Азовский банк и Каспийское море

Нередко в «благородном преступном мире» можно услышать упоминание Азовского банка: чаще всего в среде «игровых», «шпилевых» (от немецкого das Spiel – «игра») – любителей азартных игр. «Азовским банком» называют мифическое, несуществующее богатство, пшик – например игру без ставок:

Азовский банк – Ироническое определение мифического, несуществующего богатства. Город Азов (Ростовская область) до революции – а именно к началу ХХ века относится рождение фразеологического сочетания "Азовский банк" – не имел собственного банка, поскольку был маленьким, заштатным провинциальным городком. Чаще всего выражения с сочетанием "Азовский банк" используются в азартных играх для обозначения игры без ставок:

 Было дело до жида…

– А что на кону?

– Да так, Азовский банк катаем…

В уголовно-арестантской среде нельзя для обозначения подобной игры использовать выражение «просто так». «Просто так» – значит играть под расплату собственным задом, то есть в случае проигрыша тот, кому не повезло, должен стать пассивным педерастом. Говорят еще: «Просто – в зад, а так – в рот».Поэтому «просто так» заменяется «Азовским банком» или словосочетанием «без интереса» («шпилим без интереса» и пр.). На одном из интернет-сайтов пользователь Артем Грязин замечает: «Вообще с кем попало в карты лучше не играть. Хоть на спички, хоть на азовский банк».

Вспоминают игроки Азовский банк и тогда, когда не могут получить с кого-то выигрыш. На одном из сайтов пользователь ibragim1947, рассказывая о тонкостях расчетов между карточными партнерами, пишет: «Используя эти нехитрые правила, ты застрахован от того, что, проигрывая, ты платишь наличные, а, выигрывая, получаешь "деньги" из Азовского банка, из которого, как знают все, игровые деньги получить невозможно». Когда один из участников обсуждения спрашивает, при чем тут Азовский банк, ibragim1947 поясняет: «Если бы ты знал, что такое "Азовский банк", то не попал бы в данную ситуацию. Синонимы: "от мертвого осла уши", "с Пушкина получишь" и так далее».

Кроме того, речь может идти вовсе не об игре и ставках, а вообще о нереальных обещаниях и баснях про бешеные барыши или ценности:

– Ты мне, змей, по делу давай расклад. Хату подломим, там и прикинем, что почем, а пока нехер за Азовский банк тележить!

Но чем же блатному братству так глянулся именно Азовский, а не какой-то другой банк? И вообще: существовал ли он на деле, этот самый Азовский банк?

Начнем с ответа на последний вопрос. Если быть педантичными, то чисто «Азовского» банка в России ни до революции, ни в советское время не было. Однако на рубеже XIX–XX веков в империи действовали Азовско-Донской коммерческий банк и Петербургско-Азовский банк. Оба они объединены фигурой банкира и коммерсанта Якова Соломоновича Полякова, старшего из трех братьев Поляковых (двое других – Самуил и Лазарь) – миллионеров, благотворителей, мошенников и прощелыг.

Все они заслуживают отдельных рассказов, но в рамках нашей темы интересна личность старшего брата – того самого, которого Лев Толстой вывел в романе «Анна Каренина» под фамилией еврейского нувориша Болгаринова. Помните, Стива Облонский добивался у него аудиенции, чтобы выпросить хорошую должность, и отметился каламбуром: «Было дело до жида, и я дожидался». Яков Поляков являлся, среди всего прочего, вместе со своим братом Самуилом одним из учредителей Азовско-Донского коммерческого банка, который возник в 1871 году в Таганроге и благополучно дотянул до 1917 года, считаясь одним из солидных коммерческих учреждений.

Несколько иная история с Петербургско-Азовским банком. Дело в том, что курс иностранной валюты в то время определялся Санкт-Петербургской биржей. Азовско-Донскому банку приходилось прибегать к посредничеству столичных банков для сбыта иностранных векселей, покупки и продажи процентных бумаг, переводных операций. За такое посредничество приходилось платить, и платить немало. Посему Яков Поляков стал хлопотать о том, чтобы открыть в Петербурге отделение Азовско-Донского банка. Однако Министерство финансов для посреднических операций с Азовско-Донским банком предложило создать не отделение, а совершенно новый банк. Что и было сделано в 1886 году.

Именно этот банк в обиходной речи поначалу и называли Азовским. Что сохранилось по сию пору. К примеру, на архитектурном сайте Санкт-Петербурга о трехэтажном здании на Невском проспекте, 62 (архитектор Борис Гершович), сообщается: «В 1895 г. дом купил Азовский коммерческий банк, открытый крупным банкиром Я. С. Поляковым… В 1902 г. Азовский коммерческий банк был закрыт. Здание перешло вновь созданному Северному банку». На самом деле Петербургско-Азовский банк был ликвидирован в 1901 году, во время жестокого финансово-экономического кризиса.

