо домов руины

Это первые погибшие у нас. Потом поступило указание сверху не провоцировать, потому что будут жертвы, — все оружие попрятали. Именно в нашем населенном пункте оккупации не было, они только проезжали [через него]. Рядом с нами Макеевка — там они стояли. Флаг украинский почему-то не сорвали с сельсовета, разрушили несколько домов, людей не трогали. Когда привозили товар в магазин, чтобы раздать людям, российские военные приезжали туда на БТР и отбивали магазин. В селе Коломийцевка вынесли из магазина все, даже женские тапочки, почему-то были падки на женскую одежду — я не знаю почему.

В Макеевке они к людям заезжали во дворы [на танках], к тем, кто открыл или снял ворота, ставили технику рядом с хатами, домами, прижимались к ним, чтобы наши не бомбили их с беспилотников, потому что он летит и видит, что нельзя бить по технике, чтобы не повредить дом. Как мой один товарищ говорит: «Теперь понимаю, что значит русская пословица „Пришла беда — открывай ворота“».

• Зверства русской армии в Украине: «Маму на наших с отцом глазах застрелил российский снайпер»

Потом наши парни, которые освобождали [Макеевку], увидели брошенный [российский] танк, который проезжал по двору заброшенного дома и провалился в погреб. И они не смогли на нем выехать, сами его подожгли, сдетонировал боекомплект, башню оторвал, куски разлетелись, вылетели ящики из-под снарядов, и в одном ящике мы нашли четыре яйца куриных — целых. Это были яйца наших курей, они забрали у людей. Оказалось, что наши яйца крепче, чем их танки.

Лекарства нашли в этом танке, и все почему-то начатые — тоже забрали, наверное, у людей; в другом танке нашли ковер. На выезде из Макеевки они заехали во двор к деду, ему 75 лет: «Дед, открывай!» Дед им показал в окно дулю и не открыл. Они отбили погреб и забрали все консервы у деда.

В селе Терешковка они стояли тоже — там село небольшое, дачники. Приходили к деду [российские солдаты], представлялись, что с Архангельской области «пришли вас освобождать», говорили: «Дед, дай дровишек, холодно» — меняли сигареты и сухпаи на дрова. Солдаты увидели у деда конвекторы, говорят: «Что это, у вас что, газ в деревнях есть? Ничего себе!» Дед говорит: «Так вы пришли меня освобождать и не знаете, что это такое?»

31 марта [Нежинский район Черниговской области] освободили. Проехало два БРДМ наших. Люди, не разобравшись, что это наши, тоже прятались, потому что, когда шла российская техника, люди прыгали через забор, кто куда, потому что стреляли направо и налево, во всех, кто движется просто. Было такое, что русские вешали на танки наши флаги, чтобы наши их пропускали. Поэтому, когда приехали наши освобождать, люди не поверили сначала. Потом уже выходили, встречали, благодарили.

• Как российские солдаты насиловали женщин и убивали мужчин в мирном селе Богдановка под Киевом. Расследование

Самое страшное [за время оккупации] было, что мы ничего не можем сделать, ничего не можем изменить, ничем противостоять. Мы просто смотрим, как они идут, и они могут сделать все что угодно. Ложились спать одетые. Мать практически неходячая, 92 года. Она только просыпалась, спрашивала: «Все живы? Никого не убили?» Обстреливали сильно, дрожало всё, холодильник подпрыгивал, она говорила: «Немцы, я помню, шли, никого не трогали. А эти трогают мирных».

Источник: «Важные истории» 

Tweet