Как я сидела в тюрьме: личный опыт. Пытки

Срок моего заключения под стражей истекал девятого января. Продление назначили на тридцатое декабря. Ни одного следственного действия — и снова продляют. И снова все будет по беспределу, а не по закону. Двадцать девятого декабря я объявила сухую голодовку, о чем письменным заявлением уведомила начальницу изолятора Кириллову.

Продолжение. Начало: Как я сидела в тюрьме: личный опыт Татьяны Сухаревой

***

 В одиночку меня не вывели. Дежурная проговорилась (за что получила окрик от оперативника), что голодает слишком много людей — все одиночки заняты. Я голодала в общей камере. Меня уговаривали хотя бы попить (все равно никто не узнает), но я отказалась.

В отстойник меня вывели в полдень. Там сидело довольно много женщин. В основном первоходки со 159-й статьей и «краткие» (второходки) с наркотическими. Все разговоры, конечно, сводились к амнистии. Одни видели проект, другие что-то слышали по телевизору. «Краткие» говорили, что это чушь: мол, раньше они сидели и тоже ждали амнистию, в итоге ничего не случилось. Но я почему-то поверила женщинам со 159-й. Мозг работает на то, что в лучшее веришь даже при самом худшем раскладе. Может быть, поэтому люди выживали в сталинском Гулаге и брежневских психушках. Включается психологическая защита, которая не дает сойти с ума.

У меня как никогда болели глаза. В СИЗО появилась дикая боль в глазах, покраснение, казалось, что их кто-то выдавливает. Постоянно лопались сосуды. Я начала терять зрение. Я не раз писала в медку, но мои заявления игнорировали.

Прошло несколько часов. Женщин потихоньку забирали. В итоге я осталась одна. На улице — глубокая тьма. Наверное, часов семь. Может быть, суд отменили? Но меня все-таки вывели.

Полчаса меня продержали у автозака в наручниках, пристегнутой к руке конвоира, на морозе. Руки сначала болели, потом запястья под наручниками стало обжигать. Голые руки покрывались инеем. На конвоире были здоровенные перчатки. На мне — только легкая куртка без шарфа.

Когда меня завели в суд, одну руку на полчаса приковали к раскаленной батарее. Я чуть не сожгла ее. Читала когда-то, что пытки морозом и холодом практиковал во время Второй мировой войны отряд 731 [1], участники которого по садизму во много раз превзошли немецких фашистов. Своих жертв, на которых проводились опыты, японцы называли «бревно». А бревно, понятно, — не человек.

Через полчаса меня отковали от батареи и повели в зал суда.

На суд пришли мама, адвокаты, помощница одного из них и Татьяна Болотина. Все заметили мои красные глаза и то, что я постоянно держусь за спину.

Заседание началось на пять с половиной часов позже назначенного. Срок содержания под стражей продлили до девятого марта. Таким образом, в тюрьме мне предстояло встретить не только Новый год, но и главный феминистский праздник.

Сухую голодовку я продержала два с половиной дня. Меня шатало. Татьяна и Света убедили меня, что лучше подать заявление после новогодних каникул. Сейчас голодовку все равно не заметят, а если что-то случится, никто не спасет: медработников нет, единственный фельдшер пьет, и его не найдешь. Я поняла, что они правы, и послушалась.

[1] Отряд 731 — специальный отряд японских вооруженных сил, который изучал пределы выносливости людей (военнопленных) в нечеловеческих условиях. В живых после их экспериментов не оставался никто.

***

Как меня пытали

Обыск продолжался два часа. Перевернули все вверх дном. Сломали дверь шкафа, разбросали вещи. За это время мне не разрешали выйти из комнаты даже в туалет…

Меня грубо схватили за руки и потащили из квартиры. Я попыталась попрощаться с Наташей и получила удар по губам.

На улице меня затолкали на заднее сиденье машины, не полицейской. По бокам уселись двое мужчин, что причинило мне боль. Я была довольно крупной женщиной (тогда я весила девяносто шесть килограммов), и оперативники прекрасно понимали, что мне не просто больно, но и трудно дышать.

Меня повезли в офис, где работал предвыборный штаб. Оттуда выводили начальника службы безопасности моей фирмы Андрея, который успел сказать: «Все из-за вашей политики».

В кабинете находился мой помощник Ярослав Сухарев. Ярослав – мой случайный однофамилец, мы познакомились с ним в фейсбуке. А потом, когда я решила баллотироваться, он согласился мне помогать (у него есть опыт участия в избирательных кампаниях). И я вызвала его из Воронежа в Москву.

— Вы кто? — спросил его Суровый.

— Я пришел на работу.

— Сегодня работы не будет, идите домой.

— Ярослав, пожалуйста, передайте это Алексею и Галине, срочно, — попросила я.

— Заткнись, истеричка, — перебил меня Суровый, — иначе сейчас раком поставлю, и ты всех мальчиков обслужишь, депутатша х***ва. Впрочем, кому ты нужна, уродка старая, которую никто не е***т, вот и поперлась в политику. Думаешь, там какой-нибудь старик тебя выдерет?

Меня не пускали в кабинет, где велся обыск.

— О, что мы нашли! — ржал Суровый, потрясая пакетом с белым порошком.

Разумеется, никаких наркотиков в штабе не было и быть не могло, но я прекрасно понимала, что полиция может их подбросить и ничего уже не доказать. Я знала о таких случаях.

В десять часов к офису подошли активисты. Я узнала по голосу Алексея и Галю. Внутрь их не пускали.

— Специально выбрали день? Завтра вы бы к ней и близко не подошли, — говорил полицейским Алексей.

