Історії

О феномене уголовно-арестантской песни: Централка, я твой навеки арестант…

Published 16 Грудня 2014

Нет, вообще-то о тюрьме как таковой песен сложено как раз немало. Но в море разливанном русского арестантского песенного фольклора по пальцам сочтешь произведения, посвященные конкретным «крыткам». Причем большинство из них относится к дореволюционному времени.

В московском издательстве «ПРОЗАиК» готовится к выходу в свет четвертая книга уникального пятитомника занимательных историко-филологических очерков о феномене русской уголовно-арестантской песни. Александр Сидоров, автор этого многолетнего исследования, – специалист в области русской уголовной субкультуры, филолог и писатель. Новая книга называется «По тундре, по железной дороге». Один из очерков – о знаменитой песне «Таганка» – мы публикуем в журнальном варианте.

Таганка

Цыганка с картами, дорога дальняя,

Дорога дальняя, казенный дом;

Быть может, старая тюрьма центральная (2 раза)

Меня, парнишечку, по-новой ждет…

Припев:

Таганка,

Все ночи, полные огня,

Таганка,

Зачем сгубила ты меня?

Таганка,

Я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В твоих стенах!

А впрочем, знаю я и без гадания:

Решетки толстые мне суждены.

Опять по пятницам пойдут свидания (2 раза)

И слезы горькие моей родни.

Припев

Зачем же ты, судьба моя несчастная,

Опять ведешь меня дорогой слез?

Колючка ржавая, решетка частая, (2 раза)

Вагон столыпинский да стук колес…

Припев

Цыганка с картами, глаза упрямые,

Монисто древнее да нитка бус;

Хотел судьбу пытать с пиковой дамою, (2 раза)

Да снова выпал мне бубновый туз!

Припев

Прощай, любимая, живи случайностью,

Иди проторенной своей тропой,

И пусть останется навеки тайною,

Что и у нас была любовь с тобой…*

*Последний куплет – из мемуаров «Записки лагерного придурка» Валерия Фрида.

О тюрьме так мало песен сложено…

Из наиболее ранних сразу вспоминается «Александровский централ»:

Это, барин, дом казенный,

Александровский централ.

А хозяин сему дому –

Сам Романов Николай…

Александровским централом называлась центральная каторжная тюрьма в селе Александровском (76 километров к северо-западу от Иркутска).

Еще одна тюрьма, прославленная уголовными «менестрелями», – знаменитый «одесский кичман»:

С одесского кичмана

Сбежали два уркана,

Сбежали два уркана

Та-й на вооолю…

Под одесским кичманом (так на жаргоне именуют тюрьму) подразумевается Одесский тюремный замок, возведенный по проекту санкт-петербургского профессора архитектуры Арсения Томишко с 1891 по 1894 год. На 5-м Международном тюремном конгрессе в Париже (1895 год) Одесская и Московская пересыльные тюрьмы были признаны лучшими в Российской империи (а всего таких «крыток» по России насчитывалось 895).

Но одесский кичман удостоился все-таки лишь мимолетного упоминания в известной блатной балладе. Лишь по строчке «низовой фольклор» посвятил и питерскому Литовскому тюремному замку(«По приютам я с детства скитался, где судья “укатал” в “Литовский” бедного бродяжку»), разрушенному в марте 1917 года, или московской Краснопресненской пересыльной тюрьме, основанной в 1937 году («Идут на Север этапы новые», где «жиган» утром покидает Пресню и идет этапом на Воркуту).

К сему можно добавить уголовный романс «Мы встретились с тобой на Арсенальной» – о петербургской женской тюрьме по Арсенальной улице, 9, 11, возведенной в ее современном виде в 1909–1913 годах по проекту архитектора Алексея Трамбицкого. А заодно и разбитную песенку, преимущественно известную в исполнении Аркадия Северного: «На Арсенальной улице я помню старый дом» – на этот раз о знаменитой питерской тюрьме Кресты, возведенной почти одновременно с женской тюрьмой с 1884 по 1889 год по проекту архитектора Антония Томишко на Арсенальной набережной, 7. Впрочем, по поводу обеих «арсенальных» песенок ряд исследователей высказывает сомнения: возможно, они – лишь более поздние стилизации под песенный «блат».

Так что подлинных, полноценных произведений, посвященных конкретным тюрьмам, в русском классическом блатном песенном фольклоре сегодня всего два – «Александровский централ» и «Таганка».

Отчего же именно Таганской тюрьме выпала «честь» остаться запечатленной в песенной памяти уголовного мира? Попробуем разобраться.

Мошенник, авантюрист и вареный повар

Начнем с названия. Знаменитая ныне Таганка появилась в 1804 году по указу императора Александра I в Москве. Она была расположена на пересечении улицы Малые Каменщики и Новоспасского переулка. Поскольку она находилась на территории Таганской слободы, вблизи от Таганских ворот и одноименной площади, неудивительно, что и «окрестили» ее на «таганский» лад. Но откуда произошло само слово «таганка» и что оно значит?

По одной из версий, слово «Таганка» происходит от тюркскского «таган». Как поясняет в своем «Толковом словаре» Владимир Иванович Даль, «таган – татарск. круглый или долгий железный обруч на ножках, под которым разводят огонь, ставя на него варево; треножник». «Толковый словарь иностранных слов Л. П. Крысина» дает более подробное описание: «Металлический обруч на ножках, служащий подставкой для чугуна, котла при приготовлении пищи на открытом огне, а также сам такой котел на ножках». В «Толковом словаре» Дмитрия Ушакова указывается, что обруч служит не только подставкой: «Треножник, козлы, к которым подвешивается котел (обл.). На тагане котел висит. А. Кольцов».