Так, может быть, именно крах этого банка и запечатлели в своем фольклоре веселые уголовники? Знаете, есть большие сомнения в том, что бродяги и босяки серьезно следили за катаклизмами российского банковского дела. В конце концов, почему объектом их внимания должен был стать именно Петербургско-Азовский банк? Ведь кризис ударил по многим заведениям подобного рода. В том же 1901 году лопнули также Харьковский торговый и Екатеринославский коммерческий банки.

Газеты сообщали: «Мы переживаем кризис, развитию которого не предвидится конца», «На бирже с каждым днем становится все хуже и хуже, положение приобретает положительно угрожающий характер». «Платежи приостанавливаются, торговые заведения останавливаются, фабрики и заводы сокращаются или прямо закрывают работу»… На этом фоне закрытие одного конкретного банка не было событием выдающимся.

Честно говоря, поначалу я склонялся к иной – на мой взгляд, более убедительной версии. Я посчитал, что название банка никак не связано с детищем братьев Поляковых. Тогда почему банк именно «Азовский»? Да потому, что Азов расположен рядом с Ростовом-на-Дону – «Ростовом-папой», одной из двух уголовных столиц России. Несмотря на свою древность (первое письменное упоминание о золотоордынском городе Азак-Тана относится к 1269 году) и великую историю (достаточно вспомнить об «азовском сидении» донских казаков 1641–1642 годов и об «азовских походах» Петра I), к началу ХХ века Азов как город не существовал вообще.

Еще в марте 1810 года он получил всего лишь статус посада Ростовского уезда Екатеринославской губернии – по нынешним меркам, «поселок городского типа». В 1885 году здесь насчитывалось всего 16 600 жителей, к 1913 году – 26 500 жителей. Разумеется, ни о каком «банке» в такой большой деревне и речи быть не могло! Кстати, даже в 1926 году, когда Азов все-таки получил статус города, здесь обитали всего лишь 25 тысяч человек. Таким образом, очевиден явно издевательский оттенок, который уголовный мир вкладывал в представление об «Азовском банке» как о заведении, которого нет, не было и быть не может.

Версия, в принципе, неплохая. Однако неверная. Самое простое возражение: даже в посадах имперской России, представьте себе, банки все-таки действовали! Скажем, Нальчик тоже имел статус посада, однако к 1910 году на его территории расположились несколько банков. Точнее, это были отделения банков, что не меняет сути дела, поскольку такие же отделения разных банков существовали и в крупных городах (скажем, Волжско-Камский банк в Ростове-на-Дону).

Вмиг провертели четыре отверстия против стального замка

И тут неожиданное открытие повернуло ход моих рассуждений совсем в другом направлении. Листая небольшой сборник «В Петрограде я родился. Песни воров, арестантов, громил, душегубов, бандитов из собрания О. Цехновицера, 1923 – 1926 гг.», я вдруг наткнулся на вариант популярной воровской песни, известной нынче под названием «Медвежонок». В ней достаточно подробно описано ограбление банка, последующий загул уркагана и его арест:

Ну и так далее. Баллада длинная, она достойна отдельного исследования. Меня же в первую очередь привлекло ее название – «Ограбление Азовского банка»! Пока эту запись песни, сделанную ленинградским филологом Орестом Вениаминовичем Цеховницером, можно считать самой ранней. Но из текста совершенно ясно, что песня возникла еще до революции. Речь в ней идет о Ленинграде. Но и Петербургско-Азовский, и Азовско-Донской коммерческие банки к концу 1917 года уже не существовали! Другого же банка с названием «Азовский» после 1917 года тоже не было. К тому же в 1918 году столицей РСФСР (затем – СССР) становится Москва, между тем в песне прямо указано:

Если столица, то уж точно не Ленинград, а Петербург, причем предположительно – до Первой мировой войны, ибо в разгар ее вряд ли были возможны длительные путешествия на юг и кутежи в Сухуме и Батуме на протяжении месяца (как то описано в песне). Петербург сменяется Ленинградом уже после 1924 года, когда город переименовали в честь умершего вождя мирового пролетариата.

Итак, начинает вырисовываться новая версия. Действительно, а почему мы зациклились именно на разорении Азовского банка как причине появления уркаганского присловья? Возможно, стоит рассмотреть и варианты с ограблением этого коммерческого учреждения?

И тут не лишне вспомнить о том, что выражение с упоминанием Азовского банка используется не только в азартных играх. Нередко ему придается несколько иной смысл. Так говорят о попытках обвинить человека в преступлениях (или неблаговидных поступках), которых он не совершал. Именно в этом значении оно употребляется в романе Владимира Высоцкого и Леонида Мончинского «Черная свеча»: «Какое золото?! То мокруху шьете, Георгий Николаевич, то золото. Давайте заодно и Азовский банк на меня грузите». 

