Кадыровские боевики на Донбассе – саморазоблачение

Генерал отказывается присесть. Он застывает в проеме двери. Больше всех говорит Стингер. Генерал слушает внимательно, время от времени переводя взгляд на Апти. На Ваху Генерал почти не смотрит – Ваха говорит мало.

– Мы пришли сюда, чтобы освободить людей! – произносит Стингер. – От кого? От карателя украинского! – эти слова Стингер выпаливает с таким выражением будто хочет сказать: «А то вы сами не знали, от кого!». 

– К нам война пришла в девяносто пятом году, – спокойней продолжает он.

Рация, прицепленная к плечу Стингера, шумит. Он подносит к ней руку, нажимает на кнопку, слушает. Встает с табурета и оказывается не таким высоким, каким смотрелся, пока сидел раздутый разгрузочным жилетом. Когда Стингер выходит, Генерал переводит любопытные глаза на Апти – теперь говорит он.

– Мы входим в состав Российской Федерации. Наш президент – Владимир Владимирович Путин. Руководитель нашей Республики – Рамзан Ахматович Кадыров…

Апти умолкает. Голосом, интонациями и лицом он очень похож на главу республики, из которой приехал сюда – в Донбасс. Пауза, которую он взял, звучит красноречивей слов.

Стингер, Апти и Ваха. Фото автора.

 Россия и Ичкерия

– Народ Чечни выбрал Россию, – произносит Ваха, и Генерал, наклонившийся в это время над столиком, чтобы подлить в стакан горячего чаю, вскидывает глаза на него.

У Вахи на рукаве куртки, которая плотно сидит на его массивной фигуре, нашивка с цветами флага Чечни, у него темная борода, сросшиеся брови и такие темные глаза, что за цветом не разглядишь их выражения.

– Двадцать лет назад Россия ввела в Чечню свои войска, – начинаю я.

– Совершенно верно, – отзывается вернувшийся Стингер.

– За годы войны погибло большое количество гражданского населения…

– Совершенно верно.

– Чеченская нация находилась на грани уничтожения…

– Что вы хотите спросить? – снова перебивает Стингер. – Почему после всего этого мы – за Россию? Разрешите я отвечу. В начале первой кампании вся Чечня, включая женщин, детей и стариков, пошла против карателя, который пришел к нам в дом и убивал наших людей. А в двухтысячном году лично мы, – он обводит сидящих за столом, – уже плечом к плечу с российским солдатом воевали против того, кого я вчера называл своим братом… Мощная держава – Россия, и мы – маленькая точка, которую не видно на карте… Но мы заставили Россию вывести свои войска.

После первой кампании Чечня стала Ичкерией, стала совершенно свободной. За годы той войны мы дали России понять – наших воинов нужно ценить и уважать. Сейчас десять наших чеченцев могут спокойно идти на двести укропов. Мы – воины. Мы с четырнадцати лет на войне. Мы больше ничего не умеем. Россия после войны повела себя корректно. Она не стала нас унижать, она не демонстрировала, что она – страна победитель, она не ущемляла чеченский язык. Россия нам сказала: «Единственная просьба – разговаривайте с нами по-русски, мы тоже хотим вас понимать». Сегодня Грозный – самый красивый город. Россия сделала все, чтобы стабилизировать нашу экономику.

– Но есть чеченцы, которые поддержали Киев, – говорит Апти. – Только мы их за чеченцев не считаем. Люди, вроде Исы Мунаева (в 1999 году был назначен Асланом Масхадовым военным комендантом Грозного – прим. «Спектр»), убежали из Чечни во время второй войны.

– Он пришел на помощь Украине, – продолжает Апти. – А почему же он не пришел на помощь своему народу, когда ему нужна была помощь? Почему чеченцам он ничем не помог? Во времена Ичкерии он считал себя бригадным генералом. А для нас он – вообще никто. Потому что когда у нас была война, он в Европе жил. Сейчас он утверждает, что он уже двадцати три года воюет против России. Где он воевал? Когда началась первая война, мы все втроем были детьми. В четырнадцать лет мы уже взяли в руки автоматы, весь народ воевал с армией России, и мы были со своим народом. Потом мы пошли к амнистии, но не принудительно. Народ сам понял, что с Россией ему будет лучше. А что было во времена Ичкерии?

