Гибридная война — это в первую очередь война с населением

Население не видит в ней угрозы из-за ее нетрадиционного характера. Гибридная война, уйдя от основного акцента на применении оружия против противника, что связано с сегодняшним общим нежеланием применять кинетическое оружие, переключила свое внимание на население, пытаясь достичь поставленных целей невоенным путем.

Цели все равно сохраняются, меняется лишь инструментарий их достижения. Если в обычной войне особую роль имеет внешний фронт, то в гибридной — внутренний.

Гибридная война обращена к населению как цели, поскольку, уйдя от физического пространства, она проявляется в нефизическом измерении. Это может быть экономическая, торговая, финансовая война, которая несколько раз проявлялась в отношениях России и Украины. Это может быть столкновение в сфере смыслов и интерпретаций, которое можно обозначить как информационный или даже виртуальный тип войны, приведший к закрытию российских телеканалов и приостановке трансляции российских фильмов и сериалов в Украине.

Сегодня понимание гибридной войны после долгих обсуждений стало вполне внятным, по сути потеряв свою необычность. Например, такое определение: «Гибридной войной является использование традиционных и нетрадиционных способов и средств в любой комбинации государственных и негосударственных акторов в рамках того же поля боя». Кстати, автор этого определения  Миллер подчеркивает, что в случае Украины негосударственные акторы имеют государственную поддержку.

Этот акцент на негосударственных акторах отличает и четвертое поколение войны Уильяма Линда. Он подчеркивает размывание в этом поколении войны различий между военными и гражданскими. Целью становится не физическое устранение противника, а его внутреннее ослабление. Теряется различие между войной и миром. Война становится нелинейной, в ней не будет четких фронтов.  

Возможно, слово «война» по отношению к гражданскому населению не совсем уместно, тогда можно говорить об агрессивных действиях в информационном и виртуальном пространстве. Здесь успех по захвату этого пространства атакующей стороной является проигрышем для страны-цели.

Килкаллен в своих исследованиях войны с повстанцами также акцентировал зависимость их от поддержки населения, поэтому он называл такие войны «население-центричными» [Kilcullen D. The accidental guerilla. — New York, 2009]. Традиционные войны, с его точки зрения, являются центрированными на врага. В них ставится задача уничтожить врага, чего не может быть в случае ориентации на население.

Нынешний министр обороны США Мэттис еще в 2005 г. заговорил о гибридной войне как войне будущего [Kilcullen D. The accidental guerilla. — New York, 2009]. Он говорил это в контексте идеи Крулака, что современным солдатам приходится заниматься сразу тремя типами действий — three block war: военными, гуманитарными и миротворческими [см. тут  и тут].

Мэттис предложил добавить четвертый блок: психологические и информационные операции. В рамках этого четвертого блока можно физически находиться в другом месте, но передавать свое сообщение. И это новое измерение войны. Нельзя выигрывать с помощью технологий, надо быть готовым к разным типам войн.

Мэттис пишет: «Повстанческая война является войной идей, и наши идеи должны конкурировать со вражескими. Наши действия в других трех блоках важны для выстраивания доверия и установления отношений с населением и их лидером. В рамках каждого из традиционных блоков есть информационные операции. В каждом из них морские пехотинцы выступают и как "сенсоры", собирающие информацию, и как "передатчики". Все, что они делают или не могут сделать, посылает сообщение. Они должны уметь делать это и знать цели командира. Компонент информационных операций состоит в расширении нашего охвата и того, как мы можем влиять на население, чтобы отвергнуть неадекватные идеологию и ненависть, которая предлагается повстанцами. Успешные информационные операции помогают гражданскому населению понять и принять лучшее будущее, которое мы пытаемся построить вместе с ними. Наши наземные и воздушные силы должны иметь инструментарий и возможности доставить сообщение в каждом из блоков».

То есть акцент на населении приводит нас к акценту на другом инструментарии — информационном. Отсюда же вырастает как внимание к пропаганде, характерное для сегодняшнего дня, так и появление и проявление фейков, безуспешная борьба с которыми стала приметой нашего времени.

В результате происходит повторный возврат к войне идей, который был характерен для периода холодной войны, а потом снова оказался в центре внимания — после того, как война с радикальным исламом приняла затяжной характер [Ideas as weapon. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David Jr., T.R. McKeldin III. — Washington, 2009; Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Forest. — Westport et ., 2009].