А порою выражение «вешать Азовский банк» используется в значении – «сливать» намеренную дезинформацию оперативным работникам колонии через дятла – негласного агента ментов из числа арестантов: «А лохам ментовским надо какую-нибудь байду повесить за Азовский банк, пусть нюхом землю роют, пока мы свою тему разрулим». Это примерно то же, что «пустить парашу» или «повесить локш» (просторечное «повесить лапшу на уши»).

Но для начала кое-что уточним. Выше утверждалось, что до 1901 года в Санкт-Петербурге действовал лишь один банк, в состав названия которого входило определение «Азовский». Это – Петербургско-Азовский коммерческий банк, который в просторечии и называли Азовским. Азовско-Донской банк в столицу империи допущен не был.

Так-то оно так. Но это до 1901 года. А вот позже, с разорением Петербургско-Азовского банка, Азовско-Донскому банку открыли доступ в столицу. В 1903 году сюда переместилось из Таганрога его правление, а уже в 1906-м правление Азовско-Донского банка приобрело в собственность участок по Большой Морской улице. Архитектор Федор Лидваль сделал проект здания для правления банка – в стиле неоклассицизма. Строительство завершили в 1909 году, а в 1912–1913 годах возвели второе здание, симметричное первому. В российской столице появился новый Азовский банк. Скорее всего, именно о нем идет речь в песне.

Но давайте задумаемся о другом. Ведь даже в выражениях «вешать, грузить Азовский банк» подразумевается несуществующее преступление или событие! Но, если ограблению Азовского банка посвящена целая баллада, значит, факт имел место в действительности? Тогда непонятны побудительные мотивы блатных фольклористов, сочинивших присказку о несовершенном преступлении или несуществующем богатстве…

В списках ограбленных не значится

Не будем, однако, торопиться с выводами. Увы, никаких сведений об ограблении Азовского банка в Петербурге ни мне, ни другим исследователям пока найти не удалось. Между тем трудно представить, чтобы столь дерзкое преступление осталось незамеченным прессой тех лет. Впрочем, возможно, плохо искали? Скажем, ограблений филиалов Волжско-Камского банка в начале ХХ века мне известно минимум три, а попробуйте откопать сведения о них, учитывая, что налеты происходили в разных концах империи!

К тому же надо признать, что некоторую «информацию» об ограблении Азовского банка нам раздобыть все же удалось – хотя не среди исторических документов, а на страницах художественных произведений. Например, в повести питерского писателя Владимира Корнева «Датский король» (2005) читаем:

Художник оказался жертвой обстоятельств; накануне его «добровольной» явки на Шпалерную за телом брата террористами был зверски убит начальник Департамента государственной полиции генерал Скуратов-Минин, за которым они охотились. Социалисты-революционеры заочно «приговорили царского сатрапа» к смерти уже давно, а тут им подвернулся повод привести «приговор» в исполнение.

Бескомпромиссный генерал решил принять личное участие в публичном повешении пяти боевиков, совершивших дерзкий налет на Азовско-Донской банк с убийством молоденькой кассирши и двоих охранников-полицейских (решились на столь отчаянное дело, судя по всему, из-за того, что финансовые средства «народных мстителей» кончились и боевой террор мог бы тогда прерваться, а это путало их карты)…

Вскоре после казни генерал был расстрелян в упор во время воскресного моциона прямо на Невском, возле Думы… Уже на следующий день поднятая на ноги городская полиция и жандармерия провели целый ряд арестов подозреваемых и точно установили, что убийство Скуратова-Минина – очередной теракт эсеровской партии.

Увы, следует признать, что мы имеем дело с литературным вымыслом. Действие повести разворачивается накануне Первой мировой войны, и гипотетически ограбление могло иметь место. Однако Корнев мало озабочен историчностью своего произведения. Во-первых, никакого «департамента государственной полиции» к началу ХХ века не существовало: он действовал только с 1880 по 1883 год. Затем его сменил просто Департамент полиции. Но это, казалось бы, мелочь.

Однако не могло быть и «начальника» Департамента полиции – глава этого ведомства именовался директором. Эту должность никогда не занимал мифический Скуратов-Минин, равно как эта таинственная личность не возглавляла и Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в Санкт-Петербурге. Честно говоря, носителя такой пышной двойной фамилии в истории России вообще не было. Соответственно, той же степенью «достоверности» обладает и сообщение о теракте эсеровской партии в здании Азовско-Донского банка.

Хотя господа революционеры были отмороженными на всю голову: им ничего не стоило спланировать и осуществить подобное преступление. Так, дерзкий налет на отделение Госбанка в Гельсингфорсе 13 февраля 1906 года провернули от 14 до 16 латышских национал-боевиков и финских социал-демократов, зверски убив сторожа Архипа Баландина. После этого один из преступников при попытке его задержать устроил бойню в полицейском участке: от его руки погибли комиссар и были ранены несколько других стражей правопорядка.

Вскоре произошло еще более громкое ограбление: 7 марта 1906 года 20 боевиков ворвались в Московское общество взаимного кредита, разоружили и связали полицейских, а затем вывели из кабинета директора банка Лебедева и заставили его открыть хранилище. Куш оказался феноменальным: 875 тысяч рублей наличными!