– В Ичкерии было то, что происходит сейчас здесь, – говорит Ваха. – Разные группировки, кланы воевали друг с другом.

– А Иса в это время сидел в кафешках Европы, – говорит Апти. – Мы что-то его в Чечне не видели.

– И не увидим, – с угрозой произносит Стингер.

– То есть вы простили России ковровые бомбежки, во время которых погибло большое количество мирных чеченцев? – спрашиваю их.

– Я по-русски не очень, – говорит Апти. – Но я постараюсь вам объяснить… После того, как Россия вывела свои войска, у нас была Ичкерия, у которой не было сильного лидера. Но были банды, были группировки. Как здесь. Народ жил очень плохо. А вторую войну по-любому не Россия начала. Это наши напали на Дагестан.

– Вы спрашиваете, простили ли мы, – вклинивается Стингер. – Пятьдесят на пятьдесят. Это сложный вопрос. После первой войны народ сам понял – без России невозможно. Мы и теперь ее любят. Наш народ тотально гиб… – на его плече шумит рация. – Вы видите, что происходит? – спрашивает он. – Мне на горячую линию звонят тысячу раз в день из Донецка и сообщают, что город обстреливается. Меня только что, когда я выходил, спросили – «Почему нас убивают?». А мы – солдаты, у нас есть вышестоящее руководство. У нас свой квадрат. Мы за Донецк не отвечаем. Таковы правила военной жизни.

– Так вы простили Россию или нет? – спрашиваю я, после чего в комнате за столом воцаряется молчание. Генерал перебегает взглядом с одного лица на другое. А трое за столом переглядываются.

– Я лично простил, – наконец, отвечает Стингер. – Я точно знаю, что он простил, – показывает на Апти. – И он простил, – показывает на Ваху. – Я – россиянин. Мы не имеем никакого зла на Россию. Мы ее любим.

ДНР

– Хотя бы потому, что Россия никогда не вела войн против ислама, – говорит Ваха. – А Европа вела. И теперь она направила к Киеву такого человека, как Иса Мунаев.

– И платит ему за бездейственные выступления, – подхватывает Стингер. – Он заявляет, что за ним стоят пятьсот чеченцев, но это – бред. Таких не больше двадцати.

– Откуда вы знаете? – спрашиваю я.

– Мы – военная разведка, – отвечает Стингер. – А что вас так удивляет в том, что мы пошли за ДНР? Вас не удивляет, что поляки, белорусы и эстонцы пошли наемниками за Киев. ДНР ждала чеченцев, она звала чеченцев на помощь. А чеченцы – это тот народ, который умеет воевать.

– Вы находитесь тут по приказу Рамзана Ахматович?

– Мы тут не находимся по приказу Рамзана Ахматовича, – отвечает Апти. – Да, мы раньше служили, мы все – ветераны боевых действий, но на данный момент мы числимся уволенными. Наш батальон – добровольческий. Нам не платят. А был бы приказ Рамзана, вся Чечня тут бы была. Но он сдерживает чеченцев пока.

– Ваше первое воспоминание о той войне? – обращаюсь к Стингеру.

– …Мирная солнечная Чечня, – подумав, отвечает он. – Средь белого дня появляется «сушка» и сбрасывает шесть бомб на жителей Аргуна. Я был тогда ребенком. «Сушка» кинула бомбы и ушла. Я видел это своими глазами. С той минуты каждый узнал – Россия напала на нас. Это был девяносто четвертый год.

– Мы прошли всю войну, – мрачно вставляет Ваха.

– Мы были детьми, – говорит Стингер, – я, Ваха и Апти. Но мы вооружились. Мы делали зажигательные смеси, залетали на танки и закидывали их в люки.