Ряд языковедов соотносит таган с турецким и крымско-татарским tygan – жаровня. Макс Фасмер в своем «Этимологическом словаре русского языка» указывает, что слово заимствовано татарами и турками из новогреческого языка, где оно означает сковороду или тигель. Профессор Эдуард Мурзаев тоже считает, что тюркское слово таган восходит к греческому теганон – сковорода с ручкой. Он также заявляет, что в географии под таганом разумеется гора либо холм, чему есть множество подтверждений в самых разных уголках России: например, селения Таганча в Киевской и Черкасской областях, Таган в Новосибирской области, гора Алтын-Таган на Алтае, гора Таганрог в Ростовской области.

Треножник, сковорода или холм – любое из этих значений связано с Таганской слободой, ибо она действительно располагалась на Таганском холме (одном из семи, на коих столица зиждется): здесь с давних времен (не позднее XVI века) располагались ремесленники – таганных дел мастера. И до сих пор в нижней части герба Таганского района изображен котел на подставке.

От Таганской слободы пошло и название Таганской тюрьмы, Таганки.

Но от проблем лингвистических вернемся к тюремным. Хотя поначалу Таганка никакой тюрьмой не была. По статусу она считалась «рабочим домом» [ Не путать с работным домом в Москве, который находился под ведением городского присутствия для разбора лиц, просящих милостыню! Там речь шла не о заключенных, а о призреваемых. ]. Рабочий дом формально тюрьмой не являлся. Это особо подчеркивает, например, Энциклопедический словарь Брокгауза-Эфрона в статье «Рабочие дома»: «Учреждением Р. и смирительных домов наряду с тюрьмой, арестантскими ротами, арестными домами и пр. (выделено мною. – А.С.) уложение имело в виду достигнуть согласования характера каждого наказания не только с тяжестью, но и с свойствами преступного деяния».

То есть в рабочем доме предполагались более мягкие условия содержания и обязательное обучение заключенных определенным специальностям, чтобы облегчить освобожденному социальную реабилитацию на свободе. С этой целью в Таганском рабочем доме действовали токарные, переплетные, слесарные, портновские мастерские, а также типография. Отбывание наказания в рабочем доме сопровождалось лишением всех особых прав и преимуществ и назначалось на время от двух месяцев до двух лет.

Правда, известный русский криминолог Николай Степанович Таганцев (его фамилия мистическим образом перекликается с темой нашего очерка) справедливо заметил в 1873 году, что на деле созданное законом разнообразие мест заключения на практике свелось «к полнейшему однообразию – один и тот же острог являлся, смотря по требованию, и тюрьмою, и рабочим, и смирительным домом» [ Таганцев Н.С. Уложение о наказаниях, его характеристика и оценка. , Журнал гражданского и уголовного права, № 1. Санкт-Петербург, 1873. ]. Указом 21 апреля 1884 года рабочие дома упраздняются (уже в 1866 году в империи их существовало только три), Таганка же еще раньше, к середине XIX века, получает статус губернской тюрьмы.

Подробно рассказывать о самой тюрьме можно (и нужно бы) – оно того стоит. Однако главное для нас все же – история знаменитой песни о Таганке, рассмотренная через призму блатного музыкального фольклора.

Итак, отчего же арестантский мир воспел именно Таганку? Да, тюрьма знаменитая, сиживали здесь и меценат-миллионщик Савва Морозов, и философ Павел Флоренский, и писатель Леонид Андреев, и поэт Леонид Радин (в камере Таганской тюрьмы в 1897 году он даже сочинил революционный марш «Смело, товарищи, в ногу!»); среди заключенных числились известные большевики Леонид Красин, Анатолий Луначарский, Николай Бауман и еще целый выводок их подельников.

Мне, однако, куда интереснее персонажи иного рода. Например, узником Таганской тюрьмы был авантюрист Василий Трахтенберг. Правда, Википедия и другие источники утверждают, будто Василий Филиппович попал сюда в 1908 году за то, что продал французскому правительству несуществующие рудники (не то в Марокко, не то в Южной Африке), и именно в Таганке собрал уникальный даже по сегодняшним меркам уголовный жаргонный словарь «Блатная музыка», который был опубликован в том же 1908 году. На самом деле история с рудниками сомнительна и покрыта мраком.

Зато похождения Трахтенберга легко можно почерпнуть из скандальной периодики начала ХХ века. Известный пройдоха родом был из состоятельной купеческой семьи, учился в Императорской военно-медицинской академии, но образование не завершил: помешало пристрастие к карточной игре и легкой жизни. В 1900 году он приговорен к месячному тюремному заключению, позднее – еще к двум месяцам тюрьмы, а затем, судя по всему, список мест лишения свободы, которые поневоле посетил несостоявшийся лекарь, основательно пополнился.

В этом легко убедиться, открыв словарь «Блатная музыка («Жаргон» тюрьмы)», изданный в 1908 году под редакцией и с предисловием профессора Ивана Александровича Бодуэна де Куртенэ. Издание предваряется перечнем: «По материалам, собранным в пересыльных тюрьмах: Петербургской, Московской (Бутырки), Виленской, Варшавской, Невской и Одесской; в тюрьмах: в Крестах, в «Доме предварительного заключения», в «Дерябинских казармах» (Петербург), в Каменщиках [ Тогдашнее название Таганской тюрьмы. ] (Москва)».

То есть жаргонные слова и выражения Трахтенберг начал собирать не в 1908 году, а значительно ранее. Более того, к 1908 году Василий Филиппович уже освободился из Каменщиков. По крайней мере, в предисловии известного языковеда Бодуэна де Куртенэ к словарю читаем: «Часть словарного материала, вошедшего в предлагаемый здесь сборник, была около двух лет тому назад приобретена от В.Ф. Трахтенберга Отделением русского языка и словесности Императ. Академии наук для пополнения с этой стороны издаваемого Отделением обширного словаря русского языка».