Потом я услышала крики и попыталась выйти из здания. Омоновец ударил меня по нижней части позвоночника с такой силой, что я упала на колени. Затем, вывернув мне руку, грубо потащил в кабинет.

…Колени болят у меня до сих пор, я до сих пор прихрамываю. Как-то во время прогулки в СИЗО у меня так болели колени, что я не могла спуститься по лестнице. Меня взяла под руку одна из сокамерниц. «Как беременную выводят», — отметила дежурная надзирательница. Позвоночник не проходит тоже, несмотря на уколы диклофенака, которых я с трудом (с пятой попытки) добилась в СИЗО.

— Вы не имеете права так со мной обращаться, — сказала я.

— Вы слишком много знаете о своих правах и слишком мало — о правах полицейских. А ваши правозащитники всегда все дела нам портят, — ответил Суровый. — Будете и дальше хулиганить — мы имеем право применить оружие.

— Я требую связаться с моим адвокатом, — настаивала я.

— У следователя свяжетесь.

Мне не разрешали пить. Меня не выпускали в туалет во время следственных действий. Это приравнивается к пыткам.

От удара по спине мне стало плохо. Я попросила оперативников вызвать скорую помощь. Получила издевательский смешок. Подошла к окну и повторила просьбу активистам, стоявшим на улице. Оперативник, который меня ударил, с силой оттащил меня от окна и вывел в коридор.

— Я требую возможности созвониться с адвокатом, — повторяла я, — вы ответите за этот беспредел.

— Звоните.

— Так дайте телефон.

— Со своего звоните!

Он издевался: все мои телефоны забрали и не возвращали.

Через полчаса зазвонил домофон. Оперативники открыли дверь. На сей раз меня никто не оттаскивал. На пороге стоял врач скорой помощи. Значит, активисты успели услышать мою просьбу.

— Что это такое? — спросил Суровый.

— Скорая помощь, — ответил Михаил Юрьевич.

— Кому?

— Татьяне Викторовне.

— Идут следственные действия, мы не можем никого пускать.

— Тогда я сейчас вызову полицию из местного отделения. Вы отказываете человеку в медицинской помощи.

Оперативникам пришлось сдаться. Только полноценного осмотра они провести не дали. В кабинете, где меня осматривал врач, сиделоперативник-мужчина. Врач измерил мне давление. Оказалось 160 на 100, когда мое рабочее давление — 120 на 80. Дал мне таблетки.

Сразу после отъезда скорой помощи меня поволокли из кабинета.

— Где повестка о вызове на допрос? — спросила я.

— Неужели ты думаешь, что твои депутатские выкрутасы что-нибудь решат? Ты арестована и сядешь. Лет на десять.

— Я требую дать мне возможность связаться с адвокатом.

— Адвокат у следователя будет.

Меня выволокли из офиса.

Юлия попыталась остановить это. Она взяла меня за руку и проверила пульс.

— Я врач и ее подруга, — сказала Юлия. — Ей плохо, ей нельзя ехать.

— Это решенный вопрос, — отрезал Суровый.

— Тогда я поеду с ней, а если с ней там что случится?

— Не положено.

Алексей дал мне микрофон:

— Как вы можете прокомментировать происходящее?

— Как силовое отстранение с выборов в Мосгордуму, — ответила я.

В это время вернулся Андрей, руководитель службы безопасности.

— Представляете, Татьяна Викторовна, по моей машине стреляли.

Я не могла ничего понять. Какой абсурд. Если возбуждается дело о страховом мошенничестве, зачем ментам стрелять? Я понимаю, если бы они преследовали убийцу или насильника…

Меня потащили в машину, запихнули на заднее сидение, очень больно ударили дверью по руке.

Когда мы ехали мимо леса, один из бравых оперативников со смешком предложил:

— А может, в лес с ней прогуляемся? После прогулок барышни у нас сговорчивее становятся. А то всё отрицают, пока большого ствола в попке не ощутят.

При этом он положил мне руку на бедро и медленно повел ею вверх.

— Да, оставь ты ее, Серега. Старая и страшная. Стошнит же. Тетенька уже все поняла. Вы же будете сотрудничать со следствием? — обратился другой опер ко мне. — А то всё — депутат, депутат. Обычная баба, которую мы в любой момент от***м во все щели всем отделом. Тогда будет знать свое место, какое бабам положено.

Мы приехали. Меня встретил оперативник, сообщил, что я арестована (на тот момент я еще находилась в статусе свидетеля), и под конвоем доставил к следователю.

Следователь приступила к допросу. Я упорно отказывалась говорить без адвоката.

— Я вас в психиатрическую больницу отправлю, — сообщила Демина, — и вас там так заколют, что вы на всю жизнь овощем станете.

— Я не буду отвечать на вопросы без адвоката, — настаивала я.

— Какая сложная женщина, — сказала женщина помоложе в платье и туфлях на каблуках.

Я все еще надеялась, что ребята дозвонятся хоть до какого-то адвоката, мы прервем допрос, и я успею зарегистрироваться кандидатом в депутаты.

Тут я почувствовала удар по голове такой силы, что, похоже, на какую-то долю минуты потеряла сознание. Потом — еще и еще. В голове как будто звенел набат, в ушах стоял шум, глаза застлала ярко-синяя пелена. Я прикусила язык. Еще удар. Еще один.

Потом я увидела, что меня бьют пластиковой бутылкой, наполненной водой.

Голова казалась огромной и чугунной. Я думала, что мозг сейчас взорвется.

Конечно, я знала о пытках в полиции. Но никогда не предполагала, что это произойдет со мной.

 Продолжение следует

Автор: Татьяна Сухарева, rustoria.ru