– Это во время первой войны, – снова уточняет Ваха, а у Генерала видимо портится настроение, и он уже не смотрит ни на кого, только в пол. – Но я себя тогда ребенком не считал, – говорит Ваха, подавляя вдох. – Мы ходили на позиции – я, Апти и Стингер. Мы верили, что защищаем родину. Мы выиграли в той войне, заставив Россию вывести войска. Мы получили свою независимость, президентом стал Масхадов. Но отстоять свободу чеченцы не смогли. Потому что у них не было жесткого лидера. Как сейчас его нет здесь. У каждого командира была своя группировка.

Бойцы батальона «Смерть», фото автора.

– Они говорили – я этот город защищал во время войны, и теперь я его никому не отдам, – перехватывает слово Стингер. – И тут Басаев с Хаттабом полезли на другую республику – в Дагестан, чтобы навести там конституционный порядок. Но чеченцам к тому времени надоела война. Люди хотели жить, а не воевать. Они мечтали закончить войну. И мы ее закончили… Все очень просто. Мы тот народ Российской Федерации, который испытал независимость на своей шкуре… Почему мы здесь?

Потому, что Украина бесконтрольно бомбит мирный народ Донбасса установками «Град». Мы все это проходили. И мы уверены, что сумеем помочь навести тут порядок. Не ради денег, не ради медалей. Господом миров вам клянусь! – он подпрыгивает на стуле, заставив Генерала вздрогнуть. – Нам никто ничего не платит.

Но, может быть, когда мы вернемся домой, наш глава поощрит нас чем-нибудь. А тут мы сделаем так, что у Новороссии будет свой гимн, и они продолжат говорить на русском. Может быть, если бы не было в Чечне войны, мы бы тоже сегодня плюнули на Донбасс… Но сегодня мы здесь, и я – военный человек. Мне без разницы кого убивать. По приказу командира я убью кого угодно. Я – всего лишь рычаг работы. Только я плачу, когда тут по беспределу бомбят школы, больницы и жилые дома.

– Вы убьете даже женщину? – спрашиваю его.

– Совершенно верно. Даже если это будете вы. Я буду хладнокровно смотреть вам в глаза и ликвидировать, как врага.

– Позвольте уточнить – совершенно ли хладнокровно?

– Так точно. Так продолжается уже пятнадцать лет.

– Но я ведь тоже буду смотреть вам в глаза…

– А мне без разницы. Повторяю, по приказу командира я ликвидирую вас.

– Только что-то за пятнадцать лет командир ему ни разу не отдавал такого приказа, – останавливает его Апти.

– Командир никогда не приведет женщину и не скажет – «Расстреляй ее!», – говорит Ваха. – Вы смотрите на нас как… – он запинается. – Только из-за того, что мы с детства вынуждены были оказаться на войне и убивать? А может так оказаться, что я – милосердней вас.

– Для чего мы открыли тут горячую линию? – спрашивает Стингер. – Чтобы получать оперативную информацию. – А знаете, что говорят девяносто процентов звонящих? Дайте хлеба… Народ тут голодный. Мы это испытали, мы знаем, что такое голод. Мы выезжаем и по сто, сто пятьдесят лотков хлеба раздаем в деревнях.

– А где деньги на помощь берете?

– Из дома, естественно, – усмехается Стингер. – Из Чечни.

– Не думайте, что Ахмат-Хаджи Кадыров за Россией пошел, – говорит Ваха. – Он за народом пошел. А народ понял: Россия – единственная опора мусульманского мира.

– Мы прекрасно понимаем, что Чечня находится в составе России лишь формально, – говорю я. – Вы живете практически автономно, и Россия не вмешивается в управление. Россия отдала Чечню Рамзану Ахматовичу, и ей все равно, что там происходит, кого милуют, а кого наказывают. Вы считаете, что это справедливо?

– Мы считаем: справедливо то, что Россия всячески уважает нашу культуру и не запрещает чеченский язык. Не запрещает нам наши традиции, – отвечает Стингер. – И мы вашу культуру, со своей стороны, уважаем.