То есть Трахтенберг продал свои записи ученым еще в 1906 году – надо думать, после освобождения. Затем Бодуэн де Куртенэ обработал эти записи, добавил известную ему воровскую лексику, особый упор сделав на выписки из труда известного киевского литератора Григория Брейтмана «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901), составил указатель к словам и написал предисловие к работе. Как справедливо замечает языковед Салават Вахитов о Бодуэне де Куртенэ: «По сути, он создал свой словарь тюремного жаргона, но, будучи человеком скромным и глубоко порядочным, оставил авторство за В.Ф. Трахтенбергом».

Но, по крайней мере, Трахтенберг в Каменщиках все же чалился. А вот история с другим узником не столь очевидна. На просторах Интернета можно встретить байку о том, что в 1922 году Таганку случаем «посетил» Осип Беньяминович Шор – авантюрист, мошенник и одно время (1918) инспектор одесского угрозыска. Говорят, Шор послужил прототипом Великого Комбинатора Остапа Бендера. Его фигура яркими штрихами запечатлена в воспоминаниях Валентина Катаева «Алмазный мой венец».

Остап (как его называли в семье) Шор во время службы в одесском угро считался одним из лучших оперативников и грозой городских бандитов. И те в 1918 году по ошибке застрелили его старшего брата – Натана Шора, известного поэта, писавшего под псевдонимом Анатолий Фиолетов. После этого, как гласит молва, через некоторое время Осип Шор уволился из угро и уехал в Москву. Вот здесь якобы его задержали за участие в драке (одессит вступился за честь жены своего сотоварища-поэта), водворили в Таганскую тюрьму, но чуть ли не наутро отпустили – после того как выяснилось, что он «из своих».

Однако, согласно другим биографическим сведениям, Шор в 1922 году переехал вовсе не в Москву, а в Петроград, где действительно в первые же дни попал в тюрьму за пьяную драку. Пробыл он там недолго – пока из Одессы не пришел ответ на запрос. В бумаге сообщалось, что товарищ Шор являлся одним из лучших сотрудников угро. А миф о Таганке, думается, возник после выхода в свет романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Там в одном из эпизодов администратор театра Колумба выдал Остапу Бендеру два билета в партер, загипнотизированный взглядом незнакомца:

«И, машинально выдавая пропуска счастливым теа и кинокритикам, притихший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза. Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу». Так и реальный Шор – прототип Бендера – переместился из тюрьмы питерской в тюрьму московскую.

И совсем уж безумная байка связана с мифическим сидельцем Таганской тюрьмы по фамилии Баландин. Якобы до революции в Таганке одно время готовил пищу для заключенных повар по фамилии Баландин. Но кулинар из него был, мягко говоря, хреноватый. То ли подворовывал он, недокладывал в котел мяса и прочих ингредиентов, то ли руки у него не из того места росли… Короче, окончилось все это дело плачевно: уркаганы сварили повара в котле живьем – в назидание будущим поколениям. Отсюда якобы пошло название тюремной похлебки – баланда.

Понятно, что ничего общего с реальностью эта жуткая страшилка не имеет. Да, баландой в местах лишения свободы в самом деле называют похлебку – жидкий, водянистый суп. Только вот происходит это название вовсе не от фамилии несчастного повара. Владимир Даль в своем «Толковом словаре…» дает следующее определение: «Баланда^/…ряз. тмб. смб. Род ботвинья, холодец из заквашенного на муке отвара свекольной или иной ботвы с окрошкою || род лебеды, ботва, идущая на ботвинье». В литовском и других балтийских языках balanda – лебеда. Таким образом, баланда издавна считалась похлебкой из лебеды, незатейливой едой для самых бедных.

Но мы слишком увлеклись таганскими узниками. В конце концов, и в других тюрьмах сиживали люди известные. Взять ту же Бутырку: тут вам и Владимир Маяковский, и Нестор Махно, и Феликс Дзержинский… А в 1908 году здесь выступал знаменитый иллюзионист Гарри Гудини, который, закованный в кандалы и цепи, за 28 минут сумел освободиться из специального «ящика», в котором арестантов перевозили из Москвы в Сибирь.

А между тем никто почему-то не поет – «Бутырка, все ночи, полные огня». Песню сочинили почему-то все-таки о Таганке. Хотя… Так ли это на самом деле? Вы уверены, что в оригинале имелась в виду именно Таганская тюрьма?

По-польски «Таганка» звучит как «Тамара»?

Впрочем, не будем забегать вперед. Начнем все же с Таганки.

Самое раннее предположение о возникновении этой песни я встретил в работе Андрея Семина «”Чужие” песни Владимира Высоцкого». Автор пишет:

«Читательница “Русской мысли” [ «Русская мысль» – общеевропейская эмигрантская газета, возникла в Париже в 1947 году, с 2006 года выходит в Лондоне, с 2011 года – в журнальном формате. ] В.Винницкая еще в 1973 г. (номер от 27 дек.) сообщила не подтвержденную до сих пор в печати версию о том, что песня “Тюрьма Таганка” написана в прошлом веке поэтом-народовольцем И.И. Гольц-Миллером. Ее письмо было перепечатано в журнале “Вагант” (1992. № 9)».

Подобная версия не выдерживает критики. Иван Гольц-Миллер, русский поэт и революционер XIX века (1842–1871), действительно за распространение запрещенных сочинений в 1863 году провел три месяца в Московском смирительном доме «для предерзостных» (ныне – Матросская Тишина), а затем был сослан. В Таганке он никогда не был. Но дело даже не в том; в конце концов, необязательно там быть, чтобы написать стихи об этой тюрьме. Стихов-то – и революционных, и депрессивно-упадочных – Иван Иванович создал немалое количество. В 1869 году поэт был выслан из Одессы во время студенческих волнений за то, что он «был замечен в пении недозволенных песен» (нешто «Таганку» горланил?).