Наиболее известно ограбление Тифлисского банка 23 июня 1907 года, в котором участвовали большевистские «экспроприаторы». Правда, на этот раз напали на фаэтон, перевозивший 250 тысяч рублей. Среди организаторов налета был знаменитый Камо Тер-Петросян. Увы, казалось бы, удачный «экс» оказался почти бессмысленным: большая часть денег перевозилась в 500-рублевых купюрах, номера которых оказались переписаны. Так что горе-грабители воспользоваться ими не смогли.

После этого большевики и эсеры организуют еще несколько громких нападений на банки, среди которых, к примеру, налет на отделение Волжско-Камского банка в Ростове-на-Дону 2 апреля 1909 года: эту операцию тоже возглавил легендарный Камо.

Однако с правлением Азовско-Донского коммерческого банка в Санкт-Петербурге все не так просто. Это был четвертый по размерам операций и третий по значению банк России. О налете на него, тем более в столице, раструбили бы на весь мир! Но в списке «подвигов» эсеров и большевиков подобное деяние не значится.

А может, речь идет о каком-нибудь другом отделении Азовско-Донского банка? Подобных сведений опять-таки отыскать не удалось нигде, кроме малодостоверной псевдоисторической беллетристики. Впрочем, упоминание об Азовско-Донском банке встречается и в достаточно добросовестном с документальной точки зрения романе Абузара Айдамирова «Буря», в центре которого – фигура легендарного чеченского абрека Зелимхана Гушмазукаева-Харачоевского (1872–1913). Однако здесь речь идет лишь о планах налета: «Надо ограбить и какой-нибудь банк в Грозном. Их там четыре…Первый, Азовско-Донской коммерческий банк, расположен в удобном для ограбления месте. Рядом с парком». Однако автор не стал приписывать разбойнику ограбление Азовского банка: у того и так «подвигов» выше крыши.

А вот в романе Бориса Житкова «Виктор Вавич» (1934) рассказано действительно об ограблении Азовско-Донского банка в городе, где живет один из героев, Санька:

«– Экстренное приложенье! – звонкой нотой пел мальчишка.

Санька совал пятак и уж видел крупные буквы:

"ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ АЗОВСКО-ДОНСКОГО БАНКА".

И потом жирно цифра – 175 тысяч.

Санька сложил листок, страшно было читать тут, поблизости бильярдной. Санька шел, и дыхание сбивалось, и слышал сзади, сбоку: "и никого, вообразите, не поймали…" "Прожгли автогеном"».

Все бы замечательно, да вот только, как справедливо отмечает литературовед Андрей Арьев, «на шестистах страницах романа так и не сказано, что это за город, равный по размаху описываемой в нем жизни хоть Петербургу, хоть Москве, но в то же время являющийся образом какой-то глухой вселенской провинции – в чем виден очевидный и эффектный умысел сочинителя». То есть опять фантазерство. Ну, вспомнился Житкову Азовско-Донской банк – его и помянул. Кто там в сталинской России будет разбираться? Как мы убедились на примере сочинения Владимира Корнева о датском короле, и нынче этот творческий метод довольно популярен.

Кстати, не только у Житкова и Корнева. Ставропольский литератор Иван Любенко тоже отметился. В его романе «Следъ» читаем: «Вчера, в светлый праздник прощеного воскресения,  марта восьмого числа,  в Ставрополе произошло ограбление ”Азовско-Донского Российского Торгово-Промышленного  банка”, располагающегося  на Николаевском проспекте…». Разумеется, ограбления такого не могло быть, поскольку банка с таким названием в природе не существовало: были отдельно Азовско-Донской коммерческий и Русский торгово-промышленный банки. Но глупо предъявлять претензии к художественному вымыслу…

В общем, нет никаких сведений об ограблении Азовского банка ни со стороны «пламенных революционеров», ни со стороны «благородного преступного мира». Да и не решилась бы ни одна уголовная банда на масштабный налет подобного рода. Здесь нужна особая подготовка, четкий план и небольшая армия дисциплинированных, идейно сплоченных боевиков. Уркаганы на подобное были попросту неспособны. Магазин какой-нибудь, лабаз, лавку – это всегда пожалуйста. А штурм государственного учреждения, да еще со стрельбой – нет, увольте.

Варшавские воры глубоко копают

Тут есть, однако, резонное возражение. До сего момента мы разбирались в общем-то с вооруженными грабежами и налетами. Но песня «Ограбление Азовского банка» повествует о краже со взломом! Может, есть смысл поискать именно в этом направлении?

К сожалению, и здесь нас ждет полный облом. Самое большее, что удалось откопать, – информация о растрате в пинском отделении Азовско-Донского банка, опубликованная 22 января 1910 года в газете «Русское слово»: «Растрата, как выяснено произведенной ревизией, достигает цифры не менее 100 000 руб. Виновник растраты, главный бухгалтер пинского отделения банка Кузнец, бежал за границу, успев еще "призанять" 15 000 р. у нескольких состоятельных пинчан. Накануне своего бегства из Пинска Кузнец перевел 20 000 руб. банковских денег в один из Лейпцигских банков, приехав за границу, и получил их. Из Лейпцига Кузнец, по слухам, уехал в Америку».