– Кем вы в детстве мечтали стать? – спрашиваю Апти.

– Когда учился в школе, хотел стать милиционером.

– А я – десантником, – говорит Ваха.

– А я – артистом, – отвечает Стингер. – Мечтал в драмтеатр попасть. А видите, как получилось…

– Война сломала нам жизнь, – говорит Ваха.

– Сломала, – соглашается Апти. – Но и нам не всегда же воевать. Мы уже всему миру доказали, что мы умеем воевать. Но, по-моему, мы и мирно жить умеем. Стингер декламирует:

Чеченец я! Дитя природы, 

Абориген кавказских гор! 

А эти мелкие народы, 

Твердят, что я – бандит и вор. 

А наши матери седые нам трусость, подлость не простят.

Когда он заканчивает, Генерал смеется и крутит головой. Уходит на кухню и быстро возвращается оттуда с закипевшим чайником. Разливает кипяток по стаканам.

– Значит, не начнись тут сейчас война, у вас бы не было работы? – спрашиваю я.

– Почему это?! – восклицает Стингер. – Если б не было войны… – произнеся эти слова, Стингер меняется. Он делает глубокий вдох, карманы разгрузочного жилета приподнимаются. – Если б не было войны… – повторяет он, – наши братья и сестры были бы живы.

Потери

Стоило ему произнести эти слова, как Апти и Ваха прячут глаза, и теперь упорно разглядывают чашки с горячим чаем. Только Генерал смотрит на Стингера во все глаза. Стингер, а это видно по пришедшим в движение карманам жилета, хочет еще что-то сказать, но пока молчит.

– Нам их не хватает, – наконец, произносит он. – Понимаете, в чем вопрос? Это – наши родные братья и сестры.

– Когда в Чечне начали вторую войну, – говорит Апти, – Иса Мунаев и ему подобные убежали в Европы. Но это они ее начали, и сбежали. Из-за них наши родные и близкие погибли. Им надо было либо до конца воевать, либо даже не начинать вторую войну. Во время Ичкерии ему и ему подобным отдали власть. И что они сделали с Чечней? Что? А братьев и сестер у нас больше нет…

– Мы потери понесли мощные, – глухо говорит Стингер. – Он, – показывает на Ваху, – он, он, – на Апти и Генерала. – И я.

– Вы не найдете ни одного человека в Чечне, – говорит Ваха, – кто бы не потерял брата, сестру, племянников. Мы их вспоминаем каждый день.

– Каждый?

– Каждый. И каждый день так же больно. Мы ничего не забыли и не забудем, – Стингер достает из кармана мобильный телефон. Листает в нем фотографии. – Я каждый день смотрю на их фотографии, – говорит он. А когда поднимает от экрана глаза, они у него сухие и ничего не выражающие.

– Но мы против России ничего не имеем, – говорит Ваха.

– Вы спросили у нас, простили ли мы… – Апти снова берет паузу, и при той интонации, с которой он говорит, пауза эта кажется очень глубокой. – Нет, мы не простили, и мы не простим. Знаете, кому? Тем, кто начал вторую войну. Во второй войне Россия не так уж и виновата была. Виноваты были Басаевы, Хаттабы и Мунаевы. Вот их мы не простим.

Фото автора.

– Позавчера в Донецке двое детей погибли, – говорит Ваха. – Пройдет десять лет, и этих мальчиков тоже кому-то будет не хватать, как нам не хватает наших братьев и сестер.

– А как вам их не хватает? Опишите свои чувства.

– Если бы наши братья и сестры были с нами, – отвечает Стингер, – у нас бы на плечах сейчас много боли не осталось. Но их нет, и мы плачем. Ваха плачет. Плачет Апти. Плачет Генерал.

– Но слезы не текут из наших глаз, – Ваха подносит палец к сухим глазам и прочерчивает им слезы по щекам. – Слезинки текут не по нашим лицам, а по нашему сердцу.

– Мы чувствуем тяжесть и пустоту, – говорит Апти.