Однако есть и другие нестыковки. И в начале ХХ века, и во времена Гольц-Миллера весь честной народ именовал тюрьму не «Таганкой», а «Каменщиками». Вот отрывок заметки одной из московских газет: «10 ноября (28 октября) 1902 года: В московской губернской тюрьме, что в Каменщиках, ежегодно в конце октября происходит особое духовное торжество, совершаемое по почину и по инициативе заключенных здесь арестантов.

На заработки, получаемые ими от различных работ, введенных в этой тюрьме, заключенные в одно из октябрьских воскресений приглашают особо чтимые святыни, и торжественное молебствие поносит им отрадное утешение, западающее в их сердца добрыми семенами». Согласитесь, в газетной информации проще было бы написать «Таганская тюрьма», а не использовать чудовищно громоздкий оборот «московская губернская тюрьма, что в Каменщиках». А вот цитата из современного путеводителя «Москва»: «Улицы Большие и Малые Каменщики начинаются у Таганской площади и идут на юг… В XIX в. здесь стояла Таганская губернская тюрьма, и слово Каменщики для москвичей означало “Тюрьма на Таганке”».

Кроме того, «Таганка» написана в стиле танго – это достаточно очевидно. Но самые ранние упоминания о танго в России датируются 1913 годом (хотя в Европу мода на эту музыку и танец пришла из Аргентины несколькими годами раньше). Так что вариант с авторством Гольц-Миллера не проходит.

Другую историю поведал Михаил Шуфутинский в интервью «Я никакой не мачо»: «В 1990 году в Риге ко мне пришел человек прямо перед концертом. Принес рукописную общую тетрадь. И говорит, что многие годы он записывал песни Рижского централа. И там была Таганка, датированная 32-м или 34-м годом. И автор песни был в этой тетрадке написан. Перед самым выходом на сцену я просил его оставить тетрадь, но он не согласился. Тогда я попросил, чтобы он подошел после концерта, хотел уточнить автора и текст. Он сказал, что придет… И не пришел… Это была та самая песня… Значит, все-таки автор был, не может быть, что эта песня народная. Я не верю в народность песен» [ http://news.online.ua/ukr/73970/ ].

Ну, вообще-то автор есть у любой песни, в том числе и у народной. А не верить в «народность» песни – это примерно то же самое, как не верить в электричество (чем грешила «ничья бабушка» в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова). В целом история мутная. Во-первых, неясно, записана ли песня в тетрадь в 1932 или 1934 году или же записана позже, но помечена этими датами со слов исполнителя. Во-вторых, за многие годы исследований «низовой» песни я убедился, что у многих таких произведений существует до десятка «авторов».

Кое-кто предполагает, что Шаляпин, выступая перед арестантами Таганской тюрьмы в 1906 году (факт реальный), мог исполнить первоначальный вариант «Таганки». Ну, это даже на версию не тянет.

Так что перейдем к версии, автор которой свои изыскания считает единственно верными, окончательными и бесповоротными. Подписывается этот автор как Ян Павловский (настоящее имя – Яков Попов). В своем труде «Таганка: тюрьма и песня», размещенном на портале «Шансон» [ http://www.shanson.org/articles/taganka-pesnya ], Павловский утверждает, что «”Таганка” – переделанное танго “Тамара” польского композитора Зигмунта Левандовского, слова Збигнева Мацейовского в исполнении популярного польского певца 30-х годов Адама Астона. Танго было написано Левандовским для ревю “Весна и любовь” в варшавском театре “Голливуд”. В 1933 году песня была записана на пластинку фирмой “Сирена-Электро”».

Танго «Тамара» пользовалось огромной популярностью в Польше, до войны его записали также Януш Поплавский (1933), Адам Высоцкий (1938), после войны – Збигнев Равич… Дважды фоном «Тамара» прозвучала в известном сериале «Ставка больше, чем жизнь» о разведчике Яне Клоссе – польском Штирлице.

Правда, автор исследования о том, как «Тамара» превратилась в «Таганку», делает оговорку: «Танго “Тамара” не было известно в СССР, оно не выпускалось на пластинках, не переводился его текст». Вопрос: как же оно стало популярным в советской арестантской среде? У Павловского есть однозначный ответ:

«Как мог поляк угодить в Таганку? Вспомним, при разделе Польши по советско-германскому пакту более 200 тысяч польских военнослужащих всех званий, в том числе около 10 тысяч офицеров, были объявлены военнопленными. По решению Политбюро ВКП(б) все польские военнопленные переданы органам НКВД, во главе которых стоял Лаврентий Берия. Это не соответствовало Гаагской и Женевской конвенциям (военнопленными должны были заниматься армейские), против чего выступали отдельные польские офицеры.

Их размещали в нескольких лагерях. Возможно, наш герой – один из них, и потому угодил в Таганский централ, для чего пришлось ему прокатиться в “столыпинском” вагоне. Возможно, он сидел в одной камере с русскими, которые подхватили неизвестную напевную мелодию, помогли подобрать слова, привнесли пикового туза и “по новой”. Ведь в те времена в камерах сидело народа, как в бочке сельдей. Позже, не исключено, с объявлением амнистии, поляка выпустили, он был призван в армию Андерса и с ней ушел из СССР… Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать об авторе текста».

Честно говоря, вспоминается до боли знакомое: «Нам кажется, вороне, а может быть, корове, а может быть, собаке ужасно повезло…» Подобные пассажи в серьезном исследовании недопустимы. Так что от высокой фантазии унизимся до грубой реальности. А в реальности большинство польских военных миновало столичные тюрьмы. В первые же дни после вступления Красной Армии на территорию Польши НКВД организует освободительно-приемные (то есть фильтрационные) пункты в районах, где находились конечные станции железных дорог советской колеи – в Ярмолинцах, Каменце Подольском, Олевске, Орехове, Радошковицах, Столпцах, Шепетовке, Тымковичах, Волочисках и Житковичах.

