Мой дом — тюрьма

Тюремная камера с высоченными потолками. Посередине стол, накрытый выцветшей клеенкой. На окне — светлые шторы, проеденные молью, в углу — икона, украшенная новогодними гирляндами. Вместо люстры — лампочка Ильича. Думаете, я описываю тюремную камеру улучшенного типа? Можно сказать и так. Только в этих тюремных казематах следственного изолятора живут… свободные люди. Они не знают, что такое газовые плиты, давно забыли о горячей воде в доме и отоплении. Никто из них никогда не привлекался к уголовной ответственности, но по воле случая все они оказались за решеткой, куда их упрятала городская администрация.Свободные люди вынуждены жить по тюремным законам — спать на деревянных нарах, нужду справлять на параше, умываться ледяной водой. Причем в места не столь отдаленные этих несчастных отправили из лучших побуждений — таким макаром местные власти решили проблему нехватки жилья. Селить семьи оказалось некуда, вот нуждающимся и выделили несколько камер. Конечно, не навсегда. “Через пять лет предоставим вам новое жилье…” — клялись чиновники.

С того момента прошло уже больше пятидесяти лет. Сменилось не одно поколение чинуш. Многие квартиранты вырастили в тюрьме своих детей, подняли на ноги внуков, воспитали правнуков и по сей день продолжают ютиться в тесных камерах. И каждый из жильцов этого неуютного дома на вопрос: “Где живешь?” — обреченно вздыхает: “Мой дом — тюрьма”.

Опасное соседство

“Коровники” — так незатейливо жители Ярославля нарекли трехэтажную постройку грязно-белого цвета на берегу Волги. В сталинские времена в следственный изолятор №1, расположенный на Портовой набережной, заключенных свозили со всего Советского Союза. Тогда это была крупнейшая пересыльная тюрьма в Поволжье. Сегодня здесь содержится не более пятисот заключенных, но статус образцово-показательного это СИЗО сохранило до сих пор.

Перед въездом во двор изолятора дорогу перекрывают два шлагбаума. Здесь же табличка с угрожающей надписью: “Въезд запрещен! Режимная зона!”. Общественный транспорт сюда не ходит. А местные таксисты тормозят за несколько десятков метров от здания. “Не самое приятное место для прогулок. Сюда нормальные люди даже не заглядывают. Здесь же одни уголовники ошиваются. Кто-то приходит друзей навестить, гостинец передать. Часто освободившиеся зэки забивают здесь “стрелку”, тоскуют по былым временам”, — предупреждает меня водитель.

Четыре подъезда с железными дверями. Над каждым — узорный козырек. Первая дверь — винно-водочный магазин, вторая ведет в комнату для передач заключенным, следующая дверь — вход в режимную зону, четвертая — бывшее общежитие для сотрудников колонии, где по сей день живет более десяти семей.

Тяжелая дверь открывается с жутким скрипом. Захлопывается с такой силой, что со стен осыпается краска, а с потолка текут струйки воды. Поднимаюсь по высокой крутой лестнице. Наверху мерцает тусклый свет одинокой лампочки.

Передо мной трехметровая железная дверь. Когда-то она вела в тюремный коридор, где располагались более десятка камер. Нажимаю на звонок.

— Кто там? — раздался за дверью испуганный женский голос. — Встаньте перед глазком. А то тут шляются всякие…

Через несколько минут дверь распахнула милая женщина.

— Вы уж меня извините за недоверие. Место у нас неспокойное. От любого шороха шарахаемся. Сами понимаете, с волками жить — по волчьи выть, — улыбнулась она и пригласила меня в свою камеру.

Узкое длинное помещение с четырехметровыми потолками. Когда-то в этой камере находилось восемь двухъярусных железных нар. На каждых помещалось порядка двадцати человек. После войны один из коридоров с камерами был превращен в “малосемейку”. Зэки сделали здесь ремонт, сняли металлические двери, решетки и разделили просторные казематы деревянными перегородками. Длинная и узкая комната с крошечным оконцем стала домом для обычных семей на долгие годы.