Аналитики корпорации РЭНД выводят российское стремление к непрямым действиям из слабости по отношению к противнику. Россия будет пытаться быстро завершить конфликт. При этом она будет стремиться к следующим целям:

Украина привлекла всеобщее внимание, но подобный тип войны уже давно ведется против стран Балтии. Хотя на это можно возразить следующее:

Гибридная война разворачивается в любом пространстве, о котором раньше даже нельзя было подумать как о пространстве войны. Например, выделяются следующие невоенные формы войны: экономическая, юридическая и пропагандистская. Это позволяет дать более общий тип определения: «Гибридная война является комбинацией политической и военной форм войны для достижения стратегических целей, минимизируя затраты и риски, которые ассоциируются с традиционной военной кампанией» [Dayspring S.M. Toward a theory of hybrid warfare: the Russian conduct of war during peace].

Акцент на населении привнес еще один тип угроз — информации, исходящей из социальных сетей. Поскольку они порождают информацию вне реального контроля ее достоверности. Сегодня все знают о вмешательстве извне в американские президентские выборы. Но они были также в Британии времен Брексита, во время выборов в Германии и Франции [см. тут, тут, тут, тут и тут]. Причем нельзя говорить о нем как о чисто информационном. Это была опора на виртуальные ценности, которые подвергались атаке.

А в ряде случае политика перешла из соцсетей на улицу. В США в Техасе в мае 2016 года носители антииммигрантских и проиммигрантских взглядов вышли друг против друга реально. 

Еще одним чисто физическим проявлением стала информационная интервенция,повествующая об атаке ИГИЛ на химический завод в Луизиане 11  сентября 2014 года. И в том, и в другом случае проявился дестабилизирующий характер дезинформации.

Сегодня появились объяснения, как социальные платформы, созданные для того, чтобы дать голос меньшинству, не выполняют эту свою функцию  [Tucker J.A. a.o. From Liberation to Turmoil: Social Media and Democracy // Journal of Democracy.  — 2017.  — Vol. 28.  — I. 4]. Как оказалось, они столь же активно могут «глушить» голос старыми и новыми способами. К старым относится затруднение доступа к информации и запугивание оппозиционных фигур, к новым  — использование ботов и троллей, что стало возможным только в цифровое время. Режимы также могут проявлять свои действия в оффлайне: запугивать и арестовывать оппозиционных активистов, изменять структуру собственности медиа, регулировать законы об ответственности. 

Британское министерство обороны считает, что пока мы неадекватно понимаем, что такое гибридная война, мы не можем выработать своего способа противодействовать ей. Военные аналитики расширяют спектр, в рамках которого противник ищет и находит уязвимые точки. Это политическая, военная, экономическая, социальная, информационная и инфраструктурная сферы. Важным элементом при этом является синхронизация воздействия по всем этим областям для достижения синергетического эффекта. Делается пять выводов по поводу активности гибридной войны:

Гибридная война возвращает население в центр действий. Это не война солдата с солдатом, это война с населением. Причем гибридная война может делать население как объектом, так и субъектом, подталкиваемым к действию. То есть гибридная война — это в первую очередь война с населением. Население не видит в ней угрозы из-за ее нетрадиционного характера.

При этом военнослужащий противоположной стороны, как правило, все равно присутствует, он просто не проявляется себя в активной форме, выступая в виде соответствующего давления.

Померанцев замечает: «Когда Владимир Путин сначала отрицает, что российские солдаты есть в Украине, а потом просто легко признает, что они там есть, он не столько обманывает кого-то в плане убеждения в фальшивой реальности, сколько говорит, что факты ничего не значат».

Внешним информационным воздействием население может быть выведено не только на столкновение между политическими группами, но и на протестные акции, что также будет затруднять любое реагирование.

Гибридная война направлена на замедление реагирования противоположной стороны. Она порождает физические контексты, на которые вроде бы можно не реагировать. Это сходно с понятием «архитектуры выбора» в случае поведенческой методологии, когда, как в данном случае, противника подталкивают к конкретному типу поведения.

Гайлс заявляет об определенном западном непонимании действий России: «Нет сомнений в том, что у России есть средства и инструментарий, чтобы попытаться заставить соседей подчиниться ее воле. На данный момент отсутствует понимание того, что может стать событием-триггером. Есть широкий круг потенциальных триггеров, причем важно держать в голове то, что не все они будут сразу же понятны вне России. Отличная от западной российская концепция того, в чем реализуются национальная безопасность и международные отношения, которая противоречит остальной Европе, означает, что, как и в случае с Украиной, оценка действий и реагирования по критерию, который является рациональным в западных столицах, не даст нужного результата».

Гибридная война принципиально креативна, она приносит новые варианты действий, и если не быть к ним заранее готовым, реагирование затягивается вплоть до момента, когда реализовать его уже невозможно.

Автор: Георгий Почепцов, доктор филологических наук, профессор, эксперт по информационной политике и коммуникационных технологий, MediaSapiens