Отсюда поляков этапировали прямо в спецлагеря Управления по делам военнопленных при НКВД СССР (создано 19 сентября 1939 года приказом № 0308): Осташков (Калининская область), Козельск (Смоленская область), Юхнов (Смоленская область), Путивль (Черниговская область), Козельщина (Полтавская область), Старобельск (Ворошиловградская область), Южа (Ивановская область) и Оранки (Горьковская область). Затем появились еще два распределительных лагеря – в Грязовце и Вологде. То есть военнопленные в перечисленные лагеря попадали, минуя московские пересылки.

Однако столичные тюрьмы все-таки пропустили через себя немало поляков. Юрий Юркевич, сидевший в конце 1930-х годов в Бутырской тюрьме, вспоминал: «Через мою бутырскую камеру прошло множество поляков: журналистов, учителей, ксендзов, все больше из городов Западной Украины. Рядовых солдат больше посылали в лагеря обычного типа, а офицеров, как рассказывали, отправляли обычно на Новую Землю. Такой же была участь и всех других, служивших в польской армии – украинцев, евреев, татар, грузин» [ Юркевич Ю. Минувшее проходит предо мною… М.: Возвращение, 2000/ ]. Так что чисто теоретически поляки (пусть и не военные) могли занести «Тамару» в советские тюремные камеры. Хотя, как мы убедимся позднее, Бутырка была центральной тюрьмой НКВД, поэтому могла принимать подобные этапы поляков, а вот Таганка предназначалась для «обслуживания» жителей Московской области.

Но есть вопрос не менее важный: насколько близка «Тамара» «Таганке» как песня? Похожи ли они одна на другую? Текст нас интересует в меньшей мере, поскольку есть примеры того, как на известную мелодию сочинялись совершенно новые слова, не имеющие никакого отношения к исходным стихам. Так что попробуем разобраться, насколько схожи хотя бы мелодии «Таганки» и «Тамары».

Увы, нас сразу же ожидает разочарование, хотя в своем исследовании Павловский делает однозначный вывод: «Можно с полной уверенностью утверждать: композитором, написавшим музыку «Таганки», был польский композитор Зигмунт Левандовский». Однако, сравнив обе песни, я пришел к совершенно иному мнению: между ними нет ни малейшего сходства! Да и быть не может, так как тексты написаны совершенно разными стихотворными размерами, и положить столь несовпадающие между собою стихи на одну музыку не в силах самый гениальный композитор. Я позволил себе перевести отрывок текста и припев «Тамары» на русский язык, точно соблюдая размер:

Лег на землю сумрачный туман,

В табор я спешу, в толпу цыган.

Там меня моя дивчина ждет,

Дивчина сладкая, как мед.

Припев:

Тамара, спой мне

ту песнь цыганскую разлуки,

Былое танго,

оно нам скрасит расставанья час.

Через минуту

в дорогу тронутся кибитки,

запомни плач души разбитой,

Моей души, в которой свет погас.

А теперь сравните с «Таганкой»:

Цыганка с картами, дорога дальняя,

Дорога дальняя, казенный дом;

Быть может, старая тюрьма центральная

Меня, парнишечку, по-новой ждет…

Припев:

Таганка,

Все ночи, полные огня,

Таганка,

Зачем сгубила ты меня?

Таганка,

Я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В твоих стенах!

Найдите хотя бы парочку совпадений… Свои сомнения я выразил в переписке с автором версии. В ответ Павловский заметил: «Сходство музыки мне подтвердили Екатерина Мельникова (одна из тех, кто принимал орган Большого, другие музыканты)». К сожалению, я не принимал орган Большого театра и не совсем в курсе, что подразумевала Екатерина Мельникова под «сходством музыки».

Хобот слона тоже сходен со шлангом пылесоса. Но эти хоботы принадлежат разным зверям, простите за грубый юмор. Возможно, великие настройщики органов и шибко продвинутые музыканты смогут уловить отдаленное гармоническое сходство между «Камаринским мужиком» и арией Хозе. Однако раскрою страшный секрет: органистов по советским тюрьмам всегда чалилось крайне ограниченное количество (мне, например, неизвестен ни один), и страшно далеки они от простого арестантского люда. Повторяю: в уголовном мире все переделки популярных песен абсолютно точно копируют мелодию оригинала. В случае с «Тамарой» ничего подобного мы не наблюдаем.

Быть может, старая – но не центральная!

Любопытен и другой аспект. Павловский утверждает, что его мифический поляк «угодил в Таганский централ». И вот тут хотелось бы прояснить некоторые подробности. Действительно, в песне указано –«старая тюрьма центральная». Но эта характеристика никоим образом не относится к Таганке! Вспомним, что до революции она числилась как губернская тюрьма. В 1918 году согласно временной инструкции Наркомюста РСФСР от 23 июля Таганка отнесена к общим местам заключения (тюрьмам) – для осужденных к лишению свободы, подследственных, подсудимых и пересыльных.

Территориальная подведомственность не уточнялась, поскольку Республика Советов сжималась, как шагреневая кожа, тут было не до «центральности» или «уездности». В 1924 году «общие места заключения» были «перекрещены» из тюрем в исправительные дома. «Крытки» разделялись на дома заключения (домзаки), то есть аналоги нынешних следственных изоляторов, и исправдома – в них содержались лица, осужденные на срок свыше полугода. Правовед Борис Утевский в «Воспоминаниях юриста» так и называет Таганку – «Таганский исправдом».

В 1929 году, после реорганизации мест лишения свободы Таганка превратилась в домзак для осужденных преступников. А в 1933 году Таганке вернули гордое звание тюрьмы № 1 (Таганская). На правах областной тюрьмы 27 октября 1934 года вместе с другими исправительно-трудовыми учреждениями она была передана из ведения Наркомюста в Отдел мест заключения ГУЛАГа НКВД СССР.