Ремонт под конвоем

— Мы принадлежим к четвертому режимному корпусу. В прошлом году нашей постройке минуло ровно сто лет, — начала беседу Галина Аверина. — Я здесь живу с 1973 года. Когда-то мой муж работал в оперчасти СИЗО. Свободных квартир в городе не было. Тогда начальство этой тюрьмы решило выделить своим сотрудникам часть помещений под общежитие. Моему супругу достались две камеры. Но нам обещали через пять лет предоставить нормальную жилплощадь.

— И?

— Недавно моего супруга не стало… Квартиры он так и не дождался.

В далеких 70-х годах жить в Ярославском СИЗО считалось престижно. У каждой семьи здесь была своя газовая колонка, горячая вода подавалась без перебоев, на отопление тоже никто не жаловался. Сейчас условия проживания в тюремном общежитии кардинально изменились.

— Мы никому не нужны, — продолжает Галина Сергеевна. — Наши квартиры принадлежат Управлению исполнения наказаний, следовательно, приватизировать их мы не можем. Городские власти никак не могут прикрепить нас ни к одному из ЖЭКов. Все коммуникации уходят через стены в зону, прямо в корпуса СИЗО, и сантехников туда не пускают. Раз в месяц приходит бухгалтер из тюрьмы и собирает с нас денежки за коммунальные услуги. Когда мы приходим жаловаться к начальнику следственного изолятора, нам говорят: “Мы здесь работаем, чтобы хорошо сиделось зэкам”. Все наши квартиранты ведут борьбу за выживание в этом доме. Газа в камерах нет — еду готовим на ржавых плитках. Вода течет только холодная, да и то тонкой струйкой. Чтобы наполнить ванну, надо утром включить кран, и только к вечеру корыто наполнится. Батареи еле дышат. Отопления нет даже зимой. Здесь постоянная сырость. Белье сохнет по нескольку суток.

На пять семей приходится одна общая кухня, ванная комната и туалет. Однако этими благами цивилизации квартиранты давно уже не пользуются. Косметический ремонт в местах общего пользования проводили 20 лет назад. С того момента трубы уже заржавели, потолки прогнили, штукатурка осыпалась. И жители СИЗО теперь вынуждены мыться не чаще раза в неделю в городской бане, а нужду справлять в обыкновенное ведро.

— Раньше ремонт здесь делали заключенные. Их приводили сюда под конвоем. Надзиратели строго следили, чтобы зэки не переговаривались с жильцами общежития, — рассказывает самая старая жительница тюрьмы, 88-летняя Анна Тюкина. — В прошлом году у нас случился пожар. Замкнуло проводку. Ничего удивительного, ведь ее при мне ни разу не меняли. Во время пожара провалилась часть потолка. Заключенные лишь заколотили дыру обычной фанерой. А проводку чинить некому — в этом году к нам даже зэков пускать перестали.

— Беда у нас и с электричеством. Лампочка на 100 ватт работает только на 60. Свет часто перегорает, — добавляет соседка Анны Тюкиной Екатерина Семенова. — Если в комнате один обогреватель работает, второй надо выключать, иначе выбивает пробки. Телефон тоже провести невозможно. Начальник колонии сказал, что это запрещено.

Проходим по длинному темному коридору. Когда-то здесь конвоиры разводили заключенных по камерам. Я ступаю осторожно и все равно чуть не проваливаюсь в огромную дыру в полу.

— Это крысы проели. Они у нас частые гости. Когда на зоне начинают травить этих гадов, то они к нам перебегают, — рассказывает Галина Сергеевна. — Насколько мне известно, заключенные здесь сидят в лучших условиях, чем мы. Зимой мы мерзнем, спим в телогрейках и валенках. А в это время арестанты, живущие через стенку, в одних шортах ходят. Это мне мать одного зэка рассказала. Прежде чем искупать маленького внука, мы комнату прогреваем несколько суток. Затем целый день воду нагреваем. И все равно мальчик за два года жизни уже три раза в больнице лежал с бронхитом. Когда участковый врач увидела, в каких мы условиях живем, велела срочно вывезти ребенка из этого дома. Но вывозить его некуда. А еще у нас часто заводятся травяные блохи. Дети покусанные ходят, чешутся, плачут от боли.