К тому же есть большие сомнения по поводу «документальности» знаменитой воровской баллады. «Взломать» такую громаду, как здание правления Азовско-Донского банка в Санкт-Петербурге, в те времена фактически не представлялось возможным. На это не решились бы даже самые «безбашенные» уркаганы. Тем более втроем. К тому надо заметить, что российские, «славянские» воры не отличались особой искусностью в таких делах.

Здесь можно согласиться с персонажем Бориса Житкова Санькой, который, прочитав о вскрытии сейфа Азовского банка при помощи автогена, рассуждает: «И не уголовщина, конечно, не уголовщина… Именно потому и не уголовщина, что прожигать. У воров специалисты-взломщики, отмычники». Действительно, из-за грубой работы таких взломщиков звали «медвежатниками» – то есть охотниками на медведей, как называют большие сейфы. Медвежатник, он на медведя с рогатиной ходит, что с него взять.

Правда, существовала и другая порода взломщиков – так называемые «шнифферы» (от жаргонного «шниф», «шнифт» – искаженное идишем немецкое Schnitt – разрез, прорез; в уголовном арго «шнифт» также – окно). Эти мастера принадлежали почти исключительно к еврейско-польской уголовной элите. Вот на их счету и впрямь числилось несколько ограблений крупных банков. Но во всех случаях никто не отваживался ломиться в банк ни с основного, ни с черного хода, понимая абсолютную бесперспективность и нелепость такого безумного плана. Между тем в воровской балладе прямо указано:

Все крупные ограбления банков в России до революции были совершены, во-первых, исключительно с помощью подкопов, во-вторых, высококлассной профессиональной кастой так называемых «варшавских воров». Прекрасную характеристику этих «крадунов» дал в своих записках замечательный русский криминалист и сыщик, заведующий сыском Российской империи Аркадий Францевич Кошко: «Эта порода воров была не совсем обычна и резко отличалась от наших, великороссийских. Типы "варшавских" воров большей частью таковы: это люди, всегда прекрасно одетые, ведущие широкий образ жизни, признающие лишь первоклассные гостиницы и рестораны. Идя на кражу, они не размениваются на мелочи, т. е. объектом своим выбирают всегда лишь значительные ценности. Подготовка намеченного предприятия им стоит больших денег: широко практикуется подкуп, в работу пускаются самые усовершенствованные и весьма дорогостоящие инструменты, которые и бросаются тут же, на месте совершения преступления. Они упорны, настойчивы и терпеливы. Всегда хорошо вооружены».

Лишь «варшавские воры» остались в криминальной истории дореволюционной России как непревзойденные взломщики банков. И во всех случаях это были подкопы.

Началось, впрочем, даже не с банка. Для «разминки» в начале ХХ столетия «варшавские» совершили подкоп под крупнейший московский магазин бриллиантов Гордона и выпотрошили его подчистую. Увы, один из счастливчиков, некто Гилевич, тут же бросился проигрывать свою долю драгоценностей в карты и благополучно был сцапан полицией.

В 1911 году умелые шнифферы подрыли «Кассу общества взаимного страхования от несчастных случаев» непосредственно у себя на родине, в Варшаве. Воров так и не нашли.

Одно из самых громких «дел» «варшавских воров» – знаменитая кража из харьковского «Приказничьего общества взаимного кредита» – опять же подкопом. Взломщики тогда похитили на 2,5 миллиона процентных бумаг и немного наличности.

Сам Аркадий Францевич с превеликим удивлением описывал место преступления: «Стальная же комната банка являла весьма любопытное зрелище: два стальных шкафа со стенками, толщиной чуть ли не в четверть аршина были изуродованы и словно продырявлены орудийными снарядами. По всей комнате валялись какие-то высокоусовершенствованные орудия взлома. Тут были и электрические пилы, и баллоны с газом, и банки с кислотами, и какие-то хитроумные сверла и аккумуляторы, и батареи, словом, оставленные воровские приспособления представляли из себя стоимость в несколько тысяч рублей». 

Случилось это 28 декабря 1916 года, воры воспользовались двумя днями рождественских праздников, когда банк не работал, и потому до момента обнаружения преступления прошло 48 часов. Однако Кошко с помощниками сумел оперативно раскрыть преступление и взять большую часть «варшавян» при попытке продать процентные бумаги.

И что бы вы думали? Ровно через два месяца, 28 декабря 1918 года, следы точно такого же взлома были обнаружены в банке 1-го ростовского Общества взаимного кредита! Воры распотрошили гордость делового Ростова – «Стальную комнату», изготовленную в 1899 году берлинской фирмой «Арнгейм»: огромный металлический куб. Из панцирной брони золингеновской инструментальной стали высшего качества, которой обшивались дредноуты.