И только за несколько лет до того, как Таганку разрушили (а произошло это в 1958 году), она получила статус «Центральная Таганская пересыльная тюрьма Восьмого управления МВД СССР». До этого времени «старой центральной тюрьмой» Таганку при всем желании назвать было нельзя.

Но для Яна Павловского ничего невозможного нет. Желая притянуть время создания «Таганки» к 1939 году (появлению польских военнопленных), он совершает ловкий трюк и сообщает читателю:

«13 февраля 1938 г. приказом НКВД № 025 Тюрьма № 1 ОМЗ УНКВД Московской области реорганизуется в Таганскую тюрьму ГУГБ, то есть Таганка из областной тюрьмы становится центральной, переходя из ведения УпрНКВД Московской области в центральное подчинение Главупр госбезопасности НКВД. Начиная с 1939 г. часть тюрем из ведения НКВД передается в ведение ГУЛАГа под пересыльные. Пересыльной становится и “Таганка”».

Действительно, и приказ такой имел место, и Таганская тюрьма перешла в ведение Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Так в чем же подвох? А все до смешного просто. Переход тюрьмы в ведение ГУГБ вовсе не означал, что она получала статус «центральной»!

Термин «центральная тюрьма» не подлежал расширительным толкованиям. Количество центральных тюрем было точно определено, и Таганка в их число не входила. На 17 декабря 1939 г. в подчинении Главного тюремного управления НКВД находились центральные тюрьмы ГУГБ НКВД СССР – Внутренняя, Бутырская, Лефортовская, Сухановская (плюс Тюрьма специального назначения и психиатрическая тюремная больница в Казани).

Лукавство Павловского становится еще более отчетливым, когда оказывается, что он стыдливо «отсек» часть документа, где особо подчеркивалось: Таганка реорганизована в тюрьму ГУГБ «с преимущественным содержанием в ней лиц, арестованных УГБ УНКВД Московской области»!Другими словами, в составе НКВД Таганка оставалась именно областной тюрьмой, а ни в коем случае не центральной! То есть если бы песня о «старой центральной тюрьме» родилась в 1939 году, она явно не имела в виду Таганку. Да и с другой стороны: даже если вдруг с бодуна принять версию Павловского, все равно получается нелепость. Тюрьма лишь год как центральная, а о ней уже поют как о «старой центральной»… Ерунда полная.

Кстати, в двухтомном «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси тоже отмечается: «Таганка илиТаганская тюрьма московского обл. управления НКВД-МВД – старая московская тюрьма в Пролетарском районе Москвы, 4-этажное здание с галереями внутри, с натянутой металлической сеткой для предупреждения попыток самоубийства». Напомним, что НКВД было преобразовано в МВД СССР 18 марта 1946 года. То есть, согласно Росси, и до этого, и после Таганка оставалась областной тюрьмой.

Централка, я твой навеки арестант…

И вот тут повторяю вопрос: точно ли изначально речь шла о Таганской тюрьме? Для анализа подкину новую порцию фактов.

В 1979 году журнал «Наш современник» публикует роман Валентина Пикуля «У последней черты» (в книжном варианте – «Нечистая сила»). Нам интересен всего лишь небольшой эпизод из этого произведения:

«Закрыв глаза, жандармский генерал с большим чувством выводил:

Централка – и ночи, полные огня,

Централка – зачем сгубила ты меня,

Централка – я твой последний арестант,

Паагибли юность и талант

В стенааах тваааих…»

Любопытный поворот! Вовсе не о Таганке речь, а о Централке – то есть о централе, коим Таганка во время «распутинщины» уж точно не являлась.

Понятно, что Пикуль себе и не такие вольности позволял. Но годом раньше Пикуля в Париже бывший сиделец, филолог, собиратель блатного и лагерного фольклора Андрей Синявский публикует эссе «Отечество. Блатная песня», где приводит следующий вариант припева:

Центральная!

Ах, ночи, полные огня!

Центральная!

Зачем сгубила ты меня?

Центральная!

Я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В стенах твоих…

То есть и Синявский отдает предпочтение «Центральной», несмотря на то, что к тому времени активно исполнялся вариант с «Таганкой». Значит, Андрей Донатович за решеткой слышал песню в иной версии, без упоминания Таганки?

И не он один. Гулаговский сиделец Николай Мурзин в «Сценах из жизни» вспоминает 1948 год:

«По двору Киевской центральной пересыльной тюрьмы разрешалось ходить сколько желаешь…

С подоконников, из окон свисают сотни, тысячи арестантов. Они перекрикиваются, балагурят, находят себе ‘подружек”.

Вот одна из них поет, сидя на окне, так что голос ее слышен всюду. Она неплохо поет:

«Централка…

Все ночи полная огня.

Централка…

Зачем сгубила ты меня?»

Та же картина в мемуарах киносценариста Валерия Фрида «Записки лагерного придурка». В 1945–1950 годах Фрид находился в Краснопресненской пересыльной тюрьме и вспоминает:

«Там, на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую “Централку” – или “Таганку”, кому как нравится. Ее очень трогательно пели на верхних нарах:

…Централка! Те ночи полные огня…

Централка, зачем сгубила ты меня?

Централка, я твой бессменный арестант,

Пропали молодость, талант в стенах твоих!»

То есть Фрид тоже считает «настоящей арестантской» песню с Централкой, а о Таганке упоминает в качестве «уступки» новым поколениям исполнителей.

К концу 1940-х – началу 1950-х относится и отрывок из воспоминаний Ады Федерольф «Рядом с Алей» о дочери Марины Цветаевой Ариадне Эфрон, с которой отбывала пожизненную ссылку:

«В Туруханске в те годы у Али еще было приятное меццо-сопрано… Дома она вспоминала тюремную песню:

…Централка – все ночи, полные огня,

Централка – зачем сгубила ты меня?