Еще месяц назад в одной из квартир СИЗО на третьем этаже находилось окно, которое выходило прямо на двор, где работали осужденные. Недавно его заложили кирпичами. В конце коридора заколотили дверь, которая вела в столовую для осужденных. Но, по словам жителей дома, пробить эту дверь при желании может любой мужчина.

— Я сюда переехала в конце 50-х годов. Мой муж служил в этой тюрьме надзирателем. Он умер в 1970-м. Так всю жизнь и промучился в тюремной камере, — жалуется Анна Тюкина. — Я уже ни на что не надеюсь. По нашей крутой лестнице один раз в неделю спущусь, а подняться уже не могу. И помощи у меня никакой нет. Десять лет назад около нашего подъезда до смерти забили моего сына. С тех пор я никому дверь не открываю, а вечером даже в коридор не выхожу. Здесь у нас и бомжи ночуют, и бывшие зэки. А три года назад сюда целая толпа мужиков кавказской национальности нагрянула. Всех соседей переполошили. Вопросы странные задавали: мол, правда, что за стенкой находится четвертый режимный корпус? А потом начали стены простукивать.

Я прощаюсь с обитателями странного жилища. Они обреченно смотрят мне вслед. “Куда мы только не обращались, но все бесполезно. Нас как будто не слышат. Видно, придется помереть в тюремной камере”, — утирает слезу баба Аня.

Выхожу на улицу. Около двери с табличкой “Пункт передачи” толпится народ. Меня окликают двое молодых людей.

— Мы в этой тюрьме четыре года отсидели, условия здесь гораздо лучше, чем в столичных колониях. Никаких жалоб от заключенных никогда не было, — поделился один из собеседников. — Каждая камера рассчитана на семь человек. Начальство не свирепствовало. Почти у каждого заключенного сотовый телефон имелся. Конвоиры на это сквозь пальцы смотрели. Кормежка отменная. А пять лет назад в каждой камере установили белоснежные унитазы вместо традиционной параши. Чем не рай?

В тот же день мы связались с сотрудниками Ярославского УИНа.

— Жильцы жалуются? Мы не понимаем, почему. Большинство людей еще в более худших условиях живут. Все окна, которые выходили на территорию зоны, мы заложили кирпичом, так что подследственные не пролезут к ним в квартиры. Кстати, никто из осужденных даже не подозревает о таком соседстве. Между жилыми квартирами и тюремными камерами находится плотная стена. Простучаться через нее невозможно. Когда этих жильцов переселят? Мы не знаем. Нам ведь тоже лишние проблемы не нужны. Эти люди постоянно ходят жаловаться к нам, но мы не в состоянии им помочь. Так что будем ждать…

Пристанище для ударников труда

Казалось бы, что может быть парадоксальнее ситуации, когда законопослушные люди живут — любят, рожают, справляют праздники, обновляют мебель — в тюрьме. В любой другой стране из такого сделали бы суператтракцион, реалити-шоу, Мекку для экстремальщиков.

В любой другой — но только не в России. Потому что в России это почти что норма. Вот и в Боровске, который располагается в 120 км, люди тоже живут в тюрьме. Правда, не в действующей, а в заброшенной. Но в отличие от жителей Ярославля многие из жильцов благодарят судьбу за такое счастье.

— Эту тюрьму еще при Екатерине Второй строили. Прочное здание. До сих пор стоит, ни одна стена не то что не обрушилась, даже трещинки не дала, — делится со мной одна из местных обитательниц. — Жить здесь — одно удовольствие. Стены толстые, зимой тепло даже без отопления. Все хорошо, если бы не сомнительное соседство.