Одна только массивная дверь в «Стальную комнату» весила полтонны. Согласно протоколу, «грабители путем подкопа проникли в банк, высверлили бетонную стену толщиною в сажень (1,76 м), при помощи газовой горелки, известной науке как “кран Данилевского”, разрезали стальную стену комнаты толщиной в четверть аршина, взломали сейфы и вынесли их содержимое через подземный ход». Лаз длиной в несколько десятков метров вел в подвал дома напротив. Для справки: «кран Данилевского» разогревает металл до 2000 градусов по Цельсию и способен без проблем расплавить панцирную сталь.

На месте преступления воры оставили кислородные баллоны с манометром, цилиндры с поршнем для выработки водорода, газовую горелку… В подземном ходе валялись несколько тяжелых мешков с золотыми слитками и драгоценностями. Забавно, что, бросив золото, грабители прихватили с собой заемные билеты Владикавказской железной дороги – видимо, свято веря в успех Белого дела… Ущерб оценивался в десятки миллионов николаевских золотых рублей – сумма по тем временам за гранью фантастики.

Нескольких «варшавских воров» через некоторое время удалось задержать, но вернуть хотя бы сколько-нибудь существенную часть украденного было уже невозможно. По мнению историка Сергея Кисина, ограбление ростовского банка организовали те же «варшавяне», что двумя годами ранее действовали в Харькове. Я полностью разделяю это убеждение.

Но для чего мы совершили столь глубокий исторический экскурс? Да для того, чтобы убедить читателя: ограбление Азовского банка в Петербурге совершить так, как описано в известной воровской балладе, было абсолютно невозможно! Это – уголовная «параша», не имеющая ничего общего с реальностью.

Как справедливо отмечал Алексей Свирский в своих «Очерках арестантской жизни» (1894): «…Арестанты – большие хвастуны. Попавши в тюрьму за мелкие кражи, они перед товарищами начинают врать всячески, рассказывать о каких-то взломах и грабежах, которые совершить на самом деле они неспособны». Авторы песни убеждены, будто можно спокойно ночью войти в ворота банка, взломать дверь, не привлекая внимания (это в одном из крупнейших банков Петербурга!), они представления не имеют, как и где хранятся в банке крупные суммы денег, считая, что их можно просто взять из сейфа в кабинете:

Разумеется, фантастичность подобной истории была совершенно понятна сколько-нибудь опытным жуликам. Но обратимся опять к Свирскому, который сам не раз побывал в российских тюрьмах и знал не понаслышке нравы уголовного мира конца XIX – начала XX веков: «…При малейшем удобном случае… арестант старается рассказать какой-нибудь случай из собственной жизни, конечно, вымышленный, в котором он самого себя выставляет таким закоренелым преступником, таким отчаянным головорезом, что неопытному слушателю может сделаться страшно от одного только присутствия в камере такого страшного разбойника… Порядочному арестанту никто не посмеет сказать, что он врет, хотя слушатели и убеждены, что он говорит неправду и что на действительно отчаянный поступок он не способен. Объясняется это тем, что каждый арестант часто рассказывает о себе всевозможные небылицы; а раз он станет уличать других во лжи, то, само собой разумеется, и ему не дадут соврать. Поэтому, какую бы чушь ни порол именитый враль, все будут слушать его с большим вниманием. В этой наглой лжи арестанты-рассказчики находят для себя нравственное удовлетворение, и их самообман в этом отношении граничит часто с безумием».

Безумный до неправдоподобия «роман», лагерная «параша», чудовищно нелепые россказни о собственных «жиганских подвигах» – это естественные проявления уголовно-арестантского фольклора. Баллада, которая описывает мнимое ограбление Азовского банка в Петербурге, относится к тому же роду сочинений – хотя, несомненно, эту песню можно назвать жемчужиной жанра. Не случайно она прошла испытание временем и дошла до нас во множестве вариантов, переделок, версий, обрастая подробностями уже нового, советского быта. Но нам сейчас важно не это. Мы наконец-то можем понять, почему Азовский банк в уголовном представлении связан с несовершенным преступлением и несуществующим богатством. Да вот как раз из-за песни об ограблении Азовского банка – то есть о краже со взломом, которой никогда не было, и о «сработанных» деньгах, которых никто не похищал!

Оригинальное название песни со временем кануло в Лету, изменилось на другое. А вот знаменитое присловье – осталось…

Мы пишем вам с Тамбовского завода…

Но не одним только Азовским банком славится российский «низовой» фольклор. В свое время нередко упоминался и Китайский банк. Наум Синдаловский в очерках «Мифология Петербурга» по этому поводу пишет: «На лагерно-блатном жаргоне “Китайским банком” называли ленинградский Госстрах – вероятно, в силу его отдаленности от нужд обитателей лагерей и тюрем». Объяснение, мягко говоря, невнятное и малоубедительное.