Централка – я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант в стенах тюрьмы».

Но это послевоенные годы. А вот Юрий Герман написал повести «Лапшин» и «Жмакин» в 1937–1938 годах. В одном из эпизодов с уголовником Алексеем Жмакиным звучит и «Централка»:

«Какие-то обрывки старых, полузабытых песен шумели у него в ушах, он отгонял их, но они лезли вновь и вновь:

Централка, все ночи, полные огня,

Централка, зачем сгубила ты меня?

Централка, я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант в стенах твоих…»

В сборнике блатных песен, выпущенных в 2001 году издательством «Феникс», я отдельно разместил тексты «Таганки», «Централки» и даже «Лубянки», предположив, что «Централка возникла позднее», чтобы расширить «географию» песни, поскольку так «можно назвать любую крупную пересыльную тюрьму любого города – “централ”». Но все же сделал оговорку: «Некоторые арестанты, напротив, утверждают, что именно “Централка” была первоосновой, а “Таганка” – более поздний вариант…» Вот тот редкий вариант «Централки»:

Цыганка с картами гадала правильно:

«Дорога дальняя в Сибирь ведет…»

Быть может, старая тюрьма Центральная

Меня, преступничка, по новой ждет.

Припев:

Централка!

О, ночи, полные огня!

Централка!

За что сгубила ты меня?

Централка!

Я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В стенах твоих…

Сижу я в камере, все в той же камере,

Где, может быть, еще сидел мой дед,

И жду этапа я, этапа дальнего,

Как ждал отец его в семнадцать лет.

Припев

Опять по пятницам пойдут свидания

И слезы горькие моей жены.

Дорога дальняя, тюрьма центральная,

За что загублены тобою мы?

Припев:

Централка!

Мир строго форменных одежд.

Централка!

Страна фантазий [ Позже мне встретился вариант – «страна несбыточных надежд», что звучит не столь нелепо. ] и надежд.

Централка!

Ты нас от солнца хоронишь

И скоро всех нас превратишь

В живой скелет!

Так что же появилось раньше – курица или яйцо, «Таганка» или «Централка»? Явный перевес аргументов – на стороне «Централки». Конечно, значительная часть воспоминаний сидельцев ГУЛАГа и художественных произведений, упоминающих «Централку», написана уже после того, как в 1960-е годы «Таганка» уже гуляла по всей стране… Но сами подумайте: если в ГУЛАГе звучала «Таганка» – почему же подавляющее большинство узников сталинских лагерей в мемуарах упорно называют именно Централку?! Им ведь куда проще вспоминать Таганку, которая у всех на слуху. Нет же: что ни мемуары, то – Централка.

Кстати, любопытный факт. Много раз «Таганку» исполнял Владимир Высоцкий. И в поздних версиях он заменил в первом куплете строку «Быть может, старая тюрьма центральная» на «Быть может, старая тюрьма Таганская»… Почему? Напомню, что в 1958 году молодой студент школы-студии МХАТ Владимир Высоцкий знакомится с Андреем Синявским, который преподавал в студии русскую литературу. Синявский был очарован тем, как Высоцкий исполняет блатные песни, не раз приглашал его с другими студентами к себе домой, причем супруга Андрея Донатовича Мария Розанова заставила супруга купить магнитофон «Днепр» и записывать выступления молодого Володи.

Высоцкий часто приходил к Синявскому и после возвращения Андрея Донатовича из лагеря – вплоть до отъезда писателя за границу в 1973 году. Синявский написал позднее свои известные произведения «Голос из хора» и «Отечество. Блатная песня», где упоминаются исключительно куплеты с Централкой. И вот как раз в исполнениях «Таганки» после встреч с освободившимся Синявским Высоцкий убирает из песни эпитет «центральная»:

Быть может, старая тюрьма Таганская

Меня, парнишечку, по-новой ждет.

То есть, не расставаясь с упоминанием Таганки, Высоцкий устраняет противоречие, согласившись с тем, что Таганская тюрьма не могла быть «старой центральной». Так делает он, выступая в Доме культуры «Мир» города Дубны 10 февраля 1979 года, затем – в московском НИИ строительной физики 2 марта 1979 года. В этих концертах поэт цитирует только начальный куплет. А полностью в таком варианте Владимир Семенович исполнил песню летом 1979 года во время двухнедельной поездки в Рим с Мариной Влади. Импровизированный концерт состоялся в ресторане «Отелло алла Конкордиа», и там тоже отсутствовало указание на «центральную тюрьму».

Не лишена оснований версия о том, что Высоцкий в молодые годы сам же и заменил Централку на Таганку – когда поступил в 1964 году в любимовскую труппу Театра на Таганке. Таганка – это звучит гордо…

Однако это вряд ли. Во всяком случае, на портале «Поэтическая речь русских. Народные песни и современный фольклор» я нашел следующую запись одного из вариантов:

Цыганка старая

Гадает с картами

Дорога дальняя

Казенный дом

Как видно старая

Тюрьма Таганская

Как прежде ждет меня

Под новый год

* Знаки препинания согласно оригиналу.

Куплет предваряется комментарием: «Джана знает с 1950-го». То есть Джане Кутьиной, исполнившей куплет, он известен с 1950 года. Если это действительно так, «Таганка» представляет собой арестантский вариант «Централки», в котором изначально центральная тюрьма была заменена таганской, а затем, со временем, как говорится, «все смешалось в доме Облонских»…

«Ты, моя родная пятьдесят восьмая», или «Я сижу в Таганке, как в консервной банке»

Раз уж мы помянули Синявского, именно он в эссе «Отечество. Блатная песня» приводит куплет «Централки»:

Сижу я в камере, все в той же камере,

Где, может быть, еще сидел мой дед,

И жду этапа я, этапа дальнего,

Как ждал отец его в семнадцать лет –

с комментарием: «…мы не можем сказать со всей определенностью, блатная это мелодия или тюремная вообще и кто ее сложил – “вор”, “мужик” или “политик”».