— Так заключенных без малого сто лет назад вывезли! Разве призраки беспокоят?

— Да какие призраки, — машет рукой моя собеседница, — бомжей в последнее время здесь резко поприбавилось, вот что. Большинство из них — наши, боровчане. Продали свои хаты за бесценок, деньги пропили, а жить-то где-то надо. Вот и рванули в тюрьму. Им там даже прописку сделали. А еще приезжих много стало, беженцев из Чечни.

Последнего заключенного вывезли из Боровской тюрьмы еще в 1910 году. Тогда здание и отдали местным властям. В 1924 году сюда въехали первые жильцы. Ими стали лучшие работники боровской текстильной фабрики “Красный Октябрь”. Передовиков производства “наградили” бывшей тюремной камерой, с удобствами на улице и огромной помойной ямой перед домом — лучшего жилья в городе все равно не было. С тех самых пор тюрьму стали называть “Домом Ударника”.

— Здесь жили около пятидесяти семей. Комнатки были небольшие, по семь квадратных метров, — рассказывает местный старожил баба Таня. — Но мы не отчаивались. Двор дружный был. Жили одной семьей, праздники вместе отмечали. Все изменилось с началом перестройки. Тогда поступило распоряжение освободить помещение. И в срочном порядке отсюда начали выселять семьи. Но квартиры удалось получить не всем. Сейчас от прежних жильцов осталось всего три семьи. Тогда в наш образцовый дом-тюрьму и начали заселяться бомжи, беженцы да иногородцы.

Прохожу в основной тюремный корпус в два этажа. Все здесь дышит стариной. Огромные арочные проемы, высокие лестницы, резные потолки. Ощущение — что здание строилось навеки. Около каждой камеры небольшое углубление в стене. Раньше в этих впадинах жгли дрова и таким образом протапливали камеры.

— Отопления у нас давно нет. Приходится на зиму дровами запасаться и топить печь, — рассказывают жильцы дома. — Газа тоже нет. Большинство жильцов не в состоянии оплатить коммунальные услуги, поэтому нам часто отрубают электричество.

— Говорят, здесь много беженцев? — интересуюсь я у седовласой женщины явно неславянской внешности.

— Порядка десяти человек. Я, например, приехала из Душанбе. Когда в Таджикистане стало неспокойно, нас переселили в Калужскую область. Моей семье выдали здесь комнатку, оформили прописку. На жилищные условия грех жаловаться. Крыша над головой есть, и на том спасибо. Что нам еще нужно на старости лет?

— Я живу в этом доме с 1938 года, — вступает в разговор Наталья Сергеевна. — Последний капитальный ремонт здесь делали в 1972 году. До революции в одной из камер жил сам начальник тюрьмы. Правда, до прихода большевиков камеры здесь были гораздо больше. А потом в целях экономии жилплощади их разделили перегородками.

Пока мы общались с жильцами Боровской тюрьмы, к воротам подъехала “Газель”. Несколько мужчин выгрузили диван, несколько стульев, стол и детскую кроватку.

— Встречайте новых жильцов, — радостно крикнул один из грузчиков. — В ваши хоромы пополнение прибыло. Начальство распорядилось поселить семью из пяти человек с грудным ребенком на второй этаж в четвертую камеру.

Сколько еще времени мирным людям придется коротать за колючей проволокой? Выйдут ли они когда-нибудь “на свободу”? Или так и будут мотать пожизненно?

Когда вся страна отмечала 60-летие Победы в Великой Отечественной войне, в мрачных тюремных камерах Ярославля и Боровска ветераны тоже подняли свои рюмки. Старики радовались вместе с российским народом, но к их радости примешивалась изрядная толика грусти. Героям войны было обидно, что никто из них не получил поздравительную открытку не только от самого президента, но даже от губернатора родного города.

— Это не их вина. Письма в зону доходят редко, — вздыхали они.

Московский Комсомолец