То есть управление Государственного страхования по Ленинграду (улица Зодчего Росси, 1/3) действительно именовали в народе «Китайским банком». Однако в местах лишения свободы это определение имело совсем другой смысл. Оно было синонимично «Азовскому банку»: «пустышка», надувательство, деньги, которых нет, и т.д. Китайский банк и появился в арго по аналогии с банком Азовским.

Случилось это в 1960-е годы. Как раз на это время приходится резкое охлаждение советско-китайских отношений, и в советском фольклоре особо муссируется тема ничтожности, нищеты Китайской Народной Республики. В связи с этим можно вспомнить строки знаменитой песни Владимира Высоцкого «Письмо рабочих Тамбовского завода китайским руководителям» (1964):

В период боев за остров Даманский ходил анекдот о том, что китайские власти не смогли задействовать свою авиацию: летчик заболел… Поэтому «Китайским банком» уголовники называли мнимые барыши: ну что там брать, в этом нищем заведении? А затем выражение перешло из уголовного арго в разговорную речь. И звучало оно не только в Ленинграде, как и ряд других широко распространенных топонимов типа «шанхай», «брод», «нахаловка», «аквариум» и т.д., которые в исследовании Вадима Лурье «Микротопонимика Ленинграда-Питера» привязаны к конкретным местам Северной столицы.

Сейчас этот фразеологизм отходит в прошлое. Сегодня отзываться о банках КНР в иронически-пренебрежительном тоне – нелепо. Скорее, для этого более подходят как раз банки отечественные, российские.

Китайские приколы кота Бегемота

В уголовно-арестантском мире и среди «широких слоев населения» сегодня популярно также другое топонимическое выражение, которое синонимично приведенному выше. Теперь не только «вешают Азовский банк», но и шьют дела «за поджог Каспийского моря». Известность этому фразеологизму принес художественный фильм Игоря Гостина «Беспредел», сценарий к которому написал Леонид Никитинский на основе своего очерка, опубликованного ранее в журнале «Огонек».

Криминальная драма вышла на экраны Советского Союза в 1990 году и произвела большое впечатление на зрителей достоверностью событий и деталей. В фильме есть сцена, когда главного героя – осужденного Юрия Калганова – водворяют в штрафной изолятор за отказ от работы. Там, в ШИЗО, на вопрос одного из арестантов – «По какой статье чалишься, а?» – Калганов саркастически отвечает: «По 505-й. За поджог Каспийского моря».

Разумеется, и статья, и формулировка – совершенно нелепые. Напомним, что последней статьей Особой части действовавшего на тот момент Уголовного кодекса РСФСР (принятого в 1960 году) была статья 269 – «Незаконное ношение знаков Красного Креста и Красного Полумесяца и злоупотребление ими». Но вот что замечательно: в уголовном фольклоре доселе мне не встречалась фантастически завышенная нумеровка статей, параграфов, глав реально существующих, подлинных документов и проч. Зато такой прием можно встретить в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова. Помните, кот Бегемот требует паспорт у прибывшего из Киева дяди Степы Лиходеева – Максимилиана Андреевича Поплавского:

«– Каким отделением выдан документ? – спросил кот, всматриваясь в страницу. Ответа не последовало.

– Четыреста двенадцатым, – сам себе сказал кот, водя лапой по паспорту, который он держал кверху ногами, – ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта!»

Разумеется, и в страшном сне невозможно представить, чтобы в Киеве действовали четыреста двенадцать отделений милиции!

Повторяю: как ни странно, кроме 505-й статьи, других подобных цифровых фантасмагорий в блатном фольклоре до появления фильма «Беспредел» мне зафиксировать не удалось. Это вовсе не значит, что фразеологизм изобрел автор сценария Леонид Никитинский. Он мог воспроизвести действительно услышанное выражение. Бывалые арестанты изобретают в ходе разговоров и перепалок множество остроумных и ярких образов, сравнений, эпитетов. Но далеко не все попадают в фольклорную копилку, либо уходя в небытие, либо оставаясь персональной, личностной речевой деталью. В нашем случае благодаря фильму «505-я статья» вошла в разговорную русскую речь.

Лисички и спички

Вполне возможно, что фраза о поджоге Каспийского моря существовала в арестантской среде и до выхода «Беспредела» на экран (хотя мне в живой речи жуликов и сидельцев слышать ее не довелось). Во всяком случае, мотив поджога моря в русском фольклоре традиционен и связан почему-то с маленькой птичкой: «Летела синица море зажигать: море не зажгла, а шуму наделала», «Похвалялась синица море поджечь» и т.д. А в 1811 году Крылов написал басню «Синица» – на ту же тему:

Правда, не совсем ясно, то ли Иван Андреевич заимствовал тему из фольклора, то ли народ перевел оригинальный сюжет баснописца в пословицы и поговорки. Позднее, в 1926 году, тему творчески развил Корней Иванович Чуковский в детском стихотворении «Путаница»:

И далее по тексту – до появления бабочки, которая помахала крылышками и прекратила все это безобразие.