– Абсолютную тяжесть, – подхватывает Стингер.

– И абсолютную пустоту, – добавляет Апти.

– Иногда просто замыкает, что Каира нету рядом! – Стингер быстро разворачивается на табурете, а вернувшись назад, демонстрирует спокойное, бесстрастное лицо. 

Враги

– Мы украинцев никогда за вояк не считали, – говорит Апти. – Не вояками они и оказались. Массово сдаются в плен.

– Но и о чеченцах говорят, что они хороши на горной местности, а на равнине они ничем не отличаются от обычных бойцов, – говорю я.

– Да? – спрашивает Апти. Все переглядываются. – А что же в Иловайске три тысячи украинцев от нас побежали? Они сдали нам свои позиции. Если мы не такие, зачем они от нас сбежали? Но мы не хотим, чтобы люди нас боялись. Мы хотим, чтобы враг нас боялся.

– А украинцы – ваши настоящие враги?

– Уже да, – отвечает Стингер. – Украинские семьи – нам не враги. Они – наши люди. Но те, кто стреляет в жителей Донбасса – уже наши враги.

– Девяносто процентов из нас – это бывшие сепаратисты, – говорит Апти. – Многих вывели из леса, дали гарантию, что сохранят жизнь. И они показывают, как воины, лучшие результаты. Они опытные очень.

– Несколько лет назад их даже Путин награждал, – говорит Ваха.

– Вы говорите «даже Путин». Это значит, что он – для вас авторитет? – спрашиваю я.

– Секундочку… – произносит Стингер. – Путин – законный президент Российской Федерации. Он для нас – несомненный авторитет. А почему бы и нет?

– Захару сейчас нужна такая же хорошая команда, какую в свое время собрал Рамзан, – говорит Апти. – Он знал каждого из этой команды. И знал, кто из них будет надежным, а кто – нет.

– Рамзан не отделялся никогда от народа, – говорит Ваха. – Я Рамзана очень хорошо лично знаю. Он не прячется в резиденциях, он – очень доступный человек. Любой может встретиться с ним. Чего хочет народ, того хочет и Рамзан. Это надо и Захару тоже усвоить. Мы вместе с Рамзаном прошли все от начала.

– А было страшно, – дополняет Стингер. – Знаете, что страшно? Когда твои братья погибли, ты окружен со всех сторон, и вызываешь их на помощь по рации, не зная, что они – уже мертвы…

– Только не верьте, что тут есть пленные чеченцы, – говорит Апти. – Настоящий чеченец сделает все, что угодно, лишь бы не сдаваться в плен. То, что говорят – в донецком аэропорту сорок пленных чеченцев – это ложь. Тут всех бородатых чеченцами считают.

– Чем конкретно вы тут занимаетесь? – спрашиваю я.

– Мы выходим на передовую, – говорит Апти. – И в аэропорту тоже бываем. Но, простите, точки называть не будем. Здесь на базе мы перегружаемся и отдыхаем. Во время отдыха развозим хлеб местным. Нам звонят и говорят – «Здесь каратель. Спасите нас».

– И вы спасаете?

– Мы? – переспрашивает Апти. – Всевышний свидетель нашим делам. Мы видели, как в девяносто пятом стреляли по домам. Мы народу Донбасса того же не желаем… Мы воюем так, как другие играют в компьютерную игру. Война – наша жизнь. Наш батальон «Смерть» входит в состав «Оплота» и подчиняется напрямую Захару.

На плацу базы собирается на построение батальон «Смерть». Апти и Ваха встают посередине. За их спинами – осенние деревья и водоем, над которым навис седой туман, скрывающий другой берег. Стингер, как заведенный, носится по плацу, отдает команды. Выкрикивает, подняв указательный палец вверх – «Аллаху Акбар!». Руки взмывают вверх. «Аллаху Акбар!» – отвечает хор. И так – трижды. Генерал стоит позади всех. Кажется, что расползающийся туман упирается ему в спину. Генерал смеется.