Однако с этим утверждением я бы не согласился. Например, вор не стал бы петь о семье или жене. По «воровскому закону», от родни вор должен был отказаться, а жены и вовсе не заводить, а в «Таганке-Централке» упоминаются слезы горькие родни (а в ряде вариантов – даже жены). А для «мужика», «бытовика» куплет о тюремной «преемственности поколений» звучал чужеродно. Они-то были за «колючкой» людьми случайными.

Другое дело – «политики». В период сталинских репрессий и впрямь оказалось, что многие дети старых большевиков «пошли тропой любимого отца», который мыкался по царским тюрьмам. А может, и дюже революционного деда.

Поэтому «контрики» умудрились переделать «Централку» на свой лад, создав по ее образу и подобию… «Лубянку»:

Цыганка с картами меня не встретила,

Дорогу дальнюю знал наперед:

Судьба – ревтроечка [ «Тройка», или Особое совещание – орган внесудебной расправы, выносивший приговоры «контрреволюционерам», вплоть до расстрела. ] меня приметила –

Прощай, семья моя, прощай, завод!

Припев:

Лубянка, все ночи, полные огня,

Лубянка, зачем сгубила ты меня?

Лубянка, я твой бессрочный арестант,

Пропали юность и талант

В стенах твоих.

Ведь знаю твердо я и без гадания –

Этапы долгие мне суждены,

Никто с родными мне не даст свидания,

Я не увижу слез своей жены.

Припев:

Лубянка, все ночи, полные огня,

Лубянка, зачем сгубила ты меня?

Лубянка, я твой безвинный арестант,

Пропали юность и талант

В стенах твоих.*

* Текст сообщила Л.С. Рыбак-Башкирова, 1924 г. р.

Лубянская внутренняя тюрьма была создана в 1920 году внутри здания ОГПУ по Большой Лубянской улице № 2 (названия учреждения затем калейдоскопически менялись на НКВД, МВД, НКГБ, МГБ и, наконец, КГБ). Здесь содержались политические преступники. Через Лубянку в годы сталинских «чисток» прошли десятки тысяч видных коммунистов и советских работников, генералы, адмиралы, министры, чекисты, деятели науки, культуры и т.д. Видимо, в 30–40-е годы и родилась эта вариация. В 1960-е годы тюрьму закрыли приказом председателя КГБ Владимира Семичастного.

В рамках нашего очерка крайне интересно и то, что сохранились отрывки другой популярной некогда песни «контриков», которая посвящена Таганской тюрьме. Для начала обратимся к мемуарам Валерия Фрида «Записки лагерного придурка», автор которой пишет: «За свои десять лет в лагерях я слышал много песен – плохих и хороших. Не слышал ни разу только “Мурки”, которую знаю с детства; воры ее за свою не считали – это, говорили, песня московских хулиганов».

В целом верно подмечено. Однако это – если речь идет о блатных. А вот «политиков» такие тонкости «кодекса чести» мало волновали. «Мурка» была широко известна во всех слоях советского общества. К хулиганской песенке относились иронически, но нередко использовали ее мелодию для пародий и переделок. Например, о ледовом походе «Челюскина»: «Шмидт сидит на льдине, словно на малине, и качает сивой бородой». Можно также вспомнить, что Константин Симонов в 1943 году сочинил свою «Корреспондентскую застольную» поначалу именно на мотив «Мурки».

«Мурка» вдохновляла творческих людей не только на фронтах Великой Отечественной, но и в тюремных застенках. Краткое упоминание о «таганской песне» мы встречаем у того же Росси:

«Сижу я в Таганке,

Как в консервной банке,

За дверью гуляет вертухай…

(Из песни 30-х гг.; на мелодию «Мурки»)»

Сергей Снегов в рассказе «Староста камеры № 111» дает иной вариант:

«Поэт Тверсков-Камень, уже продвинувшийся на нары, немедленно, как только распахивался волчок, затягивал песню, и его дружно поддерживали соседи:

Мы сидим в Таганке,

Как в консервной банке,

А за дверью ходит вертухай…»

Более подробно излагает текст в мемуарах «Минувшее проходит предо мною» Юрий Юркевич:

«Исполнялся и тюремно-лагерный репертуар, вот хотя б песня 1937 года на мотив известной “Мурки”:

Я сижу в Таганке, как в консервной банке,

А за дверью ходит вертухай.

Кушаю баланду, завербован в банду,

Пью три раза в день фруктовый чай.

Вечер наступает, Таганка оживает,

Хмурит брови юный лейтенант:

“Хватит запираться, надо признаваться

В том, что ты шпион и диверсант”.

Дальше о том, как этот лейтенант “зубы сокрушает, кости он ломает” и т.д.».

Старый гулаговец Лев Гурвич дополняет песню таганских политзаключенных новыми куплетами:

«…Тогда, холодным летом 1949 года, маялись в душной камере Новосибирской тюрьмы.

Ты моя родная, пятьдесят восьмая,

Вечная ты спутница моя… –

грустно напевали “повторники” песенку, сложенную в Таганской тюрьме и говорившую о том, что от этого ярлыка никогда не избавиться единожды его получившему, хоть и ни за что ни про что. Описывалась в ней и битком набитая камера:

Я сижу в Таганке, как в консервной банке,

А за дверью ходит вертухай.

Завербован в банду, лопаю баланду,

Пью три раза в день морковный чай.

Тридцать диверсантов, сорок террористов,

Пункт десятый – просто болтовня,

Двадцать три шпиона, это все для фона,

А на самом деле – все херня…»

Автор: Александр Сидоров, альманах НЕВОЛЯ