Нынче фраза о поджоге Каспийского моря звучит часто – и в связи с местами лишения свободы, и вне этого контекста. Например, депутат Пермской городской думы Владимир Плотников в одном из интервью так отвечает на вопрос, почему не хочет бороться за пост мэра: «Я же спортсмен. Я же знаю, когда ты выходишь, а против тебя все судьи, и ты знаешь, что у тебя шансов нет. Я уже проходил это. Меня же тоже в 2006 году за “поджог Каспийского моря” сняли. А сейчас меня снимут за “поджог Тихого океана”, вот и все». А на форуме «Спасибо Америке!» пользователь Alexander Oso пишет: «Америка, как и Россия, как и любое государство, действует в своих интересах. Только если судите о чем-либо, господа, критикующие Америку за поджог Каспийского моря, так хорошо бы знать то, о чем вы говорите».

Остается лишь один вопрос: почему упоминается именно Каспийское море, а не какое-либо другое? В самом деле, никаких других устойчивых вариантов (за исключением мимолетных импровизаций, как в ответе депутата Плотникова) не существует. Единственный приходящий на ум ответ: возможно, Каспий выбран в качестве объекта покушения потому, что здесь активно добывается нефть – продукт легковоспламеняющийся.

Кстати, забавно то, что в реальной жизни поджог моря обсуждается вполне серьезно! Правда, не Каспийского, а Черного. По виртуальной сети давно уже кочуют «научные» публикации, где утверждается, по поводу «Путаницы» Чуковского написано (цитирую!): «…как и в катренах Мишеля Нострадамуса, эти стихи содержат массу интереснейших предсказаний».

Оказывается, если верить современным «кассандрам», глубина Черного моря сегодня не 1300 метров, как принято считать, а всего лишь около 100 метров. Остальные 1200 метров занимает «безжизненная и смертельно опасная ядовитая бездна», которая состоит из сероводорода. Это открытие якобы сделала русская океанографическая экспедиция. В апреле 1989 года в Крымском районе Черного моря она обнаружила пузырьки газов, поднимающиеся к поверхности моря со скоростью 12–14 метров в минуту.

Авторы сенсации, распаляясь, даже заявляют, что море уже якобы горело «во время ялтинского землетрясения 11 сентября 1927 года. Было разрушено 70% построек Южного берега Крыма (Ялта, Алушта, Гаспра, Массандра, Алупка, Судак, Мисхор, Партенит, Кореиз).

В некоторых местах разрушения достигали 100%. Эпицентр землетрясения находился в море, где проходят многочисленные тектонические разломы. Тогда власти удачно скрыли от широкой публикации рассказы очевидцев, согласно которым во время землетрясения была гроза, и молнии били в море, поджигая поднятый землетрясением к поверхности метан, так что из воды вырывались огромные языки пламени в сотни метров высотой, и даже вдали от моря ощущался сильный запах тухлых яиц, а на морском горизонте вспыхивали громовые зарницы, уходящие горящими столбами в небеса (сероводород, H2S – это горючий и взрывоопасный ядовитый газ)». Показания «очевидцев», разумеется, не приводятся. Зачем? И так страшно…

Переходя к дню сегодняшнему, возбужденные защитники экологии сообщают сведения еще более жуткие: «По мнению ряда экспертов и ученых, для детонации сероводорода в Черном море достаточно мощности заряда, эквивалентной бомбе, сброшенной на Хиросиму.

При этом последствия катастрофы будут сопоставимы с тем, как если бы в нашу планету врезался астероид с массой всего лишь в 2 раза меньше массы Луны… продолжать беспечно жить на такой бочке с порохом нельзя… В сравнительно мелководной северо-западной части моря, где-нибудь на полпути между Севастополем и Констанцей, можно провести подводный ядерный взрыв сравнительно небольшой мощности. На берегу его заметят разве что приборы. Но через несколько часов там же, на берегу, почувствуют запах тухлых яиц. При самом благополучном стечении обстоятельств через сутки две трети моря превратятся в братское кладбище морских организмов. При неблагополучном в братские кладбища превратятся и прибрежные населенные пункты, где обитают организмы уже не морские».

В общем, как страшно жыыыть… Особенно если читать российские СМИ, а не исследования серьезных ученых. Например, Дмитрия Фащука, который в статье «Можете спать спокойно – Черное море не взорвется» тактично назвал бредни интернет-пророков «опасным мифотворчеством» и привел конкретные данные, доказывающие, что сероводородное кликушество – очередной маразматический бред.

Но я ничуть не удивлюсь, если через некоторое время в блатном фольклоре поджог Каспийского моря будет вытеснен поджогом Черного моря. Как нынче принято выражаться, надо соответствовать современным трендам.

Автор: Александр Сидоров, альманах "Неволя". Приложение к журналу "Индекс/Досье на цензуру"

 

Tweet